Не буду ждать, мне все равно с Андрюхой и Ильичом повидаться надо, чего они плохого могут сделать? Босс – хитрая личность, устроил мне вместо отдыха командировку. Отправил сюда за материалами, которые Ильич из Харбина вывез. Я, честно говоря, и не понял, чего они в Москву не поехали, зачем меня в Питер гонять? Чувствую, Босс не хочет, чтобы я в московском отделении находился, хотя моя работа именно там. И «Криптозавр» больше никому не нужен… Ничего не понимаю. Черт с ними, с приметами, плюну через левое плечо да пойду третий подъезд искать.
Вхожу во двор, взглядом по сторонам шарю, двор как двор, в меру грязен, захламлен, только баки мусорные, свежевыкрашенные желтым цветом, по глазам бьют. Жду, знаю, женщина сейчас мне навстречу попадется с пустым ведром. После черного кота самая та примета.
Так и есть. Открывается дверь в мой третий подъезд, я поспешаю, чтобы потом кодовый замок не ломать, а оттуда сначала ведро пустое высовывается, потом женщина лет сорока с копейками, в сером плаще, и глаза ее распахнуты, как от бешеного удивления, но это не мне она удивляется, а каким-то своим мыслям. Вылезает она – огромная, рыжая, половину двора сразу заняла, от двери своей массой отодвигает, а в другой руке опять пустое ведро несет. Все, решаю, дороги не будет. И ору громко, чтобы приметы распугать:
– Здравствуйте, тетенька.
– Здравствуйте, дяденька, – ехидно отвечает; заметила постороннего, вернулась на нашу землю грешную и говорит напомаженными губками, будто семечки лузгает: – И что вы тут забыли, и в чью квартиру ломитесь и зачем меня не пропускаете?
– Что вы, что вы, – отвечаю и вид делаю, будто ручку поцеловать готов. – Вы тут меня, извините, не знаю имени-отчества, как дверь раскрыли, так сразу и очаровали. А квартира мне была нужна, пока вас не встретил, двадцать восьмая.
– Двадцать восьмая? – И обратно глазки удивленно распахивает, на меня всей грудью надвигается, запах хны, которой она волосы в рыжий цвет покрасила, в нос шибает. – Держи ведра, дяденька! – вдруг резко приказывает.
Ведра она мне вручила, стоит напротив, смотрит как лиса на петуха, кажется, даже облизывается, только зубы не показывает, чтобы добычу не спугнуть.
А я не боюсь, знаю, все в порядке будет.
– Это моя квартира, – вдруг заявляет она и глазки щурит, изучает, что за фрукт такой к ней приперся.
Ну, думаю, если это и Баба-яга, то ничего так, симпатичная, сытая, есть меня не будет, но любая просьба дорого обойдется.
– Ага, – отвечаю, – вы, значит, хозяйка. А мне бы Владимира Ильича повидать.
– Да тебе не сюда, дяденька, – продолжает она меня обзывать, – тебе в Москву надо, в Мавзолей. А здесь только с памятником повидаешься.
Я стою, ведрами позвякиваю, информацию перевариваю.
– Да нет, мне родственника вашего, Свиридова Ильича.
– Ах, Вовка тебе нужен? Нет его.
– А Андрей, блин, как его отчество?
– Андрюшка? – Мадам продолжает меня изучать, на какой предмет, непонятно, не есть же собралась, в самом деле. – Так он час назад побежал как раз Ильича искать. Володьки уж два дня как нет. Но ты не боись, найдет. А пока со мной пошли.
Ничего себе, думаю, Андрюшкой чужого мужика называет, высокие у них отношения. Тащу за ней ведра.
– Марья Ксенофонтовна, – вдруг заорала моя мадам так громко, что будь эта Ксенофонтовна на соседней улице, и то прибежала бы.
Первый этаж. Окошко со скрипом открывается, а я опять знаю: не выглянет Ксенофонтовна. Точно, дедок бороденку высовывает, носом запахи втягивает, будто зрению не доверяет. Ну вот, унюхал наконец.
– Наташа Петровна, с чем пожаловали? – с интересом спрашивает. – И кто это с вами?
– Марья где будет?
– Да на что она тебе? – отвечает дедок и с явным неудовольствием пустые ведра разглядывает.
– Как на что? Ты мне, Палыч, бороденкой не виляй. Она мне должна была два ведра приготовить. А ты мне сейчас будешь тень на плетень наводить и местным дурачком прикидываться? Я, мол, не я и Марья не моя? Вот тебе ведра, давай зелье, – резко выкрикнула Петровна.
– Ага, зелья тебе, значит, – удовлетворенно хмыкнул дедок и глянул на меня с равнодушным отвращением. Неприятно стало, зябко. А дедок, точно фокусник, выхватил из воздуха зажженную самокрутку и пыхнул облаком махорки в нашу сторону. Резкий запах взбодрил не хуже нашатырного спирта.
Петровна руки в боки уперла, сплюнула одинокую семечку и немножко покричала:
– Жмот ты, Палыч, паразит, скопидом и масон! Жалкая ничтожная личность, отрыжка трех революций!
Я сильно удивился, влез не по делу.
– Что? – спрашиваю. – Так долго живет?
Петровна перестала орать, снисходительно мне отвечает:
– Да ни, так, много пакостит. Ты почто в бабские дела лезешь? Да еще сплетни распускаешь? – это она опять Палыча спрашивает. – Веришь, мо́лодец, – ко мне Петровна обращается, – слухи в интернете распускает, что я весь Смольный зельем спаиваю и власть у нас потому умная, но пьяная. Вечно что-нибудь учудит. А я ведь их не спаиваю. Давай зелье, кровосос, не то вернется Ксенофонтовна, ты у меня как клоп за обоями попляшешь!
