Обезьянка Абу жалобно запищал, прижавшись к ногам Алладина.
Тот подхватил ее на руки и спрятал у себя за пазухой.
– Держите, держите его! – закричал начальник стражи. – Он украл обезьяну, он украл деньги!
Алладин отступил на шаг и бросился бежать.
Его так и не догнали. И вот с тех пор уже третий год Алладин повсюду странствовал вместе с обезьянкой Абу. Он уже стал красивым юношей, но все равно любил подурачиться. Жил он где придется, пока, наконец, не остановил свой выбор на плоской крыше – а в Багдаде все крыши домов плоские – одного высокого дома, в котором никто не жил.
Он устроил себе навес из старых циновок, ложе из мешков, набитых соломой, и был вполне счастлив. Ведь отсюда, с его крыши, открывался великолепный вид на Багдад.
Громадный, сверкающий изразцами и полированным мрамором и нефритом дворец султана был виден отсюда как на ладони. Казалось, протяни руку, и ты коснешься золоченых куполов, стройных башен, ажурной каменной резьбы.
– Такого даже султан никогда не увидит из своего окна, – любил похваляться Алладин. – Султан и его придворные видят из своих окон мое жалкое жилище, а я вижу великолепный дворец.
Рядом со своей постелью юноша устроил маленькую кроватку для своего верного друга, обезьянки Абу. Для него он не пожалел куска бархата, подобранного возле прилавка торговца материей, и даже собственноручно сшил ему маленькую подушку, оторочив ее золотой тесьмой.
Алладин не боялся, что его могут обокрасть. Брать в его жилище было нечего, да и кому вздумается пробираться сквозь заброшенный дом на плоскую раскаленную солнцем крышу.
Алладин был счастлив и вполне доволен жизнью. Единственной проблемой для него было – где раздобыть еду.
– Можно умереть от голода в пустыне, – любил говаривать Алладин, сидя с Абу на краю крыши и глядя на богатые прилавки, теснившиеся внизу, – но в городе, где полно еды, мы никогда не умрем с голода.
Абу, словно понимая, о чем говорит ее хозяин, кивал головой.
– Да ты, наверное, и говорить умеешь? – спрашивал Алладин.
Абу вновь кивал и жадно сглатывал.
– Ладно, Абу, я понимаю, что тебе хочется есть, я сам не прочь подкрепиться. Но нельзя спешить, на базаре должно собраться побольше народа, и тогда мы сможем позаимствовать что-нибудь с прилавков.
Глаза обезьянки вспыхивали живым огнем.
– Ну что ж, Абу, пошли.
И Алладин с обезьянкой на плече не спеша спустился вниз. Его основным правилом было: когда за тобой не гонятся, бежать не следует, ходи степенно и важно.
– Куда же мы с тобой направимся, Абу?
Абу указал своей лапой на круглую печь лавашника, в которую тот только что загрузил сырой хлеб.
– Но нам придется подождать, Абу, пока хлеб спечется.
Тот кивнул.
– Ну что ж, тогда мы должны с тобой разделиться. Сделаем все, как делали вчера, – Алладин спустил Абу на землю, а сам устроился под чахлым деревом напротив печи.
Лавашник ловко прилепил круглые лепешки к стенкам печи и посмотрел на Алладина. Вид рваных штанов и заплатанной рубашки конечно же не воодушевил торговца. Но юноша так приветливо улыбнулся ему, что сердце хлебопека смягчилось.
Абу в это время, незамеченная никем, вскарабкался на дерево и устроился в листве. Теперь оставалось только ждать, когда испечется хлеб.
Алладин напустил на себя беззаботный вид, ничем не показывая, что страшно голоден.
– Когда испечется твой лаваш? – спросил он.
– Сейчас.
Лавашник запустил свои волосатые руки в печь и вынул обжигающе-горячий хлеб.
Алладин, не удержавшись, сглотнул слюну, но промолчал, ведь денег у него не было.
Лавашник заглянул в глаза Алладину так, как смотрят в пустой кошелек.
– Ты будешь покупать мой хлеб?
– Да.
Лавашник протянул лепешку.
– Две маленькие монеты.
Алладин не спешил расплачиваться.
– А мед у тебя есть?
Лавашник вытащил кувшин с медом.
– Тогда намажь мне лепешку медом, да с обеих сторон.
Пока лавашник густо обмазывал лепешку медом, Алладин посмотрел вверх – туда, где в ветвях спряталась Абу, и весело подмигнул ей.
Мохнатый друг мигом зацепился хвостом за ветку и повис вниз головой.
– Смотри-смотри! – крикнул Алладин лавашнику, чтобы тот не вздумал смотреть вверх. – С твоей лепешки мед капает на землю. Небось, ты возьмешь с меня деньги и за него.
Лавашник удивленно посмотрел на лепешку, на которой было не так много меда, чтобы он мог капать на землю.
Абу ловко схватил лепешку своими лапками и вскарабкался высоко на дерево.
– Эй, закричал лавашник, – откуда взялась эта проклятая обезьяна?
– Ее прислал Аллах, – улыбнувшись, произнес Алладин, развернулся и медленно двинулся прочь от хлебопека.
– Постой, а деньги?
– Какие? – удивленно пожал плечами юноша.
– За хлеб и за мед.
– Но ты мне ничего не дал.
– Мерзавец! – закричал лавашник. – Я сам видел тебя вчера на базаре с этой обезьянкой! Она твоя, ты ее подучил!
