— До какой степени мировосприятие тайцев сейчас формирует то, что вы описываете в своих фильмах, — мифология, мистика? Или, может быть, сегодня люди формируются, скорее, под влиянием интернета и прочих атрибутов современности?
— Вера в мифы очень глубоко укоренена в национальном менталитете. Нас в детстве воспитывали в этом духе. И думаю, даже для нынешнего поколения детей анимизм все равно занимает большое место в сознании. Например, если вы выходите из дома в понедельник и светит луна, вы принесете домой камень — лунный камень, положите его на алтарь у своего изголовья (показывает руками) — и будете ему поклоняться. Поэтому легко себе представить, что, хотя страна движется вперед, религия продолжает диктовать людям, как им себя вести, и остается частью нашей культуры (делает руками какой-то буддистский жест).
— А вы лично верите в то, что у вас были прошлые жизни, и что в будущем вы родитесь вновь?
— Да! Да, мы в это верим, даже те, кто мыслит современно.
— И кем же вы были в прошлой жизни? Вы это как-то осознаете?
— Точнее, я лично не то, чтобы в это верю по-настоящему. Но я могу себе это вообразить. Я не стремлюсь опровергнуть такие представления.
— Может быть, какие-то образы вселяют в вас ощущение, что это картинки из прошлой жизни?
— Ну, может быть, деревья…
— Мы уже встречались неоднократно, ведь правда?
— Да, я вас узнал…
— Почему на этот раз вы предпочли снять фильм «Кладбище великолепия», где герои — военные?
— В Таиланде много военных, у нас больше генералов, чем в Штатах. Военные — одна из распространенных профессий, и влияние военных очень велико. И для меня лично военные олицетворяют силу, а еще есть влечение к военной форме: мне лично она кажется сексуальной, и это сочетание силы с восторгом, этим очарованием — вот что меня интересовало. В моем фильме было важно это сочетание силы и секса. И в «Кладбище великолепия» то же самое, он о вожделении и о растерянности, когда ты не понимаешь, во сне ты или в произведении искусства, и о силе, которая дремлет. Она загнана внутрь, но мы ощущаем ее активное присутствие. И эту силу можно открыть в себе, когда есть активное желание, есть потребность…
— Фильм о потаенной силе…
— Да, о потаенной… Собственно, со времен нашей последней встречи военные захватили власть в Таиланде, теперь у нас диктатура.
— Странно, что вы сейчас углубляетесь в политические проблемы, хотя ваш фильм — произведение чистого искусства.
— Ну да. Я старался, чтобы было неважно, знаешь ли ты историю Таиланда. Ты всё равно поймешь фильм, просто воспримешь его как-то по-другому… У многих Таиланд ассоциируется с солнцем, но для меня это нечто очень грустное. Мы не знаем, спим мы или нет, во сне мы или наяву, но нам надо проснуться.
— Ася спрашивает, где же ваша постоянная актриса — Денджира?
— Мы работаем вместе пятнадцать лет. Она работает только у меня. На самом деле она домохозяйка, Я очарован ее чертами лица, ее памятью, у меня-то память дырявая, но Денджира… если она встречалась с вами пять лет назад, то она вспомнит, как вас зовут, вспомнит ваш разговор. И ее память нам помогала, вы, я и она выросли в этих местах, она мне подсказала то, чего я не знал о войне, о ее беспощадности.
— Возможно, она знает про вас намного больше, чем вы сами про себя знаете.
— Уверен, что да.
— Как этот ваш новый фильм связан с вашими предыдущими работами? Тема та же самая, но форма иная.
— Это та же самая вселенная, тот же мир. Для меня это летопись жизни, летопись о людях, которых я люблю, Денджира относится к их числу. И другие актеры, которые были в предыдущем фильме, по-прежнему со мной вместе…
— И вновь — в основе фильма просматривается та же концепция — тайская, или, возможно, южно-тайская… концепция жизни и смерти, идея, что жизнь и смерть — почти одно и то же, если я правильно понимаю…
— Люди живут, их треплет шторм времени. Мне кажется, всем хочется верить, что, когда мы умираем, мы по-настоящему не уходим. Но я становлюсь старше, и Денджира… можно сказать, это фильм о времени, когда вы состаритесь и будете искать крем от морщин. Наверно, вы об этом?
— Вы круглосуточно чувствуете себя кинорежиссером? Или можете забывать об этом?
— Для меня жизнь, как и киносъемки, — то, во что я вкладываю душу. Я получаю огромное удовольствие от работы. Режиссура — часть моей жизни, у меня нет ощущения, что я это делаю по обязанности.
