вида, не так уж активно задействовал могучий талант великой Жанны Моро, закаленный в творческих лабораториях таких гениев, как Трюффо, Малль, Антониони, даже Орсон Уэллс и даже Фассбиндер. Здесь за актеров, переполняя кадр, играли утратившие надобность и возрожденные к жизни предметы, живые и засохшие цветы, переливы, отсветы, блики, абрисы, фальшивые и настоящие яхонты, рубины, бриллианты, изумруды просто стекляшки, просто стаканы, то есть истинно главные герои того мира, которым, придавая предметам сходство с людьми, правил и правит гений Хамдамова. Разочаровавшись в непостоянстве Хамдамова, так и не завершившего этот полуготовый шедевр, ничуть не потерявший своей великости, оставаясь вечным non-finito, Жанна Моро вновь и вновь им еще больше и больше очаровывалась, понимая, что, когда видишь перед собой гения — не только Хамдамова, но и вышеперечисленных кинорежиссеров, — тут не до обид. Ее уход был почти незаметен, она ушла тихо, слившись со временем, которое приняло ее за свою, за ту, которая, как бы никуда не уйдя, будет постоянно напоминать о себе. То в случайно, со вновь ожившей жадностью пересматриваемых, уже хрестоматийных фильмах — «Жюле и Джиме», «Ночи», — какой ни возьми, — то в услышанной мелодии, напетой хрипловатым голосом чуть уставшей, знавшей многое и видевшей многих, дивы. «The memories are made of this…» — кажется, так было у Фассбиндера…
«Это просто приходит или не приходит»
— Сколько совпадений случается — как раз в тот момент, когда нам позвонил Давид Саркисян и сказал, что Вы приехали в Москву, у меня дома сидел Рустам Хамдамов, мы ужинали…
— Совпадения случаются постоянно, особенно если ты имеешь дело с Рустамом… И Давидом, Давид мне почти брат…
— Вам нравится такая погода, которая за окном, она, по-вашему, идет Москве?
— Я предпочитаю погоду, которая была вчера, она была прекрасна. Холодно, светит солнце, город выглядит великолепно. Я потрясена изменениями, которые произошли в городе, в последний раз я была в Москве 12 лет назад, в 1991 году, и изменения просто невероятные. И любой способен ощутить энергию, мощь, которая бьет отовсюду, эта энергия сильна до жестокости…
— Более сильная, чем в Париже?
— О, Париж… Он уже… Вы такую же энергию можете почувствовать и в Берлине, все эти новые конструкции, выросшие на пустыре. Это настоящая метаморфоза.
— А есть ли у вас место в Москве, по которому вы скучаете?
— Да. Эта прекрасная церковь — Новодевичий монастырь… Обожаю это место. Хожу туда часто. Сама не знаю, зачем. Завтра, перед тем, как улететь, выкрою время и обязательно туда приду. Хотя я больше скучаю по людям, чем по каким-то местам. Скучаю по Давиду.
— Можно вам задать, может быть, глупый, но неизбежный, когда видишь вас рядом, вопрос. Когда в вашей жизни появились гении — такие как Орсон Уэллс, Луис Бунюэль, Франсуа Трюффо, — вам было сразу было понятно, что они гении? Или это понимание пришло позже?
— Понимание приходило сразу, хотя ошибки иногда случались. Я встретилась с Трюффо на первом фильме, который он снимал. Я встретила Луи Малля, когда он еще ничего не снял, он тогда работал с Жак-Ивом Кусто, который занимался подводными съемками. Мой агент тогда мне сказал — что ты связываешься с каким-то парнем, единственные, кого он снимал, были рыбы. Я встретила Орсона, когда он был тоже относительно молод, хотя все уже давно считали его гением. Он был тогда в своего рода ссылке, как король, потерявший королевство, он разъезжал по Европе, не зная, к какому берегу прибиться. Меня с Орсоном связывают воспоминания особого рода, они особенно близки моему сердцу. Когда я встретила Бунюэля, он только что возвратился из ссылки, никто о нем ничего толком не знал, он был уже совсем не молод — если иметь в виду возраст. Но что касается творчества, он буквально бурлил энергией и молодостью. И тот же самый продюсер, который, между прочим, позволил Рустаму Хамдамову и мне снять фильм «Анна Карамазофф», Серж Зильберман позвонил мне с предложением познакомиться с Бунюэлем. Я всегда восхищалась им и немедленно согласилась. Это был первый фильм, который он снимал в Европе, он был тоже своего рода дебютант, он начинал все с нуля. Фассбиндер тоже свалился мне как-то раз на голову, но я уже знала, что он по-настоящему великий режиссер. Джозеф Лоузи в момент нашего знакомства тоже был беженцем из Америки, там его держали за коммуниста. Тони Ричардсон тоже был начинающим режиссером, он принадлежал к плеяде так называемых рассерженных. Это просто чувство, это какой-то инстинкт. Вот мы говорили о силе совпадений в начале интервью. У этих людей в голове сложился какой-то архетипичный образ актрисы по имени Жанна Моро, и они приходили ко мне, часто не имея в руках даже сценария, я понимала, что ввязываюсь в какую-то авантюру, наверняка опасную, рискованную, но это и было именно тем, чего я искала. И когда я приехала в Москву вместе с театральной постановкой «Zerlin Servant» — мы играли ее в театре Станиславского — мне вдруг принесли