— Отвечу. Если вас волнует только то, сколько зрителей придет на фильм, вы рискуете оказаться в проигрыше, поскольку ни у кого нет рецепта, как это сделать. Начинающий артист должен найти путь к тому, чтобы полнее выразить себя. Если этот путь найден, правильное решение придет само. Успех не может быть запланирован, это результат интуиции. Это правильный нюх. Это просто приходит. Или не приходит.
— И напоследок буквально два-три слова о вашем первом визите в Москву.
— Боже мой! Я приехала с делегацией французских туристов. У нас отобрали паспорта прямо в аэропорту. Мы жили в Москве без паспортов, нас окружали переводчики, которые нас не отпускали от себя ни на метр. Поодиночке гулять было запрещено. Когда я встретила друзей из других стран и сбежала, это было воспринято с глубочайшим раздражением. Я даже испугалась — вдруг меня посадят в тюрьму? Хоть мы были и несвободны, мы встречались со зрителями, ездили повсюду, это было интересно.
— Вы приезжали с фильмом «Жюль и Джим»?
— Нет, это было раньше… Или, может быть, вы правы… когда был первый кинофестиваль?
— В 1959 году.
— А следующий через год?
— Да.
— Наверное, это было с фильмом «Жюль и Джим». А двумя годами раньше я снималась в фильме «Королева Марго». Первый цветной фильм, в котором я снималась. Я там бегала обнаженной по королевскому дворцу.
Кристиан Мунжиу
Бывают такие фильмы, которые одним своим появлением заменяют целое кинематографическое десятилетие. А может быть, даже несколько десятилетий. А может быть, и не только кинематографическое, но и историческое. Могли ли мы хоть на мгновение представить, что, как говорят англичане, out of blue, ни с того ни с сего, прямо с неба на нас упадет такой фильм, как «4 месяца, 3 недели и 2 дня» Кристиана Мунжиу. Сначала действительно не могли, потому что его каннская премьера была для всех шоком, от которого так никто и не смог оправиться на протяжении всего фестиваля, поскольку он, показанный самым первым, опережал во всех рейтингах соперников (как-то: Александр Сокуров, Андрей Звягинцев, Джулиан Шнабель, Ульрих Зайдль, Вонг Карвай, Гас Ван Сэнт, Карлос Рейгадас, Эмир Кустурица, Дэвид Финчер…) и получил «Золотую пальму». В этот фильм словно вместилась вся доселе молчавшая за бетонными стенами Румыния с ее годами и десятилетиями вымученного социализма, коронованного самим государством тотального лицемерия, с ее ощущением скрытого, подавленного социального бессилия, с ощущением непроходящего after-шока после расправы над зарвавшимися тиранами… И вдруг каким-то немыслимым образом всё это — как дерево, вдруг задумавшееся о глубине своих корней, оформилось в мощную личную драму, увиденную бесстрастно-испытующим взглядом. История совершила резкий зигзаг в сторону прямо противоположную заезженной колее недоразвитого социализма, и высвободила какие-то не виданные ранее духовные силы. Силы, достаточные для того, чтобы так внятно и мощно, причем без тени сантиментов, без победительного «отрезвляющего» пафоса «победы борьбы со злом», поведать миру о своем отчаянии.
Чуть опомнившись, мы вдруг поняли, что нет, несколькими годами раньше мы всё-таки видели нечто схожее в «Смерти господина Лазареску» Кристи Пую, горчайшем фильме, в котором обесценивалась сакральность неизбежного финала любой человеческой жизни. Поняли и другое — своего рода гуманитарный и эстетический подвиг румынской «новой волны», не мог не быть выстрадан великим меланхоликом Лючаном Пинтилие (один «Ники и Фло» по сценарию Мунжиу чего стоил!), в те годы уже давно поселившимся во Франции. И готовы были осознать, что первые симптомы этого брожения, которые чуть ранее можно было при желании рассмотреть и в блистательной ленте Раду Мунтеана «Бумага будет синей» (2016), были не оценены по достоинству и восприняты кинематографическим истеблишментом с некоторым высокомерием — ведь Мунжиу был первым, кто добрался до каннского основного конкурса. Язык, которым были рассказаны фильмы Пую и Мунжиу и безусловно родственных им по духу Флорина Шербана, Корнелиу Порумбойю, Раду Жуде, рождался как анти-язык, тихо восстающий против визуальной роскоши, словно сознательно чурающийся ее, выскребающий правду из вот уж действительно «сора» с обреченностью усталого врача, вроде бы уже окончательно смирившегося с роковым диагнозом. Тут никто не играл в «догмы», картинно проповедующие сырую фактуру, тут была, снова процитирую поэта, «гибель всерьез».
Расстояние между первым интервью, которое мы взяли у Кристиана Мунжиу, расположившись у бассейна каннской гостиницы «Резидеаль», и вторым — после столь же взрывной, но всё-таки более идеологизированной антиклерикальной драмы «За холмами», можно измерить годами и получится мало — 4. Но за эти годы экспансия легенды по имени Мунжиу и его соплеменников происходила с космической скоростью, это кино словно заставило страну, обреченную годами и десятилетиями на отсутствие будущего, очнуться от тотального морока. Не надо было лезть в справочники по истории, чтобы понять, что собой представлял режим Чаушеску, просто надо было провести с героиней фильма умещенные в 2 часа «Четыре месяца, три недели и два дня».
