Ключевым моментом наше й наступательной операции стал захват небольшого порта на азиатском берегу в горле Босфора у поселка Поразкей[21] вечером вчерашнего дня. Насыпной мол трехсотметровой длины отгораживает уютную каменную чашу бухты от ярости штормящего Черного моря, а с его внутренней стороны оборудован причал для пароходов. Также имеется небольшая крепость на холме над портом, сейчас почти заброшенная. Артиллерийская батарея, прикрывавшая это место, располагалась чуть мористее, но ее, даже не особо напрягаясь, помножили на ноль артиллеристы с броненосцев, после чего моим головорезам осталось только занять развалины и переключиться на атаку порта. В мирное время тут еще с древнейших времен функционировал таможенный пост, где мытари две с лишним тысячи лет исправно взымали десятину с кораблей, идущих Босфором из Черного моря к Константинополю и дальше. Точно такой же таможенный порт с укреплениями имеется и на европейском берегу пролива, да только он нам сейчас без особой надобности.
Гарнизоны батарей, прикрывающих горло Босфора с обеих сторон, оказались перебиты в отчаянных штыковых схватках, и над обоими берегами пролива победно взвились российские флаги. И вслед за этим ко входу в пролив стали подходить переоборудованные в десантные транспорты пароходы Доброфлота, имея в качестве пункта разгрузки как раз бухту Поразкей. Это пехоту и штурмовые подразделения с пулеметами и восьмидесятимиллиметровыми ротными минометами можно высадить в первой волне десанта с деревянных парусно-паровых лайб, а серьезные средства усиления – трехдюймовки и тяжелые минометы, которые тут упорно называют мортирами – необходимо выгружать кранами с борта парохода на оборудованные причалы.
Захват более-менее оборудованного порта – предмет первой необходимости для любого десанта. Его причалы необходимы, чтобы снабжать сражающиеся войска патронами и снарядами, которые те потребляют просто в огромных количествах, а также вывозить раненых. На открытых всем ветрам пляжах такое тоже возможно, но в гораздо меньших объемах. В нашем прошлом японцы возились с десантированием своей армии в бухте Бицзыво целых восемь дней, и если бы не предательство в самой верхушке русского генералитета, то части Порт-Артурского гарнизона сбросили бы этот десант в море без особого труда. Да и потом, после успешной высадки десанта, но до захвата Дальнего, для японского командования и речи не могло быть о штурме Порт-Артура, ведь при малейшем усилении интенсивности боев войска микадо начинали испытывать дефицит во всем.
Но тут у нас не Порт-Артур, задачи и сопротивления противника намного скромнее – поэтому даже такой порт «об одном причале» прекрасно выполнил свою функцию. Дело было еще в том, что поддерживающие десант броненосцы дальше в горло Босфора не полезли, ибо пролив по сути своей место узкое, маневрировать там негде, а течения способны свести с ума любого штурмана. Поэтому даже самые ближние батареи, расположенные в районе Анатоли-Кавак, корабельная артиллерия доставала на пределе дальности, а установленная на устаревших кораблях и вовсе не доставала, а это было совсем не гут. Однако, получив пункт снабжения и качественное подкрепление в виде артиллерийской бригады полковника Ломиковского, десант перегруппировался, мобилизовал в окрестных греческих селениях все подводы, арбы и прочий транспорт вместе с движущей силой, и после этого был готов к дальнейшим свершениям и победам.
Именно этот момент, когда мы поставили турецкой обороне на азиатском берегу шах, переходящий в мат, и уловили вожди назревающего младотурецкого переворота. А может быть, они ничего не улавливали, просто ими руководили логика событий и отчаяние, ибо на европейском берегу русские войска за те же сутки вплотную подошли к городской черте. Как рассказали перебежчики, именно тогда турецкие моряки затопили свои корабли, укрывшиеся в бухте Золотой Рог, чтобы после войны нам было тяжелее доставать их и резать на металл, а сами сошли на берег, чтобы составить костяк обороны Стамбула. И именно спешенные моряки сыграли основную роль в перевороте, арестовав и сразу расстреляв «правительство» либералов, пытавшееся в полном составе переправиться на азиатский берег Босфора. Затем одна хунта сменила другую, а второй временный корпус прекратил существование как организованное формирование и стал расползаться по углам.
Кстати, по данным тех же перебежчиков, султан у младотурок так еще и не назначен. Абдул-Гамид сразу после отставки и ареста помер при сомнительных обстоятельствах, при этом никто другой из потомков Османа (хотя их тут пруд пруди) не желает занять вакантное место. И это неудивительно, ведь должность турецкого султана в эти кровавые дни напрямую связана с необходимостью героически погибнуть в бою с неверными, тем самым вписав себя в историю подобно последнему императору Византии Константину Одиннадцатому из династии Палеологов, который пал смертью храбрых от руки турецких захватчиков, сражаясь на стенах Константинополя. Другого исхода быть не может, потому что наш ответ либералам уже известен всем, и он будет действовать и при любом другом режиме – младотурецком или каком-либо еще. Только хардкор и безоговорочная капитуляция спасут державу османов от полной дезинтеграции. И в связи со всем этим безобразием в головах младотурок медленно созревает идея республики. В нашей истории до подобного после проигранной Первой Мировой додумался Мустафа Кемаль-паша, позже прозванный Ататюрком, а тут до этой идеи своим умом доходят вожди второй хунты из числа флотских офицеров. Проблема только в том, что на легитимацию этого решения у младотурок совершенно не остается времени[22], поэтому их «республика» так и не выйдет из стадии самодельного псевдогосударственного образования.
