— Бессознательно, тов…
— Эээ… — снова обрывает президент. — Ставите, тем самым, для всей мировой общественности под сомнение всю нашу внешнюю политику. Политику — открытости, контроля и доверия.
— Никак нет! В смысле так точно! — Вконец растерялся сбитый с толку офицер. — То есть… Не понял, товарищ Верховный главнокомандующий, в каком это смысле? Я сейчас же немедленно всё исправлю! Наведу положенный вами демократический порядок… Только прикажите.
— Я так и думал, полковник!.. — мягко надавил голос президента. — Гости нашей страны, американцы, пригласили к себе на встречу кого-то из ваших музыкантов… мне докладывают. Так, нужно помочь бы, наверное, демократическим процессам… Проследить, понимаешь… А не мешать им… Как я понимаю. Так, нет, полковник?
— Так точно, товарищ президент! Будет выполнено, товарищ Верховный главно-командующий! Я лично прослежу за ходом демократических процессов у себя в полку. Я им задам…
— Вот и хорошо. Спасибо, полковник.
— Служу России… Российской Федерации.
Трубка президента легла на рычаг, дала отбой…
Трубка командира полка ещё некоторое время тревожно ту-тукая, висела в воздухе…
«Это ж надо, КТО! звонил… САМ!..»
Заговорщики, взвизгнув от восторга — «ну, молоток, Жека!» «Во, дал… Один в один ВВПэ!» «Аж, мороз по коже!..» «У меня волосы везде дыбом встали!» «Галкин отдыхает!» «На тридцать суток «губы» всем сработали, не меньше!» — обменялись такого рода мнениями, и быстренько рванули обратным маршрутом.
И вовремя.
Стоя в центре свободного пространства оркестрового класса, воспитательный полковник небрежно и задумчиво вертел в руках беленькую открытку с замысловатым тиснением на обложке «Эмбаси»… там чего-то, то есть посольство «ихней» Ю Эс Эй, Америки значит. Извещает, то ли приглашает, не понятно. Буквы не русские. Все на английском, как назло, как специально. Но тиснение красивое… А на обратной стороне, вьющимся подчерком, нет, летящим шрифтом, что-то длинно написано, и в одном месте, в пропуске, черными чернилами от руки вписано — Смирнов, фамилия рядового солдата. Это даже по буквам свободно угадывалось: А. Смиронов. Хоть и не русские буквы, а русская фамилия запросто читается! Да! А в конце текста, замысловатая роспись ответственного лица этого ведомства. Нахальная такая роспись, наглая даже… Ам-мериканская!
Нет, мадам, читалось на лице воспитательного полковника, не купимься мы на ваши бумажки, ни на белые, ни на зеленые… до самой его пенсии. А там, «хучь» трава не расти. Делайте что хотите, с кем хотите, но только потом… Потом! После! Не сейчас.
В оркестровом классе никто и не спорил. Да и как спорить, если чуть что, сразу тебе крик: «Молчать!» «Разговорчики!» «Встать смирно!..» «Кругом, шагом марш!» «…ити вашу мать!» Весь тебе диспут.
В воздухе висела густая смесь прошедшей армейской грозы с отзвуками бурных вспышек начальственного недовольства и молниеносных командирских выводов. Объекты воспитательного внимания — музыканты, были морально подавлены, пристыжены, призваны глядеть куда следует, соответствовать чему рекомендовано, воодушевлены даже самим президентом Российской Федерации, в смысле портретом, который взирал на них с высоты своего положения. Чуть правда исподлобья смотрел, скептически, боком и укоризненно. Как Ленин на буржуазию, вернее, как Владимир Владимирович на олигархов, или… а, один черт! Но, взгляд его был вместе с тем и язвительно строг и лукав, в отличие от портретов древних гуманитариев, развешенных по всему периметру класса: Глинки, Мусоргского, Чайковского, Ференца Листа, Шопена, Баха и прочих музыкальных авторитетов — классиков, то есть.
— А вы это где были? — недовольным тоном поинтересовался полковник Ульяшов у появившихся в дверях прапорщиков. Не все, оказывается, были охвачены…
— Мы, это…
— Пиво пили, товарищ полковник… — изображая точь в точь голос того толстого мужичка из рекламного ролика, пошутил Евгений Тимофеев. По некоторым данным разгильдяй, бабник, по официальным данным — отличник боевой, музыкальной и прочих подготовок. Видя, что полковник не врубается, Тимофеев добавляет. — Армейская «шютка», товарищ полковник! — теперь это уже был другой образ, тоже занятный, тоже из рекламного телеролика, как и вся наша жизнь, в общем.
— Ага! — после трудной паузы, отозвался полковник. — Паясничать-то вы, я вижу, здорово тут умеете… Проходите. Значит, так, товарищи музыканты…
Перебивая, резко открылась дверь. Вошёл, кто б вы думали? Совсем уж кого никак сейчас не ждали. Именно он — сам командир полка, полковник Золотарёв. Улыбающийся, и чем-то воодушевлённый… Новым веянием, наверное.
— Орке-естр-р, встать, смир-рна!.. — показательно, как для кинохроники, громко командует воспитательный полковник.
— Вольно-вольно, садитесь! — вполне демократично останавливает попытку доклада командир полка. — Что тут у вас происходит? Докладывайте.
— Всё в порядке, товарищ полковник, уже разобрались.
