что шансов у нас нет. Я занялся кино позднее, когда был уже более зрелым человеком, после того, как поработал журналистом и учителем. А потом сказал себе, что я еще не слишком стар, чтобы снова начать учиться и осуществить свою мечту — стать рассказчиком. Мне нравилось не только писать, но захотелось написанное выразить средствами изображения. Я приехал в Бухарест и закончил учебу в 1998-м. Мне разрешили учиться и работать одновременно. Я работал ассистентом режиссера на иностранных фильмах, снимавшихся в Бухаресте. Когда наблюдал за работой этих людей, я узнал про кино больше практических вещей, чем собственно в институте.
— А вы хорошо умеете обманывать зрителя?
— Я ведь рассказчик, поэтому приходится ловко обращаться со словами. Опыт работы журналистом и работы в рекламе сделали меня профессионалом в обращении со словами. Именно этим я и занимаюсь. И каждый раз, как я начинаю работать или писать, я выстраиваю историю очень четко, подобно сообщению в новостях: кто что сделал, где когда и почему. Тогда получается история. Структура имеет для меня огромное значение.
— Я задал вам этот вопрос о «лжи», потому что вы обманываете зрителя несколько раз…
— Во второй части фильма начинает казаться, что он превратится в драму или мелодраму, что девушка умрет или произойдет что-то плохое. Но не в этом суть моего фильма. Это мне нужно было только для того, чтобы передать внутреннее напряжение, которое, по моему мнению, существует в сознании персонажей. Мне нужно было рассказать историю так, как я ее понимаю. Мне нужно было найти средства, с помощью которых я мог бы заставить персонажей выразить это напряжение.
— Я думаю, что этот фильм абсолютно «советский», я вижу в нем всё то, что видел везде в СССР — те же угрюмые лица, те же отели, те же автомобили, те же разбитые улицы… Кстати, вы не считаете, что сейчас уже можно говорить о своего рода румынской «новой волне»? В прошлом году мы здесь же, в Каннах видели превосходный фильм вашего соотечественника Кристи Пую «Смерть господина Лазареску», фильм Радо Мунтеана «Бумага будет синей»…
— Думаю, это началось в 2001-м, когда мы стали регулярно приезжать в Канны. Первым был фильм Кристи Пую «Товар и деньги», потом, в 2002 году, мой первый фильм «Запад» в «Двухнедельнике», потом еще три или четыре фильма. Так мало-помалу у нас возникло ощущение, что мы составляем некое особое поколение кинематографистов. Мне кажется, хорошо, что мы не разделяем один и тот же подход к режиссуре, мы все разные. Нас объединяет разве что возраст, всем нам скоро 40, мы все добились внешнего признания на фестивалях, что облегчает нам задачу выражать идеи представителей одного поколения. Кроме того, все мы почувствовали, что нам пора сделать фильмы о прошлых коммунистических временах. Но мне кажется, все мы в основном делаем фильмы о нашей молодости, которая как раз пришлась на это время, а не о самом режиме.
— Нам уже дают знак заканчивать, но не могу не заметить, что у вас прекрасные учителя, например, Лючан Пинтилие…
— Он нас не учил. К сожалению. Все мы его уважаем как режиссера, любим все его ранние фильмы 1960-х, когда он еще не был запрещен. Он очень активно работает в последнее время… Я пытался работать с ним, когда был студентом, но это оказалось невозможно, так что я просто восхищался его фильмами издали.
— А вы говорите по-русски, хотя бы чуть-чуть?..
— Конечно, правда, совсем чуть-чуть, я же смотрел передачи из Останкино (выговаривает по-русски) — «Футбольное обозрение»… Но знаю лишь несколько слов по-русски. Около сотни, но в основном связанные с футболом.
— Как ваше журналистское прошлое отражается в вашей режиссерской карьере?
— То, что я был журналистом, открыло мне доступ ко множеству историй и научило представлять свои собственные в «продаваемом» виде. Это мне сильно помогло. Я научился структурировать истории так, чтобы они дошли до зрителя как можно легче. От того времени, когда я работал журналистом, у меня сохранилось это любопытство. У меня нет хобби, но каждое утро я читаю все новости в Интернете, и мне это очень интересно. В газетах я нахожу многое, что интересует меня как режиссера.
— А что сейчас думают о России в Румынии, простите за банальный вопрос?
— Я бы не сказал, что люди настроены против России. Россия как-то не воспринимается четко как страна. У людей было негативное отношение к Советскому Союзу, но не к России. Всё это, по-моему, было результатом пропаганды. Ну а сейчас Россия как-то еще не оформилась в сознании как страна. Ее культура присутствует в Румынии в основном благодаря тем румынам, которые приехали из Молдовы. Они очень высоко ценят русскую культуру и русские ценности. Но в культурной жизни присутствие России не так уж сильно ощущается. Преобладает тенденция, скорее, обращаться к Западу.
— И всё-таки — зачем она взяла нож?
— Она взяла нож, потому что она увидела нож, и любой бы сделал это на ее месте для самозащиты. Вот и всё.
…Мы обменивались телефонами и-мейлами, Кристиан дал нам адрес Олега Муту, который мечтал приехать в Москву и показать фильм. Кто бы мог предположить, какая слава ждала Мунжиу в дальнейшем, а Муту — совместная работа с Александром Миндадзе над несколькими замечательными фильмами?
С божьей помощью«За холмами»
— Какие представления о вере у героев вашего фильма? Одинаково ли они понимают веру?