В связи с этим всех Османидов, кого уже удалось поймать младотуркам, вместе с их гаремами согнали в одну из башен Семибашенного замка[23] (больше было некуда) и заминировали под ними подвал всей той взрывчатой дрянью, что нашлась в турецких арсеналах. Их там держат вроде как в заложниках, обещая выпустить после того, как у Турции вновь появится султан, – но тут все решаем только мы с Михаилом, а и мне и ему глубоко параллельна судьба османских последышей. Артиллерией Семибашенный замок пока не обстреливают, и ладно. Но если младотурки его взорвут, то плакать мы не будем, в смысле совсем. Потомки Османа с возу – нам же легче.
Вместо того чтобы беспокоиться о судьбе султанских последышей, весь сегодняшний день мы с Михаилом продолжали сжимать вокруг османской столицы клещи окружения. Уже к полудню последнюю батарею в глубине Босфора заняли наши войска, и к прочесыванию пролива приступили тральщики Черноморского флота, а уже к четырем часам дня храбрецы-гренадеры заняли азиатский пригород Стамбула Ускюдар – так что бежать младотуркам из осажденного Старого Города стало некуда. И одновременно через пролив прошли броненосцы Черноморского флота – завтра утром огнем своих орудий они поддержат штурм последней твердыни гибнущего османизма. Вот он, броненосец «князь Потемкин-Таврический» – темной громадой на фоне багрового заката застыл прямо напротив дворца, и стволы его двенадцатидюймовых орудий уже мрачно смотрят на древний город. Если младотурки не образумятся и продолжат трепыхаться, то, по разрешению моей добрейшей супруги, адмирал Эбергард снесет Старый город до основания, вдребезги и пополам (все равно мы потом все восстановим). Исключение следует сделать только для Айя-Софии и других культовых объектов – по ним категорически запрещено вести огонь даже мелким калибром. И руководство младотурецкой хунты получило предупреждение, что в случае штурма мы не будем брать в плен никого из тех, кто окажет нам сопротивление, и их, любимых, это касается в первую очередь.
Сразу после того как Черноморский флот (включая пароходы снабжения десанта) проследовал к Стамбулу, в средней части Босфора в районе селения Сары-Таш (ныне Сарыер) началось наведение наплавного понтонного моста. Именно по нему завтра утром на азиатский берег переправятся тринадцатый, шестнадцатый и семнадцатый армейские корпуса, а также сводный кавалерийский корпус генерала Келлера – их задачей будет занять территорию с преимущественно христианским населением на азиатской стороне Мраморного моря и Черноморских проливов – впоследствии она отойдет вновь создаваемому Босфорско-Константинопольскому генерал-губернаторству.
Есть у меня сильные подозрения, что у матушки-императрицы во время еды разыгрался аппетит, и теперь она жаждет объединить под своим скипетром все православные народы, включая греческий. По крайней мере, в новосозданном генерал-губернаторстве, да на тех землях, что отойдут к Болгарии, этнических греков будет проживать даже больше, чем в Греческом королевстве. А вот тут следует хорошенько подумать, не доведет ли сие до беды – ведь попытка поглощения Греции после Турции вызовет судорогу сопротивления по всей Европе, да и сами греки не особо рвутся в состав России, поскольку их обуревают собственные великие идеи (для воплощения которых, правда, у них нет никаких возможностей). Несчастные же люди – хотят купить коня, а денег нет даже на жабу. Но об этом я с Ольгой поговорю потом, когда вернусь вместе с корпусом в Гатчину, а сейчас главное – похоронить еще дергающийся труп турецкого государства и снова поднять над храмом Святой Софии православный крест.
20 августа 1907 года, 13:15. Санкт-Петербургская губерния, Гатчина, Большой дворец, рабочий кабинет Канцлера Российской Империи.
Румынское королевское семейство прибыло на аудиенцию к русской царице в полном составе и с низко опущенными в предчувствии предстоящей выволочки головами. Они уже чувствовали себя арестованными и почти осужденными. В кабинет к канцлеру Одинцову не потащили только детей: пятнадцатилетнего Кароля-младшего, четырнадцатилетнюю Елизавету, восьмилетнюю Марию и пятилетнего Николая. Но императрица Ольга встретила своих недобровольных «гостей» на удивление мило и приветливо, пригласила сесть, и только потом завела разговор.