— В чём именно? — настырничая, любопытствует командир.
— Да тут одна попытка была… провокационная попытка, на мой взгляд, пресечена уже… мною. — Бодро рапортует воспитательный полковник.
— Не понял, подробнее, пожалуйста.
— Докладываю, товарищ полковник. Одна американская военнослужащая, женщина, та, которую в рамках расширения контактов между нашими армиями, лейтенант Гейл Мак… в общем, которую к нам прислали вчера из дивизии, уже сегодня хотела заманить к себе в сети одного нашего солдата. Думаю с провокационными целями. Я это безобразие и остановил. Проявил, так сказать бдительность.
— Кого это она… в сети? — вполне серьёзно удивился командир полка. — Как?
— Да вот, товарищ полковник, — докладывает заместитель. — По этой вот бумажке, рядового Смирнова… Встаньте, рядовой Смирнов… — сердитым тоном приказывает солдату. — Встаньте, понимаешь, как положено, вам говорят!.. Чтоб всем видно было. — Смирнов, громыхнув тарелками, поднимается, заместитель поворачивается к командиру полка, указывает на бумажку в своей руке, поясняет. — В американское посольство… туда, к ним… она… сегодня вечером… сказала… Представляете?
— Ну-ка, ну-ка, покажите…
— Вот, товарищ полковник…
Командир вертит перед глазами открытку, рассматривает, потом читает:
— Ага… инви…тейшен написано. Вроде, приглашения, значит, — подмигивая, переводит музыкантам. — Какое-то хеппи бёз дей ту ю у них намечается, да? — Коротко смеётся своей шутке, затем обрывает себя, продолжает вполне серьезно. — Что ж, хорошее дело, я думаю, нужное. Как вы смотрите, товарищи музыканты?
Вопрос повисает в воздухе… Кто-то коротко хмыкнул, как всхлипнул… Что в переводе могло означать одно: второй раз, за какие-то двадцать минут получить подж… в смысле пендалей, среди музыкантов дураков, извините, нет. Знали, командир полка грозить не будет, как тот, воспитательный, пятнадцать суток гауптвахты выпишет, и Вася не чешись. Угадывали подлянку в его вопросе, хитрость какую-то, и именно что провокацию.
— А я думаю, — продолжил сам с собой активно диспутировать командир, — это хорошее и нормальное явление. Вполне в духе времени. В духе наших действительно новых демократических преобразований и в армии… как и во всей стране. Так и президент наш Верховный главнокомандующий нас учит. Так нет, товарищ полковник… а, товарищ подполковник?
— Так точно! — в голос, но с разными интонациями согласились старшие офицеры.
А музыканты молчали… Хлопали глазами и не могли понять, в чем смысл разыгрывающейся перед ними хохмы. В большом воспитательном процессе, который вот так вот, без подготовки, неожиданно накрыл их головы, как очередной тайфун очередные беззащитные острова, прослеживалось явное противоречие, две точки зрения и две морали. Два диаметрально противоположных решения… Парадокс какой-то прямо, а не армия. Главное, не попасть бы под жернова. Или проверяют их таким образом на бдительность, ловят на живца, или жизнь явно сдвинулась!.. Сдвинулась-сдвинулась… А что, вполне! Столько лет твердить про сахар, что уже, он, вроде и не нужен народу, людям, в смысле, уже и сладко без него во рту. Да вот!
Именно так позитивно размыслив, музыканты молчали в тряпочку.
Мудрецы! Так то ж музыканты!
— Так что, я спрашиваю, — командир полка изучающе смотрит на Александра Смирнова. — Рядовой Смирнов, вы согласны с политикой нашего Верховного главнокомандующего?
— Так точно! — отвечает тот, даже не переступив с ноги на ногу.
— Вот и хорошо, — одобряет полковник, вертя перед глазами приглашение. — Именно вас пригласили я вижу, да? — замечает. — А почему именно вас?
— А он, товарищ полковник, английский язык знает, оказывается… — осмелел дирижер.
— Вот как… оказывается! — в тоне командира появилась новая краска, ирония. Густая причём ирония. — А вы и не знали, да, товарищ дирижёр? Стыдно это, стыдно… Стыдно, своих-то людей не знать… Люди, товарищ подполковник, особенно такие вот — музыканты, — золотой фонд нашей армии! Золотой фонд всей страны. Национальное достояние! Об этом всегда нужно помнить и никогда не забывать. Служить вместе, значит жить одними интересами, одними установками, одними помыслами, одной большой семьей. Знать всё о своих подчиненных, главная заповедь Советск… эээ… Российского офицера. Так, нет, товарищ дирижер?
— Так точно.
— Ну-ну!.. — командир повернулся к рядовому Смирнову. В голосе полковника зазвучали отцовские обертоны. — Только, я смотрю, что-то уж больно худой этот ваш посланник-то… а, товарищ подполковник! — весь оркестр и старшие офицеры, с интересом повернулись к стоящему Смирнову, принялись разглядывать его на предмет патриотического соответствия. Дохляк — не дохляк, вроде, но точно не спецназовец, а жаль. Действительно не тянет внешне… — И рядовой ещё, к тому же… — продолжает сетовать командир. — Подкормить бы надо, да рапорт на звание подать… Не могли, что ли догадаться, а, товарищ дирижер? Как-то не солидно вроде для наших-то войск, для нашего-то полка… или нет?