– Нет, – резко Баха отвечает, – мне сообщили, что их было человек десять и две лошади. Ее двух охранников они отключили, надели им на головы «ореол Гомера», это такой фантик-лопух, слепоту вызывает, а Эльвире на голову мешок накинули и на лошадь поперек положили. И было это примерно в пяти километрах отсюда.
Я еще раз споткнулся и больно упал, но вскочил и побежал, не обращая внимания на ушиб, боялся Баху потерять. Добрались мы до машины.
– А куда ехать? – утомленный бегом с препятствиями, спрашиваю Баху.
– А никуда, – отвечает, – здесь должны появиться. Здесь и светло, и пистолет у меня есть, хотя наверняка «киселем» обмазались.
И тут Баха заругался. Матерился он минут пять, припоминая все неприятности, которые ему сопредельщики причинили, причем про Эльвиру не вспомнил ни разу. А я нервничаю, переживаю за нее. Вроде и расстались, а сердце щемит, дрожь нервная появилась, ждать не могу, прямо слезы на глаза наворачиваются, как подумаю, что они могут ей больно сделать. Чего ждать? Нужно же куда-то бежать…
Баха перед машиной стоит, ноги расставил, плечи вперед, руки опущены, угрожающая поза гориллы, разве что не ревет грозно, да еще пистолет в правой руке, словно живой, сам стволом пляшет, цель выискивает.
Я успокоиться не могу, обежал наш вездеходик вокруг два раза, встал справа от Бахи, вглядываюсь в даль, а внутри, как струна натянутая, вибрирует организм от горла до копчика. Уж случилось бы что-нибудь. Нос чешется, чихаю не переставая, слезы полились ручьем, опять меня аллергия одолевает не ко времени. Полчаса прошло, стоим. Дрожь утихла, зато голова болит и в животе пусто.
– Воды нет? – спрашиваю.
Баха угрюмо глядит, головой машет, нет, мол, потом взял да и вложил пистолет в кобуру, да еще на предохранитель поставил.
– Что, – спрашиваю, – не появятся?
– Наоборот, скоро будут. Я этот запах тухлых яиц за километр чую. Так, встань за машиной, не маячь, а я буду переговоры проводить. Ты не куришь, Серега? Жаль, сейчас пачка сигарет бы пригодилась.
– Что, трубку мира собрался с ними выкурить? – удивляюсь и чувствую: вся макушка у меня вспотела, ладонью лысину тронул, а там у меня мокро и голо, но мне не до меня – показались эти самые сопредельщики из-за поворота. Вернее, лошади вдалеке, одна вороная, другая в яблоках. Вот на ней, кажется, двое скачут. Хотя не скачут, а так, неторопливой рысью передвигаются, не боятся ничего. Ну да, здесь один несчастный «Шевроле Нива» перед ними и два придурка, которые вообразили, что что-то могут.
Запах я почувствовал, когда этот вражеский караван вплотную подъехал. Типичный сероводород. Смотрю, даже лошадь вороная у предводителя этим «киселем» обрызгана, не говоря уже о его одежде. А был он в пятнистом армейском комбинезоне, в альпинистских ботинках и ковбойской американской шляпе, и даже шляпа этими ржавыми пятнами замазана. Вид и запах наводили меня на невеселые мысли, казалось, будто пауки из гнилого логова на свет выбрались, а главный их еще жвалами жвачку во рту жевал, хотелось его раздавить, но вряд ли я дотянулся бы сапогом до него.
Меня больше сейчас Эльвира интересовала. Уже без мешка на голове. Куда делась та роковая женщина-вамп? Вид растерянный, макияж по лицу размазан, глазки шарят по сторонам, но ничего не видят, даже на меня внимания не обратила. Сидит крепко, обхваченная за пояс своим похитителем, при каждом шаге лошади глазки испуганно прикрывает, вид не бизнес-леди, а котенка, которого только что воспитывали, чтобы лужи не делал где попало.
Ну, я не выдерживаю, выхожу, левую руку поднимаю, гаркаю что есть силы:
– Здорово, молодцы!
Те молчат, продолжают медленно всем отрядом на нас надвигаться. Баха будто от глубокой задумчивости очнулся, спрашивает:
– Ты чего орешь, они, может, по-русски не понимают?
– Не понимают? – тоскливо отвечаю.
– Да нет, понимают, шучу я, – говорит Баха и встает рядом со мной, перекрывает дорогу.
– Нашел время для шуток, – раздраженно отвечаю, – что делать будем?
– Если б я знал. Кармыз-бей, зачем ты здесь? – обращается он к главарю.
– Э, Баха-офицер, ты думаешь, мне заложник нужна? Да мне свое забрать нужна. Этот баба не свой вещь забрал, и пока я этот вещь не найти, она со мной искать будет.
Вороной конь возле меня остановился, копытами перебирает, чуть ногу не отдавил, пришлось отступить. А этот самый бей, как маленький эмирчик, с высоты глазками по нам шарит, холодным блеском зрачки светятся. Я наглею.
– Ну, ты, бандит скороспелый, гангстер от фантиков, давай отпускай мою жену, тогда мы тебе ничего не сделаем. А вещь ты сам найдешь, а хорошо попросишь – может, мы с Бахой тебе поможем.
Этот бей хитро узкими губами улыбается, прищуром азиатским в меня уперся.
– Ай, ай, как нехорошо говоришь. Просто обижаешь. Ты чего, недобрый человек, меня пугаешь? Не боюсь я тебя, однако. Ты кто? Букашка-таракашка. Могу я тебя раздавить, а могут мои джигиты из тебя котлет делать. Котлет хочешь?
