Первым рассмеялся Кобзев, потом Чепиков с Трушкиным и Генка Мальцев, за ними и дирижёр, последними старшина с Тимофеевым. Тимоху обступили, как именинника поздравляли, обнимали, хлопали по спине. Хохотали громко и безудержно…
Ну, цирк! Ну, артисты! Ну, кино…
Ф-фу! Слава Богу! Хоть что-то хорошее в конце концов прояснилось. Реабилитировался Тимоха… прапорщик Тимофеев, лучший трубач всех военных оркестров, да только ли военных, — всех. Сразу реабилитировался, и вчистую. Правда перед высоким собранием. Но ведь была ещё и Гейл… Да, Гейл… Гейл, Гейл…
Где она, где?
Нету девочки нигде!
Фанфары протрубили неожиданно, и… запоздало.
Концертный зал-шар, заполненный до отказа великолепно одетой богатой публикой, сверкал брильянтами, изумрудами, просто золотом, шикарными улыбками. Особенно приятно — на взгляд наших военных музыкантов, — светился голыми женскими плечами, бюстами, коленками, разрезами платьев до бедер, и прочими хитрыми женскими уловками, привлекая всеобщее к себе внимание цветом кожи, загаром, фантастическим разнообразием причесок и немыслимым разнообразием фасонов платьев. Иную одежду так и платьями назвать было опасно, так уж всё было безумно призрачно. Но так же безумно и впечатляюще… Мужская часть гостей была во фраках и смокингах, с блеском брильянтов в булавочных заколках, запонках, перстнях, портсигарах и зажигалках, даже в белоснежных зубах сверкали, как своеобразный пароль при входе в мужской закрытый клуб. Иные по привычке были вооружены тяжелыми армейскими биноклями и видеокамерами. Мировой истэблишмент, богема и мировая элита собрались здесь приветствовать победу Согласия, Мудрости и Единства взглядов на Культуру, Искусство и политический прогресс. Весь цвет мирового «Who is who» в зале собрался, отдыхал, развалясь в мягких и широких креслах концертного зала…
До полусотни телекамер, студий-счастливчиков, аккредитованных, выкупивших прямой эфир, разместили свои телепосты в самом зале по всей её окружности. Где на стационарных штативах, где на живых плечах операторов, хищно сверкали линзами объективов, ощупывали-исследовали зал. Нагло аллея красными лампочками, многие уже давно работали, показывали в прямой эфир. И это не считая фоторепортёров. Их было не счесть. Художники высокого уровня.
В воздухе плавал запах дорогих духов, физически ощущаемое, сгущённое состояние безмерного собственного достоинства публики, дозированного ко всем радушия и благорасположения к себе и близсидящим. Как на дорогих смотринах.
Над ярко освещенной ареной, внизу зала, окруженной плотным кольцом из ярких живых цветов, высоко вверху, над ней, медленно и спокойно, в разноцветных лазерных лучах, завис в невесомости, огромный земной шар с лентой в виде широкой орбиты с ярким символом международного музыкального конкурса Евровидение «Музыканты мира — третьему тысячелетию». Символ. Стилизованный земной шар, легко опоясанный развевающейся прозрачной гирляндой праздничных лент, покоящийся в ладонях мужских и женских рук всех цветов кожи. Рассеянный свет внизу создавал прекрасное ощущения единства пространства и формы. Десятки лучей, вверху, тонко высвечивая, поддерживали земной шар в центре внеземного искрящегося мириадами звезд глубокого космического пространства.
Из невидимых динамиков, настраивая публику на соответствующее данному дорогому празднику торжественное состояние, доносился приглушенный квадрозвук Финала величественной 9-ой Симфонии Бетховена.
Под вторые фанфары, вспыхнувшие сотни прожекторов высветили лучами широкие лестничные коридоры в проходах. Третьи фанфары открыли двери специальных проходов, по ним, как по ожившим радиусам, к арене стали спускаться музыканты. Так было прописано в сценарии. Музыканты шли под аплодисменты, как именинники, как победители на Всемирных олимпиадах, улыбаясь и приветственно махая руками. Среди них, отличаясь цветом и формой одежды, шли и наши военные музыканты. С их появлением шум аплодисментов в зале усилился. Послышались выкрики: «Рашен гуд!», «Увел кам, рашен!», «Бьютифул, рашен!»… Музыканты, ручьями обтекая арену, поднялись, прошли на свои места, расселись за своими пюпитрами, взяли в руки инструменты… Публика аплодировала.
Звуки Финала 9-ой Симфонии Бетховена звучали уже на форте, громко и торжественно…
Звучали…
Вот и они смолкли.
К центру авансцены спешил крупного телосложений человек, не сказать тучный, с белой копной седых волос, такими же бакенбардами округло переходящими в пышные серебристые усы. Чёрный фрак, бабочка, белоснежная рубашка, улыбка дополняли портрет добродушного толстяка. Еще не дойдя, не затягивая паузы, начал он с шутки:
— Я, господа, всего лишь несколько раз в жизни видел, и то по телевизору, как тяжело приходится беднягам марафонцам на их длинной дистанции. — Не останавливаясь, наигранно задыхаясь произнес он, продолжая идти, изящно задвигав при этом всем телом, изображая видимо бег марафонца. У него это получилось уморительно, как танец слона на пуантах. Публика весело рассмеялась заготовленной шутке. — Но не знал, как именно это тяжело, а вот сейчас я их понимаю… — Продолжил толстяк, указывая руками на огромную окружность арены. Публика вновь отреагировала смехом, всполохом аплодисментов. На огромном поле арены этот человек не казался таким большим, если бы не дублирующие два, полусферой, огромных экрана вспыхнувшие в верхней части сферической окружности зала. Они показывали его достаточно крупно, и очень близко… как рядом. Так же страдальчески оглядывая зал, он предложил: — Кто не верит, может попробовать, мы подождём… — Под веселый смех присутствующих выяснилось: таковых не оказалось. — Я так и думал, — слегка ехидничая заметил ведущий, и продолжил, — и не советовал бы. И если б раньше знал, сидел бы сейчас вместе с вами в зале, развалясь, как вы, и не мучился.
