— Ой, здорово! — Гейл, как девчонка захлопала в ладоши. — А это можно? Она же для первых лиц предназначена…
— Ну подумаешь, нарушим разочек этикет… — старик заговорщически хихикнул. — Я думаю, ничего страшного, не накажут старика. А вдруг, мы, да и угадаем… И станет наш гость когда-нибудь президентом. А у нас уже его и автограф есть. Мы первые! Мы — опередили! А, молодой человек?..
— Не надо ничего из-за меня нарушать, — запротестовал Смирнов.
— Нарушим! — по-мальчишески воодушевляясь идеей, решительно заявил садовник. — Сейчас организуем. — Бодро закончил он, поднимаясь, вновь становясь совершенно серьезным, взрослым, не сказать чопорным. — Спасибо вам, сэр! Спасибо, Гейл, за нашего гостя! Такого интересного собеседника у меня давно не было, если не сказать «ещё»… Мне очень приятно было с вами побеседовать, юноша, очень, и музыку чудесную послушать, но… — старик улыбнулся. — Цветы, извините, зовут. Гармония требует. Идти нужно старому цветоводу… Готовиться… уступать дорогу молодым. Двадцать первый век, господа, действительно уже двадцать первый!.. До свидания! До встречи!
Чуть ссутулившись, мягко ступая, садовник, вождь кяманчей, быстро вышел.
— Интересный дедуля, умный и, кажется, всё понимает, — заметил Смирнов.
— Да, он очень умный человек и очень-очень добрый… — глядя вслед, кивнула Гейл.
— Он скорее похож не на садовника, а на вождя племени кяманчей. Я такого в кино где-то видел. Он из индейцев, да, Гейл?
— Он? — переспросив, Гейл неожиданно весело рассмеялась. — Нет, он не из индейцев, хотя, такой же мудрый. Это и есть наш посол.
— Это ваш посол?! Вот ёлки-палки… — Вскакивая, воскликнул Александр по-русски, но, спохватившись, опять перешел на английский. — А я подумал, что… и разговаривал с ним как с…
— Нет, всё было хорошо, Саша, — перебила девушка. — Всё нормально. И он хороший человек, мой дядя, он умница, он всё понимает.
— Он ещё и ваш дядя?! — ещё больше изумился Александр.
— Да, он брат моей мамы.
— Умм!.. Всё, мне уже пора домой! В часть, в часть. — Заторопился Александр. — Увольнительная заканчивается.
— Так быстро! А оранжерея?
— Это в другой раз, Гейл. Мне уже нужно идти, а то я уже тут такого наговорил…
— Нет проблем, Саша, всё было очень хорошо. Я понимаю, и не могу вас задерживать, только, если вы не против, мы сейчас пройдем в большой Зал Приемов, там вы оставите свой автограф, если не возражаете… в книге наших особо почетных гостей. Пожалуйста! Хорошо?
— Я?!
— Да, так и господин посол сказал. Таких гостей, говорит, у него ещё не было. Вот. Слышали же.
— Ну, если…
— Надо, надо. Обязательно!
— Если надо. Только на минуточку.
Книга для почетных гостей была заполнена где-то на одну треть, как показалось Александру. Правда книга была таких больших размеров, такой толщины и с такой необычной на цвет и на ощупь бумагой — наверное, рисовая, почему-то подумалось Александру — какой он не видел нигде и никогда, и не представлял даже, что такие огромные книги вообще могут быть. И весу в ней, судя по размерам, должно быть не меньше нескольких килограммов. «Тяжёлая книга, тяжеленная», пряча удивление, отметил про себя почётный гость. Две толстые обложки, одна на другой, мягкие и гладкие, как книга в книге, в ларце или дипломате. Тонкие пергаментные или пластиковые, полупрозрачные листочки отделяли ещё чистые или уже заполненные страницы.
Выделяясь тиснёным гербом и надписью, книга величественно и торжественно возлежала на специальной, под неё сделанной небольшой кафедре, почти как музыкальный пюпитр, но красивой и устойчивой. Можно было облокотится даже, так прочно она выглядела. Смирнов убедился в этом, когда, прилежно, как в школе, склонив голову на бок, писал. Перед его чистой ещё страницей, он мельком увидел, была запись — умереть не встать! — Александр был просто поражен — Рея Чарльза. Да! Того самого, Рея Чарльза, Санькиного кумира и короля блюзов! «С любовью к людям!», переворачивая страницу, успел выхватить взглядом Александр длинную вязь автографа знаменитого музыканта. Вот это да! И как это он, слепой, подумалось, мог запросто здесь написать, это же не какая-нибудь там клавиатура рояля, хотя, с его-то пальцами, да на такой-то простыни… и Александр бы с завязанными глазами не промахнулся.
Главным для Александра был вопрос: что в этой книге написать? Проблема. Автографы вообще, раньше, там, на гражданке гастролируя с рок группой он подписывал часто. Оставил свою роспись и всё. А здесь требовалось нечто другое. Что-то политическое, со смыслом. А это, не роспись в армейской ведомости на получение солдатских денег поставить.
Хреновастенькое ощущение возникло, если мягко сказать. А если образно, — будто ты посол на раскалённом под чужим жарким солнцем футбольном поле пробиваешь одиннадцати метровый пенальти престижа. А вместо ворот у тебя игольное ушко, вернее не ушко, а что-то такое неясное и непонятное. Но попасть туда, в эту непонятную тебе тютельку, нужно обязательно. Всенепременно и именно сейчас, но, не зная куда. К этому и трибуны, замерев, и вся страна у телевизоров тебя призывают — не промахнись, парень, коли ты посол, в смысле полномочный представитель. Вот только попробуй промахнуться, только попробуй!..