Палыч обиделся, засопел, захрюкал недовольно. Принял у меня ведро, исчез, потом явился уже в очках, это чтобы лучше нас разглядеть. Сверкает стеклышками, взгляд обиженный. Сунул мне ведро через окошко. Воду я бы расплескал, но здесь была тягучая, как кисель, черная жидкость, «тяжеленькая водичка». Потому я и опустил ведро на землю, ни капли не пропало.
– Все, – гордо заявил Палыч, – больше нет. – Он раскурил свою козью ногу и давай изрыгать дым в нашу сторону.
– Ну, ты, дракон-дистрофик, – не смутилась Петровна, – когда второе ведро будет?
– Это ты у Ксенофонтовны спроси, – откашлявшись, со слезами на глазах ответил дедок.
– И спрошу. Пошли отседова, – резко приказала Петровна.
Тащу я ведра, одно полное, другое пустое, и робко спрашиваю:
– А Андрюху с Ильичом как мне найти, а, Наталья Петровна?
– Щас ко мне поднимемся, я тебе средство дам, как бы клубочек волшебный внутри тебя будет, он тебя и приведет куда надо и к кому надо. А пока соображай… Оно тебе надо?
– Чай или кофе? – спрашивает Петровна, когда мы у нее на кухне обосновались.
– Куда ведра ставить?
– Полное сюды давай, а пустое брось в коридорчике.
Спотыкаюсь я в полутьме, чуть весь кошачий корм по полу не рассыпал, «Китикет», кажется. Соображаю, а не ее ли кот мне дорогу перешел?
Чайник шумит, закипает.
Кухня длинная и узенькая, плита да длиннющая мойка во всю стену. И еще шкафчики, шкафчики, шкафчики, какого там только добра нет. Холодильника не вижу, столик у окошка, где мы расположились друг напротив друга на двух табуретках, а больше ничего и не поставишь. Интересно, куда это Петровна ведро с зельем дела? И что это за зелье такое? Неужели алатаньговская «тяжелая водичка»?
Устроился у окошка, кофе пью растворимый. Ничего, вкус терпимый, хотя я бы предпочел настоящий, сваренный.
– Садись, милай, пей, рассказывай. Баранок хочешь, вот тебе соленые, а вот тебе сладкие, выбирай.
И придвигает две тарелки с баранками. Симпатично смотрятся, как свежие.
– А ты кем моему Вовке приходишься?
– Как и Андрей, – удивленно отвечаю, – работаем мы вместе.
– Ага, – сказала Петровна и громко хрустнула баранкой, потом со всхлипом запила чаем, уставилась немигающим взглядом.
Неуютно мне стало, зябко как-то.
А Петровна баранкой хрустит громко и спрашивает при этом:
– Милай, али как тебя зовут? Ты зелье так примешь или запивать будешь?
– Сергей я, – растерянно отвечаю. – Зачем зелье? – И с опаской глоток кофе делаю, вдруг уже чего подмешала.
– Так тебе же Вовка нужен.
– Да и Андрей тоже.
– Да ты, Сережка, не боись, – ободрила Петровна, – я же тебе плохого не посоветую.
Она насыпала сахар в чашку, мешала, громко стучала ложкой, и взгляд у нее стал добрый-предобрый. Ей хотелось верить.
– Ты их найтить хочешь, раз они так нужны тебе, Вовку и Андрюшку?
– Спрашиваешь! – ответил я спокойно, не ждал подвоха.
– Так пей, – отвечает Петровна и словно из воздуха берет стакан с черной жидкостью.
– Что это? – ошалело спрашиваю.
– Сам тащил и не знаешь? – искренне Петровна удивляется. – Зелье это. Ну, я тут кое-что добавила. Елексир получился. Он, это, особенный. Кто его выпьет, пропадает внезапно, а потом появляется. Сильно умным появляется.
Я слушаю ее, удивляюсь, откуда здесь, в Питере, из Алатаньги, из Зоны, диковинки всякие вроде «тяжелой воды» появляются? Ладно бы Ильич привозил, но Петровна-то эту воду у Ксенофонтовны берет!
– Вовка мое зелье часто пьет, – продолжает Петровна, – потому и умный такой.
– И исчезает часто?
– Часто, часто, – заверила Петровна, – но и возвращается, он же умный.
– А Андрей?
– Так Андрюшка хотел Вовку найти, я и налила ему. А ты, Сережка, их обоих хочешь найти, так я и тебе налью.
– А я вернусь? Не исчезну?
– Куды ж ты денешься? Давай глотай, не морщись.
А у меня прозрение наступает: выпью зелье – и погода испортится. Где я окажусь, под дождем? Да там же, думаю, где Андрюха с Ильичом.
– А, наливай, – говорю.
Глотнул. Вкус не гадостный, издали кисель клюквенный напоминает с легкой примесью спирта, только пить тяжело. Его, по-моему, жевать надо.
– Весь стакан пить? – спрашиваю.
– Пей, не жалко, – отвечает Петровна и тает потихоньку вместе с голосом.
А у меня легкость в теле наступает необыкновенная, сам раздуваюсь, будто воздушным шариком становлюсь, кисель пузыриться, бурчит в животе, сейчас полечу, думаю. А потом будто берет меня кто за шиворот, сквозь окошко под дождь вытаскивает и высоко в небе прямо в мокрую холодную тучу втыкает. Голова моментом остывает, легкость в теле испаряется, и как мешок с песком падаю на мостовую. Сел мягко, ничего не ушиб. С ресниц капли дождя стряхиваю, пытаюсь рассмотреть, где я, но боль в голове мешает. Откуда она взялась? Мне же кто-то рассказывал, что после «тяжелой воды» похмелья не бывает. Наврали. Ладно, черт с ней, с болью. Где я?