Публика наградила его продолжительными аплодисментами.
Чуть кланяясь, он выслушал, затем, весь подобравшись, прервал аплодисменты:
— Господа! Леди и джентльмены! Ваше Величество! Уважаемый господин Президент, уважаемый господин мэр, уважаемые члены Международного оргкомитета, уважаемые господа музыканты, уважаемые гости нашего города, нашей страны, нашего Форума, разрешите мне приветствовать вас в нашем скромном концертном зале. — Гул аплодисментов заполнил зал. Все встали и аплодисментами приветствовали членов Высокой королевской династии, правительство страны, членов парламента и всех знатных и уважаемых людей как самой Швеции, так и Европы, Америки, Азии… Перечисление стран и членов высоких делегаций заняло минут пятнадцать, если не больше. Казалось, в зале присутствовали представители всех стран и континентов: с севера на юг, с востока на запад.
Наши музыканты, растворившись в большой массе остальных музыкантов, потеряв между собой всяческую привычную устойчивую вербальную связь, переговаривались только одними глазами. Не понимая звучащего спрессованного в мелодичные блоки английского языка ведущего, слушали вполуха, разглядывая то соседей, то, с опаской, огромный земной шар, медленно вращающийся где-то высоко над ними — не отвязался бы!.. А зрительный зал практически и не просматривался вовсе из-за большого расстояния, — уходил ровным амфитеатром высоко вверх, теряясь в глубоком вогнутом пространстве. Зал представлялся сплошной тёмной монолитной массой, вспыхивающей живыми блёстками дамских украшений, стеклами очков, аплодисментами, смехом, общим праздничным дыханием. Музыканты с таким явлением давно знакомы. Живо отреагировали только на знакомые слуху фамилии. Что-то там, в начале долгое и не по-русски: ля-ля-ля, а потом, вдруг, промелькнуло понятное — «Жириноффски». Неожиданно так, как газ из под пробки. «О, ребята, вроде про нашего жирика что-то сказали! — оживившись, переглядывались русские музыканты. — Он, что, тоже здесь? Где-где?.. — Говорили их удивленно восхищенные лица. — Орёл, жирик! Прилетел!» Ладно, пусть он. За неимением барыни, что называется… Затем опять что-то говорилось непонятное и долгое по-английски: курлы-курлы, и вдруг, снова знакомое и звонкое, как удар по мячу: «Мистер Лужкофф, мэр Москау!». О, это снова про нас! Музыканты закрутили головами, ища знакомые по телевизору лица. Ишь ты, и он тоже здесь, с нами, не поленились господа, приехали.
Неожиданно под бурные аплодисменты не вышел, а почти выбежал к микрофону высокий, тоже крупный мужичок, тоже во фраке, но абсолютно лысый, в очках, с толстой желтой, тяжелой цепью на шее. Золотая, наверное, переглядываясь, решили наши музыканты. Кобзев, растягивая губы в стороны изобразил для всех сурдоперевод: «Мэ-эр их». В дополнение показал на себе кепку с длинным козырьком. Что для русских означало: как наш мэр. Их мэр, значит. «Понятно?» «Ааа! — Понятливо выпучив глаза, музыканты радостно закивали головами. — Это их местный «градоначальник». Ясно».
Этот их «тоже мэр», такой же холёненький, видимо такой же «хозяйственник», что-то долго, убедительно жестикулируя, обращаясь и кланяясь во все стороны сразу, торжественным тоном, то ли призывал к чему-то, то ли отчитывался, не поймёшь, говорил, говорил, говорил… минут пятнадцать. Наши ребята, музыканты, не понимая языка, уже привычно и дремать начали. Опасливо правда вздрагивали от прерывавших мэрскую речь бурных и одобрительных аплодисментов публики, опасаясь при этом неожиданно выронить инструмент на пол. Естественно с грохотом. Вот уж чего сейчас не хватало…
Чуть не прозевали смену декораций. Не в прямом, конечно, смысле, в переносном.
На авансцене появились две юные девушки… Не девушки, а супер-девушки… супер-гёрл. Ноги длинные, груди как на выставочных манекенах, одинаковые причёски, руки голые, плечи… Помощницы ведущего, похоже. Одеты во всё прозрачное, хитоны не хитоны, ещё короче, ночные рубашки скромнее выглядят… Но красивые девчонки, и всё остальное… С коронами на головах. «Миссис», какие-нибудь там, поняли ребята. Фигурки, где надо тонкие, где надо самое то, улыбки, румянец. На глаз формы — 90-60-90, как в аптеке.
А потом, появился и конверт. Запечатанный. Видно было, как с явной заминкой, с трудом, переминаясь, покачивая бедрами, вскрывала его юная королева, другая ей помогала… Зал затих. Наверное, его у нас, в России, почтовым клеем залепляли, подумалось нашим музыкантам… Но молодцы девчонки, справились с задачей, достали наконец листок.