в Иране. 700 000 детей не могли ходить в школу в течение восьми лет талибана не только в Афганистане, но и в Иране.
Я снял фильм, показал его последнему правительству перед Ахмадинежадом, оно было демократическим. И я изменил правила для этих детей. В один день полмиллиона детей пошли в школу. Так что я знаю, что кино имеет силу, оно может менять правила, закон, общество. Между членами нашей семьи кино — это не просто работа, это как любовь. Это исследование, споры, поиски правды, красоты. Это смысл жизни. Это должно быть у каждого. У каждого должна быть хотя бы маленькая камера, чтобы фиксировать вашу жизнь, переписывать ее.
Очень скоро появится реальное авторское кино. Я убежден, что в каждой школе должны быть уроки кино. Мы должны учить семилетних детей, как снимать кино, как вести летопись при помощи камеры, а не только ручки. Это новое перо. Кино — это не что-то далекое от нас, это не промышленность. Это как ручка. Я могу принести ручку и могу принести камеру.
…
Если я ненавижу вашу религию, а вы ненавидите мою, если мы начнем воевать друг с другом с атомной бомбой, что произойдет с миром? Я пытаюсь передать послание мира разным религиям. Если мы говорим о том, что религия несет нравственность, — взгляните на результат. Никакой нравственности. Мы убиваем друг друга.
…
Фильмы Самиры, моей жены Маризиех, моей младшей дочери Ханы — они все совершенно разные. Они рождаются из их души, а они разные люди. В любой семье два брата всегда разные, две сестры тоже. Это как разные цветы в одном саду. Они все влияют друг на друга. Если вы видите красный цветок рядом с желтым, их краски влияют друг на друга. Сегодня они больше влияют на меня, а в детстве было наоборот. Даже если они захотят скопировать меня, ничего не выйдет, просто потому, что это другие люди. Это новое поколение, у них другой жизненный опыт. Я не копирую себя снова и снова. Если я сам на себя не похож, то как они могут быть похожи на меня?
…
Проблема только в языке. Большая часть недопониманий связана с языком. Кино — это новый язык для решения вот таких проблем. Если вы будете говорить по-русски, я не пойму. Если я начну говорить по-персидски, вы не поймете. Но если мы будем говорить на языке кино, мы поймем друг друга.
…
Революция цифрового формата в кино дает возможность снимать большему количеству людей. Прежде было слишком много проблем с цензурой. Но с цифровым форматом люди стали свободнее. Моя младшая дочь сняла свой последний фильм во время выборов в Иране, а потом сбежала и увезла с собой фильм. Если бы фильм был снят на 35 мм, этого бы не получилось. И с точки зрения денег. На цифровое кино не нужно много денег. Фильм можно снимать даже на мобильный. Если вы серьезно намерены что-то сказать, если вы писатель, вы будете писать. Вы не станете говорить, что вам нужны деньги, чтобы записать вашу идею. Вот так же и с кино теперь.
Нам нужно меньше технического персонала — нужен один оператор, один звуковик, еще человека два-три — и всё, можно снимать художественный фильм. Намного легче, чем прежде. Искусство стало свободнее. Как вы видели в моем фильме «Садовник», мы использовали всего две камеры Handycam. Мы спорили, играли, снимали. Это был разговор двух камер. Никакого народа вокруг.
…
Когда я смотрю на вас, я могу забыть о чем-то, что происходит в другом углу, камера же фиксирует всё. У нас появляется время посмотреть на разные части изображения во время монтажа. Это разница между психологией камеры и психологией человека. Наше сознание сфокусировано, сознание камеры боле демократично и способно замечать что-то, о чем мы и не думали. Иногда можно увидеть, что камера засняла что-то, о чем мы даже и не подозревали. Это своего рода подарок, который порой дарит вам камера.
Фильм снимаю не только я. Это всегда союз меня, камеры и даже тех, кто вокруг. Как камень, который катится с горы в снегу. Сначала он маленький, но потом получается целая снежная лавина. Вот так же и с фильмом.
…
У меня самые лучшие воспоминания о Москве, Московском кинофестивале. Было замечательно. Передавайте привет президенту фестиваля Михалкову. Я сначала хотел пригласить его на одну из ролей в моем фильме «Президент». Но продюсер сказал мне, что, возможно, у Михалкова возникнут проблемы в России, если он снимется в таком фильме.
…
«Президент» — это история про диктатора и его противников, про тех, кто стоит позади президента, и тех, кто перед ним. Диктатор — не одинок в своем диктаторстве. Большая часть населения страны аплодируют, приветствуя его, завешивают всё его плакатами. Когда нам хочется демократии, мы порой меняем только диктатора, а надо менять народ. Демократии не достигнуть, только лишь сменив диктатора. Надо изменить самих людей. И сила кино в том, что оно может изменить мышление людей в условиях диктатуры.
Во многих странах и оппозиция на самом деле — просто тень диктатуры. Поэтому сразу же возникает насилие. Не будет свободы, если все перебьют всех, при этом твердя «свобода», «свобода», «свобода», «страна», «нация». Почему после 60 лет войны между Палестиной и Израилем не только эти две страны, но и всё человечество не в состоянии решить их проблемы? Потому, что мы слабы.
Человечество существует уже столько лет, а проблема голода по-прежнему остается, как и проблема справедливости, дружбы. Не достаточно ли времени, чтобы достичь столь простой цели?
Я верю, что мы рождаемся, чтобы быть здоровыми, счастливыми, быть друзьями. В этом смысл человеческого существования.
Если вы нездоровы, вы умрете.
Если вы несчастливы, вы кончаете жизнь самоубийством.