Сложная ситуация создалась. Щекотливая.
В «парадке» жарко, душно, посланник вспотел. В голове колокольчиками болтался полнейший сумбур из дробных обрывков, как с телетайпной ленты: «здесь был Вася», «мы за мир», «руки прочь от демократии», «даёшь джаз», «свободу Ходорковскому»… Кошмар, в общем. Если б не тот спасительный автограф Рея Чарльза, как маяк, как ориентир, засевший в памяти, вообще бы конфуз наверное международный вышел. Спасибо Рею Чарльзу! Молоток мужик! Подсказал, направил руку. Как там у него написано было, припомнил Санька: «С любовью к людям!» А мы, россияне, не хуже, решил он про себя, только мы смотрим глубже и шире. И больше не раздумывая, русскими буквами, летящим почерком аккуратно вывел: «С любовью и дружбой к жизни на Планете Земля!».
Фиксируя «исторический» момент, слева и справа ослепительно вспыхнуло несколько фотовспышек. Александр не удивился, отвлекаться не стал, дело ещё было не закончено. И без завитушек, строго контролируя руку, подписался: «А», точка, «Смирнов», запятая, «военный музыкант», точка. Подумал и дописал — Россия, чтоб не перепутали. Облегченно вздохнул, положил толстую авторучку на пюпитр-подставку и выпрямился. Подумалось: надо ж, как тяжело давать автографы! А у других, в кино видел, получалось легко, чирк-чирк, там себе, улыбка, и всё. И, тоже улыбнулся, так видимо все делают. Снова вспыхнули блицы фотоаппаратов.
Гейл стояла рядом, справа, чуть сзади, заглядывала через его плечо, тоже улыбалась, ожидая окончания приятной, памятной дипломатической процедуры. И сэр, мистер Джерри Коллинз оказывается здесь был, и еще две женщины, и мужчина, и два фотографа, один из них, тот корреспондент — Джон, с Си-эн-эн, оба с фотоаппаратами. Все в строгом одеянии. Мистер Коллинз уже в тёмно-синем костюме с бабочкой. Одна женщина в строгом брючном костюме, другая так же, но в юбке, все приветливо улыбаются. У мужчины, на подносе приготовлены наполненные фужеры, Шампанское, наверное. У одной из женщин в руках цветы, те, весёленькие, белые, воздушные, ромашки. Какие Александр сказал любит. А Смирнов и не заметил, когда эти все люди тут появились, так уж увлёкся решением сложной политической задачки с автографом. Присутствующие, улыбаясь, дружно аплодировали окончанию процедуры.
— Спасибо! Мне пора, — смущаясь, доложил Александр.
— Это мы вам, мистер Смирнов, — выходя вперед, торжественным тоном произнёс мистер Джерри Коллинз по-русски, — благодарны за то, что вы нашли возможность с дружеским визитом посетить нас в нашем посольстве, посольстве Соединенных Штатов Америки. С удовольствием и большой радостью выражаем вам нашу глубокую признательность и уважение за проявленное стремление к всеобщей дружбе, миру и всеобщей гармонии. Правительство Соединенных Штатов всегда уважало и уважает доблестную российскую армию, которую вы достойно представляете. Уважает весь российский народ, его правительство, и надеется, что новое тысячелетие, в которое мы все сегодня вступили, откроет нам новые благодарные страницы мира и сотрудничества, на благо возрождения могущественной России, на благо наших обеих стран.
Опять заблестели вспышки фотоаппаратов, раздались приветственные аплодисменты.
Александр понял: ему нужно ответить. Поблагодарить, как это обычно сообщают комментаторы: «В своей ответной речи, полномочный представитель заявил…»
— А вот в этом, я с вами целиком и полностью согласен, — из чьей-то парламентской речи, выскочила на язык вдруг готовая загогулистая фраза. Вот же ж, чёрт, да нагло так прозвучала, как будто они с мистером Джерри Коллинзом до этого в чём-то были категорически не согласны, и по крупному спорили. Вылетит же с языка порой, испугался Смирнов, хоть телевизор не смотри. И, главное, ведь, не вернёшь. Нужно было исправлять досадную оплошность. Чувствуя, как зарделись уши, Александр продолжил своими словами, не депутатскими. — Чтоб моя страна быстро возродилась и окрепла, — нащупал твёрдую почву Александр. — Чтоб наши страны помогли другим встать и тоже окрепнуть… Это обязательно! — это принимающей стороне нужно разъяснить, подумал Александр, а то не правильно истолкуют, пояснил. — Я это не в военном смысле говорю, а в экономическом окрепнуть, в культурном и духовном плане… Про всеобщий разум, и… — Вот, кажется нашел. — Чтоб даже цветы, пусть и случайно, от неразумных действий человека не могли погибнуть, ни в какой части планеты…
— О, да-да!
— Отлично сказано…
Все дружески зааплодировали. Вспыхнули фотовспышки. Всё выглядело как на настоящем приеме, мелькнуло в голове у Александра, — расскажи кому, не поверят. Но нужно было скорее ставить точку и быстренько сматываться, не то наговорю тут, забеспокоился посланец, или уже наговорил…