– Тебе показалось.
– Стой! – взревел лавашник и бросился вслед за Алладином.
Но тот даже не убегал.
– Люди! Люди! – закричал лавашник. – Он украл у меня хлеб, держите вора!
Юноша обернулся. Собралось десятка два любопытных зевак.
– Аллах, прости этому безумцу, – произнес Алладин, – он говорит о каком-то хлебе. Посмотрите, люди, разве есть у меня что-то в руках?
– Он вместе с обезьяной... – принялся сбивчиво говорить лавашник, – та украла у меня хлеб...
Все засмеялись. Ведь жадного лавашника никто не любил.
– Да он сумасшедший, – Алладин раздвинул зевак и не спеша удалился.
Вслед ему неслись проклятья хлебопека. А Абу в это время слез с дерева, обежал прилавки и ждал своего хозяина в узкой улочке.
– Ах ты негодник, – сказал Алладин, присаживаясь на прохладные камни рядом со своим любимицей, – ты уже успел отгрызть чуть ли не половину лепешки! Ну ничего, я тебе прощаю, давай поделим поровну, – и юноша разорвал лаваш на две части.
Алладин уже собирался откусить кусок от сладкой лепешки, как вдруг застыл: прямо перед ним стояли маленькие нищие – мальчик и девочка. Они стояли маленькие нищие, – мальчик и девочка. Они даже не просили, а только взглядом умоляли юношу дать им чего-нибудь поесть. Но близко подходить они боялись, наверное, детям не раз довелось изведать на себе жестокость купцов и торговцев.
– Не бойтесь, идите сюда, – поманил пальцем мальчика и девочку Алладин, – вот вам хлеб, – и он отдал свой кусок.
Мальчик, немного подержав лаваш в руках, отдал его своей сестренке.
Абу уже успел вонзить свои острые зубы в хлеб, но при виде голодных детей дрогнуло даже сердце обезьянки. Но расстаться с лакомым куском было выше сил Абу.
Алладин тяжело вздохнул и укоризненно покачал головой. Пристыженный Абу тут же протянул хлеб и стал танцевать перед детьми, вытворяя всевозможные акробатические номера.
Счастливые дети ели, смотрели на забавную обезьянку и смеялись.
А Алладин стал вновь грустным. Вновь надо было думать о хлебе насущном.
Возможно, Алладин еще долго болтал бы с детьми, а Абу танцевал и кривлялся перед ними, но случилось следующее.
Запели трубы, загрохотали барабаны, и раздались оглушительные крики:
– Дорогу принцу Абдурахману! – слышались крики стражников.
– О, важный человек едет, надо непременно посмотреть, – сказал Алладин.
Абу тут же вскочил на плечо своему хозяину, и Алладин, распрощавшись с детьми, двинулся на базарную площадь, которая буквально кипела от возбуждения.
Торговцы спешно сворачивали лотки, собирали свои коврики, убирали подушки. Ведь процессия принца Абдурахмана двигалась, сметая все на своем пути.
– Это едет новый жених принцессы Жасмин! Смотрите, какой толстый и напыщенный! Он такой важный, что похож на бычий пузырь! – кричали торговцы, указывая пальцами на важно восседавшего на белом коне заморского принца.
– Да она его обязательно прогонит, – сказала одна из торговок своей подруге.
– Да-да, прогонит, ведь принцесса выпроводила дюжину принцев, она ни за кого не хочет выходить замуж, все ей не нравятся.
– А как ты думаешь, Фатима, разве может такой урод кому-нибудь понравиться? Ведь у этого принца даже глаза заплыли жиром и вообще, он похож на спелый инжир, обряженный в яркие одежды.
Женщины захохотали.
А принц Абдурахман, казалось, даже не замечал того, что все над ним смеются. Он гордо ехал по середине площади. Многочисленные стражники разбрасывали в сторону зевак, освобождая дорогу своему важному господину.
– С дороги! Прочь, грязная чернь! Прочь! Прочь! – кричали стражники, размахивая страшными ятаганами.
Алладин, чтобы получше разглядеть принца, пробирался вперед. Но когда он понял, что это бессмысленно, он обежал толпу по краю площади и оказался впереди процессии.
Алладин с удивлением смотрел на чванливого важного принца, который упивался своим богатством и зло посмеивался. Он так увлекся разглядыванием дорогого халата и шелкового тюрбана принца Абдурахмана, что едва не попал под копыта лошадей.
Стражники отшвырнули юношу, и процессия двинулась дальше в направлении дворца султана, в котором готовились принять гостя.
– Эй, оборванцы, прочь с дороги, прочь! – кричал начальник стражи Абдурахмана.
– Да сам ты оборванец! – выкрикнул Алладин.
– Что?! – взревел начальник стражи.
– Я говорю, сам ты оборванец, и твой господин похож на большой тюк хлопка.
– Да мой господин самый лучший принц, – размахивая ятаганом, бросился на Алладина начальник стражи.
Принц Абдурахман, услышав, как Алладин обозвал его, побагровел от злости, выпучил глаза и смешно замахал руками. Он так разволновался, что чуть не свалился с лошади.
– Убейте мерзавца! – приказал принц, глядя на Алладина.
– Эй, ты, тюк с хлопком, – закричали торговцы, – будешь править в своей стране, а у нас приказывает только султан, так что придержи язык, безмозглый болван.