Он улыбнулся, а потом грозно нахмурился, с презрением на меня смотрит, плеточкой лениво помахивает. Пешие из его банды ближе подходят, нас с Бахой обступают, дубинки узловатые поднимают, бурчат на незнакомом языке, прикидывают, кому первому бить.
– Стоять! – свирепо орет Баха и пистолет вытаскивает.
Сопредельщики даже дубинки опустили и давай смеяться. Это Баху возмутило.
– Палки свои бросили, – резко приказал он, – и кругом марш отсюда.
Этот самый Кармыз-бей довольно скалится, одну ногу на седле под себя подогнул, сидит с удобствами.
– Эй, Баха-офицер, чего шуметь будем? Знаешь, да, что твой пистолет пустой железка, не выстрелит? Ты что, драться хочешь?
Баха брови нахмурил, носом сопит недовольно, в глазах растерянность, действительно не знает, что и делать.
– Ну, ты, это, короче, Кармыз-бей, ты в нашей стране находишься, давай по нашим правилам будем поступать, я тебя пропущу в Зону, а ты женщину оставь.
– Не понял, – отвечает бей и с коня наклоняется к Бахе поближе. – Мне нужен фантик, этот женщин у меня его украл, она знает, где этот фантик. Найду, отпускать буду, мне этот баба не нужна, а ты на дорога не стой, перееду, знаешь, нас двенадцать, вас два человек, плохой я тебе не желаю, отойди.
А я прикидываю: сейчас сцепимся, ребра нам поломают, по башке настучат, Эльвиру все равно не отобьем. Гляжу на нее: на лице вместо красоты тушь размазанная, всхлипывает помаленьку, как ее бросить? Не по-мужски это. И где теперь Одиноков, он же всегда появляется, когда нужен? Нет Одинокова, зато вместо него давешний дружок из «Черного отряда» в одиночестве ковыляет по дороге. За нами, что ли, ходил, а может, и нет.
– Боря, – по-моему, даже жалобно просит Баха, – помоги, пожалуйста! Нам нужно нашу женщину у них забрать, очень нужно.
Боря недавнюю обиду не забыл. Соорудил кривую усмешку на физиономии.
– Я из-за вас свою девушку потерял, не хочет она со мной общаться, – вдруг истерично выкрикнул он, – а вашу выручать должен?
– Эй, брат! – Кармыз-бей вдруг стал добрый и ласковый, нежно так говорит, будто песенку колыбельную поет: – Ничего ты не должен, дарагой, это мы тебе все должны! Вот чего ты хочешь – только попроси, все сделаем, да.
Боря тяжко задумался, похлопал ресницами: ловил мысль, вспоминал обиды. Потом вроде сообразил, просиял весь от будущей радости.
– А у вас еще конь есть? Возьмете меня к себе?
Кармыз-бей обрадованно какую-то незатейливую песенку на своем языке пропел.
– Какой разговор, дарагой, свой конь тебя сейчас отдам, забирай и поехали отсюда, у нас много дел еще, да.
Кармыз-бей легко выпрыгнул из седла. Я потихоньку к Эльвире с сопредельщиком подбираюсь. Сидит рыжий джигит на лошади, сам в камуфляже, на голове бейсболка белая, зарос рыжими космами, борода его жесткая касается нежной шейки Эльвиры, глазки узенькими щелочками на меня пристально смотрят, правой рукой он у пояса шарит. Я подхожу, между нами метров пять осталось.
– Стой, ага, – беззлобно сказал он, – а то…
Джигит резко наклонился, сжав при этом Эльвиру в объятиях, так что она вскрикнула, и мгновенно достал из сапога нож с тусклым лезвием. Лезвие он приставил к горлу Эльвиры, а я отошел на два шага.
Кармыз-бей весело глядит на нас, смеется одними глазками. А потом отвернулся и стал помогать Боре на лошадку залезть. Сопредельщики взгромоздили Борю в седло, он сидит, как на неустойчивой табуретке, видно, впервые во всадники попал. Конь под ним танцует, фыркает, уши прижимает, точно кошка. Кармыз-бей с трудом удерживает его под уздцы. Я думаю, нельзя ли все-таки к Эльвире подобраться? Баха с сожалением рассматривает свой пистолет, берет его за ствол и с отчаянной решимостью прикидывает, кого бы первым ударить рукояткой. Конь в бешеном прыжке подбрасывает круп. Кармыз-бей все еще удерживает уздечку, но Боря вылетает из седла, с шумом падает попой на дорожку, и мелкие камешки в стороны разбрызгиваются. Видно, копчик ушиб, стонет отчаянно. Его бы сопредельщикам поднять, почистить, копчик зеленкой смазать, но им некогда. С главарем совсем плохо стало. Кармыз-бей пятнами белыми покрылся, его лицо бело-серым стало. Он садится на землю рядом с Борей, за лоб хватается, стонет громко.
– Вай, вай, – кричит, – у меня температур сорок, наверное! Ничего не вижу, гоните его быстрей, помогайте, чего стоите, всех гоните.
– Что с ним? – тихо Баху спрашиваю.
– Аллергия на Борю.
– И чего делать?
– Щас решим, не дергайся, я уже подмогу вызвал.
Гляжу, Эльвира чуть не в обмороке; тот, кто ее держит, свирепеет потихоньку, зубы кривые скалит, ножиком играет и на главаря посматривает.
Двое Борю подняли, развернули в сторону городка, убедительно дубинками погрозили.
– Иди, – говорят, – добрый человек, пока мы добрые, а то рискнем здоровьем, заболеем, но башку тебе разнесем.
И понятливый, но непобежденный Боря, бормоча себе под нос ругательства, пошел не торопясь обратно. Да, думаю, страшно помог он нам.