— Представители высшего сословия — как королевская семья, например, — интересуют вас меньше, чем обычные люди? Или вы не видите между ними различий?
— Так вышло, что я снял два фильма про Тони Блэра, когда он еще был премьер-министром, и фильм про королеву — в то время, как она была королевой. Так что это всё очень по-шекспировски. Он тоже любил писать про королей и королев. И в этом тоже есть смысл… В фильме «Королева» показан единственный случай, когда она что-то сделала не так. На моем веку, по крайней мере, она в основном всегда была права. У нее всегда было своего рода «шестое чувство» на предмет того, чего хочет большинство людей в ее стране. Но вот в ту неделю… это была очень странная неделя, и единственный раз, когда королева оступилась и сама даже не поняла этого. Она как будто попала в ловушку собственного сословия. В плен заблуждения, что всё это частное дело, которое никак не касается мира, — потому что Диана ведь уже не была замужем за принцем Чарльзом. Королева совершила ошибку, и ей пришлось лгать и изворачиваться, чтобы выпутаться из этой ситуации.
— А как вы относитесь к собственным ошибкам?
— Моим собственным ошибкам? О, я бы хотел, чтобы их было поменьше. Но я всё равно всё время совершаю ошибки.
— На вашей работе в кино как-то отразился тот факт, что вы изучали право?
— Даже не знаю. Это было очень скучно. Мое главное впечатление — это было очень-очень скучно. Я даже не знаю, зачем я изучал право, сейчас я жалею, что не изучал экономику.
— Считаете ли вы, что за годы карьеры вы усовершенствовали свою режиссерскую технику? По-настоящему поняли, как снимается кино?
— Да, это правда. Ты становишься лучше с годами. Ты учишься и становишься лучше.
— А что это означает для вас — «стать лучше»?
— Для меня это означает обрести уверенность в себе. Ты знаешь, что фильм должен окончиться определенным образом, и тебе самому уже интересно, как сделать эту сцену. А в ранние годы я был слишком напуган и глуп, так что это вообще было чудо, что в фильмах было хоть что-то.
— А теперь вы не испытываете страха?
— Конечно, испытываю — но не в той степени, как когда я был ребенком. Или когда я был молодым.
— Это может показаться странным вопросом. Вам интереснее, когда центральный персонаж — мужчина или женщина?
— По-моему, все мои фильмы — про женщин. И женщины иногда оказываются интереснее мужчин. В Англии — потрясающие актрисы, так что всё получается само собой. Всю жизнь меня окружали сильные женщины: моя мать, обе мои жены, моя дочь — они очень сильные женщины. У меня не было никаких шансов.
— А из женщин в ваших фильмах кто самая сильная?
— Ничего вам не скажу. Они все сильные. Они потрясающие.
— Может быть, Хелен Миррен?
— Она потрясающая. Восхитительная актриса. И Джуди Денч. Они — очень сильные. И я только что снял фильм с Мерил Стрип. Они все — выдающиеся.
— А с технической точки зрения стал ли процесс съемок для вас легче?
— Я слишком глуп, чтобы постичь все последствия распространения цифровых технологий. Хотя я вижу, что сейчас делается с помощью компьютерной графики, которой не было во времена моей молодости. Всё это становится менее таинственным. Вы понимаете, о чем я: раньше ты падал ниц перед камерой, превозносил ее. А сейчас камеры совсем маленькие, и этого больше не происходит. Они становятся быстрее, более подвижные. Больше не нужны стоковые записи. Так что весь процесс значительно убыстряется.
— Как вы относитесь к российским фильмам? Есть российские режиссеры, которыми вы восхищаетесь?
— Я провел значительную часть жизни за русскими фильмами, но старыми: Эйзенштейн и прочее в таком духе. С фильмами последнего десятилетия я не знаком. Наверное, последний фильм, который я смотрел, — это «Возвращение».
— Но вы часто ходите в кино?
— Да.
— А телесериалы, могут ли они убить кино?
— Телесериалы — это то, где кипит интересная работа. Они очень длинные, как великие романы. Во многом они даже интереснее кино. Например, они потихоньку занимают место американского кино — которое в настоящий момент не особо интересно. В моем детстве у меня на родине телевидение играло очень важную роль. Сейчас оно менее важно, но сериалы очень хорошие. А у вас в России есть сериалы? Мы сейчас смотрим шведские, датские, французские сериалы. Со всего мира. Но скоро всё закончится. Революция положит этому конец.
— А вы могли бы снять фильм, например, на мобильный телефон?
— Слушайте, я уже немолод. У меня уже артрит. Есть такой фильм «Мустанг», который снят на мобильный телефон, я его не видел, но говорят, он очень хорош. В конечном счете важны идеи, а оборудование может быть любым. Значение имеет то, что здесь (показывает на голову).
— А здесь (показываю наверх)?
— Зачем вы показываете туда? А-а-а, Бог? Вы во всем полагаетесь на Господа, становитесь всё более суеверными.