записку, что какие-то двое молодых русских — Рустам Хамдамов и Давид Саркисян — хотят со мной встретиться. Мне было известно, что Рустам — личность исключительная, чуть ли не гений, он не ведет публичный образ жизни, его трудно поймать, но он хочет снять фильм, о котором он мечтает очень давно из-за многочисленных препятствий. Сначала я встретилась с Давидом, потом с Рустамом в его ни на что не похожей квартире с этими великолепными коврами и всем прочим… Рустам что-то стал мне объяснять, очень немногословно — он вообще мало говорит — и я сказала: «Хорошо. Давайте снимать. Я согласна». Вот так всё и случилось. Талантливые люди, о гениальных, как Рустам, я уже не говорю, находятся в своеобразных отношениях с реальностью. Они часто сами пребывают в каком-то нереальном измерении, и отсюда возникают всякие сложности. Их надо преодолевать. Это и старался сделать Давид, это старалась по мере сил делать и я, и французский продюсер, который включился в работу. Я уж не знаю, что между ним и Рустамом произошло позже, но они стали врагами, фильм был отобран на Каннский кинофестиваль, в том же самом году я снялась вместе с Марчелло Мастроянни в фильме Тео Ангелопулоса «Прерванный шаг аиста», я была удалена от всех этих интриг, и что-то неладное всё-таки случилось. Продюсер настаивал на перемонтаже фильма, Рустаму всё это было не по душе, назревал конфликт. Сейчас всё это уже в далеком прошлом. Увы, Зильбермана нет в живых. Никто не знает, кому принадлежат права на картину. Мы должны все это выяснить. Я пытаюсь это сделать, потому что я постоянно нахожусь в Париже. Я считаю, что все должны увидеть этот фильм. Все про него постоянно говорят, имеет хождение какая-то очень плохая копия, настала пора увидеть его в нормальном качестве в кинотеатрах.
— Вы помните момент, когда вы в первый раз увидели фильм «Анна Карамазофф»?
— Помню, что я пребывала в очень дурном настроении. Там на мое настроение повлияло много субъективных факторов, и я чувствовала себя несчастной. Но я помню очень хорошо, хотя ситуация с фильмом была очень сложной и запутанной, саму работу с Рустамом. Он не говорил на иностранных языках, нам помогал Давид, я работала в русской группе, на «Мосфильме». Там происходила масса всяких странных историй, все было невероятно сложно, поскольку я то и дело уезжала в Париж. Но каждый раз, когда я оказывалась на съемочной площадке вместе с Рустамом, я была потрясена. В его выборе всегда присутствовало нечто, что говорило о его исключительности. Он был художником во всем, без всяких оговорок. Я ни о чем не жалею. Наша совместная работа — съемки в Москве, Петербурге, на «Мосфильме» это то, о чем я вспоминаю с наслаждением.
— Как выдумаете, время гигантов, подобных тем, кого вы перечислили, уже ушло или вам доводится их встречать и по сей день?
— Думая о гигантах, о художниках, я понимаю, что мир изменился очень существенно. Сначала мы говорили о соревновании между кино и телевидением. Теперь об этом говорить нет смысла. Есть DVD, которые могут нам заменить кинотеатры. Что сейчас важно в мире? Деньги и власть. Искусству остался крохотный кусочек земли. Искусству, художникам, поэтам. Это вовсе не значит, что они должны исчезнуть. Это означает — и я в этом была убеждена уже в самом начале своего творческого пути — что те, кто принадлежит к меньшинству, в результате выигрывают. Они должны выстоять и выжить, пусть в подполье. Я в этом убеждена и непреклонна в своем мнении. Я открыла школу начинающих кинематографистов во Франции. Она работает в июне в чудном месте неподалеку от Парижа. Мои ученики очень молоды. Ребята, девушки — все они делают короткометражки, среднеметражные фильмы, потом пробуют себя в полном метре. К нам приезжают из Африки, из Латинской Америки… Я смотрю массу картин. Многие из моих студентов не скрывают, что хотят стать очень успешными и очень богатыми. Но и есть и настоящие поэты, которые пока не знают, какой путь выбрать. Я не знаю, есть ли у вас на телевидении reality-shows?
— Еще бы!
— У нас во Франции их очень много. Там за четыре месяца из молодого парня могут сделать рок-звезду. Еще и года не прошло, а миллион дисков продан. Вот они уже и богатые… Но личность так не раскрывается. Они путешествуют из отеля в отель с телохранителями. Но что они знают о жизни? Ничего. Банки, фаны, телохранители, руководители компаний — вот их круг. Но если вы хотите развиваться, вы должны идти к людям, обмениваться с ними информацией, рисковать. Может быть, это немодно, то, что я говорю.
— Но вы сейчас тем не менее встречаетесь с примерами высокого искусства?
— Да. Именно поэтому я здесь, в Музее архитектуры. Сюда приходят молодые и известные скульпторы, художники, архитекторы… Это пример того, как можно с умом организовать поддержку всего талантливого. Здесь я чувствую, что жизнь не остановилась, она движется, хотя я нахожусь в музее. Жизнь — это движение.
— А должен ли молодой художник подстраиваться под аудиторию, которая подвержена манипуляциям?