…и два дня«4 месяца, 3 недели и 2 дня»
— Я просто потрясен ваши фильмом! Что вы испытали, узнав, что ваш фильм отобран в конкурс Каннского кинофестиваля?
— Мне позвонили с какого-то телефона с французским телефонным кодом — 33. Среди ночи, очень поздно. Мы уже знали, что фильм отобран для Каннского фестиваля, но было непонятно, для какой программы. Мой оператор, которого зовут Олег Муту, был несколько разочарован. Мы сделали фильм за шесть месяцев, его отобрали в Канны, а он «разочарован». Ему хотелось, чтобы фильм был в конкурсной программе. Я сказал, не торопись. Как только мне позвонили и сообщили, что фильм в конкурсе, я сразу же связался с ним. Он очень обрадовался. Через несколько дней мы получили список участников. Его не слишком обрадовало, что нам предстоит соперничать с братьями Коэн или Тарантино. Но он сказал: «Послушай, мы же встретимся со Звягинцевым!» Это прозвучало так смешно. Он очень большой поклонник его первого фильма, несколько раз давал мне его смотреть. Поэтому он чрезвычайно рад, что сможет повидаться и поговорить со Звягинцевым. Я, признаюсь, не испытал такого восторга, потому что мне сегодня сказали, что во всех фильмах общая тематика, но это ненамеренно.
— Ничего общего у вас с фильмом Звягинцева «Изгнание» нет, я его смотрел, не волнуйтесь.
— Я пытался быть простым.
— Почему «простым»?
— Нельзя быть претенциозным, рассказывая такую историю, нельзя быть слишком утонченным. В этой картине я намеренно избегал зрелищности, вырезал все красивые кадры, которые были сняты. Вырезал их при монтаже. Я не хотел быть шаблонным. Мне хотелось простоты, верности правде. Мне казалось, что так я лучше всего смогу донести то, что хотел сказать, дать возможность зрителям тоже как бы поучаствовать, ощутить свою близость к персонажам по возможности без вмешательства со стороны режиссера.
— Поучаствовать в чем?
— Я в свое время работал журналистом и тоже бы задал этот вопрос. Когда я начинаю писать, я избегаю попыток формулировать свою главную мысль на бумаге, чтобы не получился дидактический фильм. Я пишу только истории. Но мне кажется, что если я правильно выбрал сюжетную линию и я уверен, что это правдоподобная история, она обязательно окажется достаточно сложной, чтобы быть многоплановой. Я никогда не ставлю себе задачу снять фильм, к примеру, о последних годах коммунизма. Я снимаю фильм о людях, о том, что я хорошо знаю, что произвело на меня впечатление, спрашиваю себя, что заинтересует сегодня людей моего поколения. Я подумал, именно так я очутился в этом мире, — вопреки закону, который запретил аборты и дал мне возможность родиться. Так что я должен воздать этому дань и снять об этом фильм. Я пытался быть как можно честнее.
— А это сложно — снимать фильм о конце 80-х в сегодняшнем Бухаресте?
— Да, сегодня в Бухаресте очень тяжело снимать. Этот экономический бум привел к появлению в двадцать раз большего количества машин, чем было в 1970-е. В Бухаресте кругом пробки. Просто невозможно снимать на улицах. К тому же всё очень дорого. Повсюду кондиционеры, потому что у людей есть деньги. Спутниковые антенны, куча рекламы — везде, куда ни посмотришь, — реклама. Много иллюминации. А в конце 1980-х, насколько я помню, царил полный мрак. Вот поэтому я пытался сделать в фильме так, чтобы, когда на улице ночь, было темно. Я расставлял свет, вовсе не для того как-то по-особому чтобы выделить лицо персонажа. Нет. Просто в реальной жизни, когда на дворе ночь, кругом темно. Я старался даже экстерьеры снимать в Бухаресте, нашего бюджета просто не хватало, чтобы попытаться снимать где-то еще. Я не люблю, когда действие в фильмах небольших стран всегда происходит в столицах. Это глупо. Много по-настоящему интересного происходит как раз за пределами столицы. Я скорее поклонник небольших историй из скромных мест, чем больших историй. Там совсем другая жизнь. Поэтому действие моей истории происходит в моем родном городе Яссы на севере Румынии ближе к границе с бывшим Советским Союзом, и номера на машинах в фильме и названия отелей относятся к моему родному городу. Актеров я тоже взял оттуда, чтобы был нужный акцент. Здесь это не имеет значения, но когда я выпущу фильм в прокат дома, люди поймут, что речь идет о наших местах. Всё было непросто. Это ведь исторический фильм.
— Уже — исторический… А где вы обучались кино?
— Сначала я изучал языки в своем родном городе, некоторое время преподавал, изучал английскую литературу в Румынии, потом переехал в Бухарест, потому что хотел изучать кино. Я начинал учиться в коммунистические времена, когда для меня было невозможно поехать в Бухарест заниматься кино. Времена тогда были странные. Все мы знали, что существует около пяти мест, где можно изучать кинорежиссуру. Мы понимали,