Если вы не дружите с окружающими, вы поубиваете друг друга. Эти три задачи важнее, чем демократия и всё прочее. Мы столького лишились, идя по пути насилия во всём — в бизнесе, в сфере власти, в оппозиции, в семье. Насилие — один из мрачных моментов нашей жизни.
В мире, полном насилия, есть два героя — Ганди и Мандела. Нужно повсюду распространять их идеи, особенно среди детей, на благо будущих поколений. Но их идей недостаточно для всей планеты.
У меня есть такая теория: интеллигенция любой страны может показать нам, какова будет идеология следующего поколения. Если сейчас у нас только два героя, выступаюших за неприменение насилия, значит, потом их будет тысяча, а через два поколения, может быть, я надеюсь, идеи Ганди и Манделы станут просты и понятны для всех. Если, конечно, насилие не окажется сильнее человечества.
…
В политике всегда есть кто-то плохой и кто-то хороший.
В моём фильме «Президент» даже диктатор не отрицательный герой. Он раскаивается, пытается что-то изменить. Другое дело, что уже поздно, но мы показываем, что он тоже человек.
Он ведь тоже был рожден невинным, но когда достиг власти, он лишился этой невинности. А когда он лишился власти, он начал возвращаться к своей былой невинности.
Те, кто был в темницах, там были невинны, теперь же, получив власть, некоторые из них начали совершать плохие поступки. Есть разные люди, и я пытался соблюсти равновесие.
Рядом с президентом я поставил ребенка. Таким образом я хотел сказать — он не только диктатор, но и отец. И когда он бывает просто отцом, он очень хороший человек. Он человек, как все в своей повседневной жизни.
Как только он лишился официальной власти, он потерял власть и в семье. Я думаю, что то же самое происходит в семье любого диктатора.
…
В каком-то отношении я не меняюсь, я всё время ищу свободу, справедливость, соблюдение прав человека. Но в отношение стиля всегда стараюсь пробовать что-то новое. Мне скучно повторяться. Я снимаю фильм, чтобы искать новую версию правды.
И еще чуть-чуть…(Из разных интервью)
…Кино подобно окну, сквозь которое ты смотришь на мир. Одновременно это и зеркало, в котором отражается общество. В разные времена кино движется в разных направлениях. Сейчас оно, к сожалению, больше занимается собой. Все зеркала будто отражают самих себя. Я учу своих детей, что кино — это взгляд. Вы бросаете взгляд на мир, а потом вы передаете этот взгляд другим. Точно так же, как колеса представляют собой продолжение человеческих ног, кино является расширением человеческого взгляда.
…
Когда я думаю о России, я вспоминаю Тарковского, Параджанова, Эйзенштейна. Два года назад мы с Самирой были в Париже и пошли смотреть «Потемкина». Тогда я сказал Самире, что, когда Эйзенштейн снимал этот фильм, ему было всего двадцать пять лет и самому кино было 25 лет, но мне казалось, что ему две тысячи пять лет, столь сильное было впечатление.
…
Много лет назад фильм «Миг невинности» был запрещен в Иране. Мне даже пришлось продать дом, чтобы расплатиться с долгами. Но однажды позвонил знакомый и сказал, что фильм показывают по московскому каналу. Он сидел в Иране и смотрел мой фильм, который был запрещен в Иране, по московскому телевидению. Этого я никогда не забуду.
— Возникает ли у вас желание переписать свою жизнь?
— Иногда бывает.
Жанна Моро
Мы совсем недавно, в июне 2018 года, были в том самом месте, где 15 лет назад мною с Асей было взято это интервью. Это были хранящие тайну роскошества под наслоениями времен стены, залы, полы МУАРа — так игриво назвал Музей архитектуры его мимолетный гений Давид Саркисян, засиживавшийся в своем кабинете до пяти утра. Ключом от его кабинета были дактилоскопические отпечатки — линии жизни — большого пальца его правой руки. Сейчас там все сияло новоприобретенным лоском — Москва готовилась к футболу, и со стен на нас смотрели артефакты одной из несостоявшихся утопий — дерзновенные проекты стадионов. А тогда, в 2003-м, было более чем очевидно, как предпоследнее из времен — советское — было по-особенному немилосердно к МУАРу, оно, нимало не смущаясь, с быдловатой прямотой совка отметилось подтеками на стенах, неаккуратной облупленностью, ссадинами на вековом паркете, а то и полной разрухой. Перед заштукатуренным выходом на Воздвиженку — напротив еще не снесенного Военторга, прямо на полу возлежала циклопических размеров люстра. «В последнюю секунду успел забрать!» — радовался Давид, выманивший это сокровище у строителей, уже приготовивших перфораторы и буи, чтобы снести доживающее последние денечки здание гостиницы «Москва». Кому, как не ему, было не знать, в каких мучениях и конвульсиях снималась печально гениальная «Анна Карамазофф». Там, утопая в буйстве хамдамовских визуальных роскошеств, как раз и сыграла Жанна Моро. Далее последовали, ставшие сначала устными, потом письменными, потом интернетовскими, легенды об исчезновении/вызволении этой кем-то когда-то виденной и кем-то превознесенной до небес почти гениальной почти картины. «Почти» — потому что после скандально-триумфального показа фильма в Каннах в 1990 году, эта картина так и не обрела почвы под ногами, никогда не была доделана до конца так, как ее задумал Рустам, и никогда — соответственно — нигде не демонстрировалась, набирая еще большие баллы в своей гениальности, может быть, как раз благодаря своей недоступности. При этом надо честно признать, что этот изумительный фильм, исчезнувший как файл после нажатия кнопки delete, вместе со смертью в 2010 году несчастного Да