Пол Верхувен
Пол Верхувен — убойный микс небожителя с крутым ремесленником, и, кажется, в кино он может всё. Всегда рубит наотмашь, его резкий, словно взрезающий скальпелем ткань реальности, стиль, его язвительный черный юмор, его намеренная неполиткорректность умудряются выживать при любых обстоятельствах, которые иной уроженец Старого Света не выдержал бы под натиском Голливуда. Там, после «Робокопа», он стал королём, даже его коммерческие провалы (см. «Showgirls») спустя время воспринимаются как недооцененные шедевры. При этом он может, спустившись с калифорнийских высей, взятых «Основным инстинктом» и «Вспомнить всё», вернуться домой и снять пронзительную в своей неприкрытой наготе исторической правды, чисто голландскую картину «Черная книга», и превратиться из Пола Верхувена в Пауля Ферхофена — пусть настоящие знатоки меня поправят и объяснят, как именно надо правильно переводить на русский его имя. Как и все поистине великие, получив возможность просто, без всякой особой цели поболтать с журналистом, он делает это охотно, заинтересованно, без тени высокомерия и позы. Эта беседа, состоявшаяся спустя примерно год после каннского успеха фильма «Она», проходила в более чем экзотическом интерьере — в благоухающих райскими запахами садах знаменитейшей, воспетой даже Полом Маккартни, гостинице-дворце «Мамуния» в Марракеше, во время очередного кинофестиваля, куда нас занесла судьба.
Он
— По-моему, после фильма «Она» для вас этот год особенный. Вы, наверно, вновь и вновь делаете «перезагрузку» своей творческой карьеры.
— Да, да. Я этого не ожидал, иногда жизнь идет не в том направлении, на которое ты рассчитывал. Видите ли, я не снимал фильмов, наверно, лет пять. За это время я кое-что сделал для телевидения, но не снял ни одного фильма. И я очень рад, что мне подвернулся шанс снять этот фильм во Франции. Вы же знаете, что я приложил массу усилий, пытаясь снять «Азазеля» по роману Бориса Акунина. Мы ездили в Петербург на поиски натуры, но почему-то из-за путаницы в контрактах, из-за каких-то манипуляций, но не из-за режиссуры (смеется), из-за всех этих американских штучек, съемки сорвались. И мне очень жаль, «Азазель» — отличный роман, Акунин — очень интересный писатель.
— Что вы скажете о героине фильма, которую играет Изабель Юппер? Кто она в большей мере — жертва или победитель?
Думаю, она отказывается быть жертвой. И наверно, Изабель выражает это в образе: «Даже если я жертва, я отказываюсь чувствовать себя жертвой». И даже после изнасилования она отказывается выслушивать какие-то слова в знак сострадания. Я имею в виду ту сцену, когда они все сидят за столом, и она говорит: «Тут меня вроде бы изнасиловали». Мы-то знаем, что она подверглась настоящему изнасилованию, не «вроде бы». И все начинают говорить: «Ой, какой ужас» и тому подобное. А она замыкается в себе, не желает слышать каких-то слов сострадания. Она хочет подвести под этим черту. И тут она говорит: «Давайте закатим ужин». Она хочет перевернуть страницу и жить дальше. У этой женщины очень сильный характер. Конечно, в молодости она перенесла много несчастий, она смогла выжить. И отчаянно старается даже из негативного опыта извлечь что-то позитивное.
— У вас снималась великая актриса с огромным опытом за плечами. Может быть, она как-то скорректировала ваш изначальный замысел? Например, чтобы фильм действовал еще мощнее?
По-моему, я просто не смог бы снять этот фильм без Изабель Юппер. Вначале мы хотели взять на эту роль Кэрис Ван Хаутен, но она отказалась наотрез. Но теперь, когда я вижу, как сыграла Изабель, я не представляю себе этот фильм с другой актрисой. И по-моему, Изабель оберегает фильм своим присутствием, потому что она играет очень достоверно. Потому что, даже если вы не согласны с позицией ее героини, даже если вы не сопереживаете ей, даже если вы не одобряете путь, который она выбрала, вы все равно ей верите. Кроме того, она играет красиво, и красота ее игры отражается на образе героини. И я вижу в фильме нюансы, которых я сам не предвидел, более того — я сам не сразу до конца осознавал, что, собственно, происходит в моем фильме, а когда осознал, решил дать Изабель Юппер максимальную свободу действий. Я не навязывал ей какую-то форму действий, я ей не препятствовал, я ее отпускал, когда она просила продлить срок работы, чтобы сниматься у других режиссеров. И я использовал в фильме весь отснятый материал. Можно сказать, я доверял Юппер больше, чем себе.
— Вы следите за какими-то новыми кинематографическими тенденциями или стараетесь задавать свои собственные тенденции?
— Я постоянно делаю что-то новое, хочу оторваться от себя, не повторять то, что я уже сделал раньше. И я также не хочу делать то, что до меня уже сделали другие. Я всегда избегал сиквелов, знаете ли, никаких там «Робокоп-2», «Вспомнить все-2» и «Основной инстинкт-2». Несколько раз я едва не соблазнился идеей сиквела, но вовремя отказался, потому что сказал себе: «Мне всё это уже известно. Зачем тратить на это силы? Зачем мне это — ради денег?» А ведь мне предлагали поднять гонорар на триста процентов — это была бы хорошая сделка. И я очень горжусь тем, что всё-таки отказался. Надо двигаться не в том направлении, которое привычно твоим зрителям, не к тому, чего они ждут. Хотя аудитория не слишком готова к тому, чтобы оценить твой выбор, когда ты выбираешь неведомый путь. Покажите нам побольше сиквелов и приквелов — вот так обстоит дело в американской кинорежиссуре.