Джоанна Хогг
Последний на сегодняшний день фильм Джоанны Хогг «Воспоминание», название которого почему-то с завидным упрямством переводится у нас как «Сувенир», вдруг оказался первым в списке предпочтений английских критиков за 2019 год. Он блеснул в Санденсе, а потом мощно прозвучал в берлинской «Панораме». Позади Хогг вдруг оказались и новейший Тарантино, и Скорсезе, и Лантимос… Спрашивается, а куда смотрели великие и могучие Канны, Венеция, Сан-Себастьян на протяжении 15 лет? Перед всеми ее предыдущими картинами (за исключением «Выставки», не самого удачного ее фильма, показанного в Локарно) кто-то словно выстроил невидимый межнациональный барьер. Почему, для меня это до сих пор остается загадкой. В фильмах Джоанны Хогг — первый из них — Unrelated/Чужая — в 2007 году чудесным образом оказался в программе Московского кинофестиваля — прежде всего бросается в глаза полное слияние робкой, словно не претендующей на право быть рассказанной истории с тем обволакивающим эту историю флером разнонаправленных человеческих импульсов, которые возникают с той мерой позволительного, не подлежащего осуждению эгоизма, который впаян в нашу жизнь изначально. В ее фильмах все всегда чуть-чуть недоиграно, словно не придумано автором до конца — ведь жизнь ловчее, хитрей любых сюжетов, любовный импульс чуть забрезжит, а потом, словно испугавшись возможности быть реализованным сполна, растворяется в жизни без остатка. Хогг ловит следы этих импульсов, абрисы желаний. И ты постоянно ощущаешь, почти по-чеховски, как какой-то главный смысл этой насмешливо-нежной жизни куда-то ускользает. А может быть, в этом чарующем непостоянстве чувств и есть «смысл жизни», по Хогг?
Взгляните на лицо«Архипелаг», «Выставка»
— Я понимаю, как сделан «Аватар», а как «Архипелаг» — не знаю. Как это в принципе возможно — снять фильм, который весь состоит из нечаянных звуков, шелеста одежды, травинки, звука чашек, сбивчивой речи… Что вы услышали, прежде чем привнести всё это в фильм?..
— Удивительно, что ваш первый вопрос именно про звук, точнее, звучанье фильма. Звук меня действительно очень интересует. Иногда я записываю звук сама. В фильме много пения птиц. Часть записей птиц мы сделали уже после того, как завершили снимать фильм. Найти по-настоящему хорошие записи птичьих голосов очень сложно, я имею в виду такие, где почти нет было бы других фоновых звуков. Мы вернулись на остров, где снимали фильм, и несколько дней провели там вместе со звукооператором, записывая только пенье птиц. Но даже и это было непросто. Остров маленький и всегда слышен шум моря. Очень сложно было получить чистый звук. Так что иногда нам приходилось идти на обман и использовать другие записи птичьих голосов, но всё же это обязательно были птицы, которые живут на острове. Там совершенно особая птичья жизнь.
— Сам этот остров — какая-то загадка, он не может не быть по определению вдалеке от цивилизации, но всё равно производит впечатление какого-то заброшенного места…
— Группа островов находится недалеко от Корнуолла. Мы снимали на самом маленьком островке. Там нет машин. Весь остров можно обойти, думаю, часа за полтора. Но на нём очень любопытно сосуществование разных пейзажей. Есть субтропические пейзажи, тропические сады и есть дикие пустынные пространства, больше напоминающие шотландские холмы. Пальмы от них всего в нескольких футах. Там свой микроклимат. Там не бывает отрицательных температур.
— Сама идея «архипелага» — что она значит для вас: вроде все близко и одновременно удалены друг от друга, разобщены?
— Я не сомневалась по поводу названия фильма. Я имела в виду то, что семья — это отдельные индивидуальности, но так как они семья, они все где-то глубинно связаны. Связаны и одновременно каждый сам по себе. Это одно из значений фильма. Есть и другие уровни.
— Вы словно бы говорите не со зрителем, а сама с собой, что важно лично вам. Но тем самым вы побуждаете и нас делиться с вами чем-то сокровенным. Что вы хотели, чтобы зритель знал о своих героях, а что, наоборот, хотели скрыть от нас? До поры до времени…
— Да, порой приходится принимать решения о том, что не рассказывать зрителю. Мне хотелось представить своих героев, не давая им оценки. Рассказать какие-то подробности, но не слишком много, будто что-то утаивая. Я могла бы многое объяснить, но решила этого не делать. Не потому, что хотела усложнить жизнь зрителю, а потому, что хотела заставить работать его воображение. Пусть зритель сам придумает, что это за человек. Удивительно, как люди смотрят фильм и у каждого появляется своя трактовка истории, иногда очень личная. Я намеренно оставила такую возможность.
— У вас герои говорят абсолютно как в жизни, что-то не договаривают, не врут, но как-то невзначай утаивают смысл сказанного…