— Думаю, что неодинаково. Я сам обсуждал эту тему с актерами моего фильма, и с девушкой, которая сыграла Алину. Мне хотелось понять, верит ли Алина в какие-то духовные идеалы. Насколько я понял, да. Даже если она отличается от других, даже если она задает неудобные вопросы — все это не делает ее нигилисткой. Она обладает свободой мыслить так, как ей угодно, и в этом контексте следует трактовать ее веру в идеалы. Вера… Не обязательно ассоциировать веру с традиционным нежеланием сомневаться, со слепой уверенностью в каких-то истинах. Мне кажется, это неверное понимание веры. Если в твоей душе нет веры в добро, веры в любовь, ты не пойдешь на самопожертвование. А у других персонажей — свое понимание веры, и их убеждения заставляют задуматься: «А нужна ли вера в современном обществе или без нее в принципе можно обойтись?» Да, монахини хотят помогать ближним. И я никогда не стану утверждать, что они поступают дурно, — они искренне хотели, как лучше. Но их вера — нечто намного более догматичное. Тут налицо конфликт между черствостью современных общественных институтов, которые просто ничего не делают, никому не помогают, и верующими, которые искренне хотят помогать людям, но руководствуются какими-то собственными представлениями.
— Я хотел бы спросить не о вере в добро и любовь, а о вере в Бога. Ваши герои — верующие, но у них разный подход к религии, к Богу: например, у игуменьи монастыря — свой. Очень интересно отслеживать, как по-разному проявляется вера в Бога у разных людей на протяжении фильма.
— Но вообще-то Бог есть любовь. Именно эту истину мы и стремимся высказать своим фильмом. А если Бог есть любовь, то нам становится ясно: вера Алины в любовь уходит корнями в ту же самую духовную силу, что и религиозность. Я хочу сказать: нельзя требовать от человека, чтобы во имя Бога он жертвовал своей любовью к людям. Думаю, Бог не предъявляет нам таких требований. По-моему, эти требования исходят исключительно от каких-то структур, регулирующих жизнь в обществе. Пусть эти структуры оставят человека в покое — пусть он общается с Богом напрямую, пусть сам дойдет до понимания, ведь в такие вещи по большому счету невозможно вмешиваться. У каждого из моих персонажей — какие-то свои, особые отношения с Богом. Мы осознаем, что нельзя всех стричь под одну гребенку, и потому людям надо дать свободу: пусть они сами выстраивают отношения с Богом. Не надо им ничего предписывать, подталкивать их к соблюдению каких-то догматов при том, что человек, возможно, даже не понимает основ религии. Вот в чем главная мысль нашего фильма. Вы знаете, в Румынии 90 процентов населения называют себя верующими. 90 процентов! Великолепно! Значит, в нашей стране высочайший уровень нравственности и люди окружают друг друга любовью и заботой? Увы, это не так. Как же эти люди понимают принципы религии? Используют ли верующие ту власть, которую они имеют в обществе, для того чтобы наладить нравственное воспитание, например? Я этого не наблюдаю. Я вижу другое: люди осознают свои грехи и считают, что быть верующим хорошо, но к этой мысли их толкает страх. Понимаете, это даже не страх перед грехами. Нет, они думают, будто религиозность без страха невозможна. И они также пекутся о том, чтобы в церкви скрупулезно соблюдать все обряды, хотя это, в сущности, не относится к религии, это лишь ритуал церковной службы. Но я надеюсь, что верующие воспользуются своим могуществом, которое они сейчас имеют, для того чтобы протолкнуть какие-то более важные для общества законы.
— А в Румынии рискованно затрагивать тему религии?
— Рискованно? А что со мной может случиться? Я живу на улице, где находятся две церкви. Две церкви на разных сторонах улицы (показывает руками). И ничего, пока у меня все нормально.
— Просто мне показалось, что этот фильм по сравнению с вашей предыдущей картиной — такой слегка прямолинейный, очень быстро понимаешь, что должно случиться. Именно поэтому я хочу вас спросить: возникали ли у вас какие-то трения с румынской православной церковью из-за необходимости снимать в церквях? Как отнеслись церковные иерархи к тому факту, что снимается фильм на такой сюжет?
— Не думаю, что я должен просить разрешения на то, что я делаю. Мне пришлось бы просить разрешения на съемки внутри церквей, но я в настоящих церквях не снимал. Но, конечно, я знал, что должен ознакомиться с темой и поэтому для начала я съездил в монастырь. В тот самый монастырь, где произошла реальная история, из которой, так сказать, вырос наш фильм. Я пообщался с женщиной, которая знала все подробности этой истории, знала реальных участников событий. И когда я собрал достаточно материала, то решил построить специальные декорации и выдумать свой сюжет. То есть я не стал воссоздавать на экране реальную историю. Я уважаю верующих. Приступая к работе над фильмом, я сознавал, что в съемочной группе будут работать самые разные люди — и истово-религиозные, и неверующие. Тогда-то я и решил специально построить декорации. И я всем объяснил: это не церковь, не храм божий, это декорация, и что бы вы в этой декорации ни делали, это не должно отягощать вашу совесть: вы актеры, вы в образе своих персонажей, и фильм, который мы снимаем, может хотя бы немножко изменить мир. Приведу пример: актриса, которая играла игуменью, пошла к своему духовнику и попросила у него разрешения на съемки в фильме. И надо сказать, ей было очень трудно вжиться в образ, потому что ее личные убеждения идут вразрез с поступками героини. Я очень рад, что ей удалось абстрагироваться, осознать, что фильм — это художественный вымысел, пусть даже история реалистичная, и она не предает свои убеждения, когда просто играет роль игуменьи. А как среаги