Подвеска «мерса», конечно, бугры и ямы проглатывает, но машинка иногда подрагивает, кренится, выпрямляется. Но думать это мне не мешает.
Пожалуй, стоит определиться, где моего неугомонного Серебровского искать. Опять пропал. Смею надеяться, что полиция на этот раз ни при чем. Да еще этот «горячий камень». Вот чувствую, что он на фиг мне не нужен. А вот Андрюху найти надо. Сдружились мы с ним, особенно после Харбина и Питера. Не хватает мне его напора и наглости. А если я в Аргентину перееду, что ж, Андрея с собой брать? Ага. И Андрея, и его Алену, и еще десяток наших общих друзей. Прямо хоть колонию русскую в Буэнос-Айресе организовывать. Эх! Размечтался. Ну, санаторий я осмотрю, народ порасспрашиваю. Да, тут же должен быть человек Карабаса. Дядя Федор. Надо его найти. Еще и Карабас со своим золотом… Может, в золотую историю Андрюха вляпался? Но целью-то его был «горячий камень». Эх! Ничего не придумывается. Устроюсь в санатории, найду Федора, вытрясу из него душу, но все узнаю.
Устроился. А дядю Федора мне портье вызвонил. Он тут вроде местного егеря, как узнал, что я от его дорогого сеньора Карабаса, мигом примчался. Пришлось его обедом кормить. А то на пустой желудок мог и не разоткровенничаться. Прямо в бар прошли и за столик уселись. Правда, от спиртного он отказался. Сидит, смотрит на пустые тарелки, пьет минералку с газом, кряхтит довольно, когда пузырьки через нос вырываются, бородкой прокуренной трясет. И бородка чистая эспаньолка, и усы по-французски, кончики вверх завитые, и лысина посверкивает, и глазки злые колючие, хищный крыс какой-то. Слишком просторный, не по размеру, черный свитер с белым крестом сидит на нем как плащ средневековый. Если парик на его лысину надеть, ну прямо кардинал Ришелье времен Людовика Тринадцатого. И речь его быстрая, с проглоченными словами.
– Так эта, мил человек, дружок ваш, как мне озадачил, так, значится, мы во Мглу засобирались.
– Это деревушка брошенная?
– Брошенная, совсем брошенная, тама не жить, тока пропадать. Да, – крикнул он, – а кода кушать?
Тут шведский стол, но поскольку лично дядя Федор пожаловали, бармен вызвался нам столик накрыть.
Дядя Федор потребовали прежде всего норвежский суп с белой рыбой. Говорит, что уже неделю его не ел. Я не гурман, взял запеченную в фольге форель. Плов я брать не рискнул, боялся разочарования. Я ж из Средней Азии. Поэтому мы ударили по тушеным мясным котлеткам с картошкой фри. А тут были еще свежие огурцы, свекла, морковка, капуста, готовый салатик оливье. Я пил чай черный с лимоном и сахаром, а Федор все икал и продолжал газовой минералкой травиться. Даже кофе не хотел. А чай, говорит, ему и в лесу надоел хуже горькой редьки.
– Да-а, – говорю, – и что же у вас в лесу делается? Карабас говорил, что ты видел этого человека, – фотку Серебровского ему показываю с телефона.
Дядя Федор глянул и подавился куском котлеты. Откашлялся, важно так говорит:
– Делать нечего, признаться. Он это.
– И где мне Андрея искать?
– Во Мгле.
Я чашку чая отставляю, уставился на Федю немигающим взглядом, гипнотизирую.
– С этого места поподробнее и прошу с предысторией.
– С чем? – спрашивает он и тоже стакан с водой отставил подальше.
– С начала расскажи, с вашей встречи.
– Ага, понимаем. Приехал. Карабас-то раньше сказал, что приедет ваш. Пошли, говорит. Камень покажь, говорит.
– Какой камень, «горячий»?
– Ага, да еще про болид золотой спрашивал.
Значит, думаю, золотой лихорадкой Андрюха заболел. Ох, не к добру это.
Не стоит дядю Федора перебивать. А то будет в словах путаться, так до сути не скоро дойдем. Был бы настоящим Ришелье, подробно и обстоятельно все рассказал. А егерь – это лесной человек. У него своя манера.
– Собрались во Мглу, – говорит и к стакану тянется, водой булькает, напился, – еду собрали, три дни потопали в болота. Ну я про золотой шар говорю. Болид упал. Этак году в 1908-м, как тунгусский тоже. Промчался в небесах, весь золотом горя, и упал болото. Сто лет ищем-ищем. А он лежит, молчит, не находится. Дошли во Мглу. Пять дворов. Цельный день топать. «Камень» нашли, злато не нашли. Потома этот у «камня» остался, в лесе. Я ночлег устраивал во Мгле. Цельную ночь ждал, после рассвета искать стал. Не найти. След видел. Опять сюда он пошел, в санаторий. Дальше не знаю. Может, во Мглу вернулся. Дома его смотри.
– А вдруг Андрей в болоте утоп? – резко его спрашиваю.
– Не, не должон. Видел, он на тропку встал.
Я расстроился. Блуждает сейчас Серебровский по лесу, может, все тропки порастерял, выйти не может.
– Так, дорогой мой дядя Федор, заканчиваем обед, идем собираться, тебе какой гонорар выплатить, чтобы ты меня во Мглу завел?
– Чаво?
– Денег сколько хочешь, если проводником поработать?
– А, эта, договоримся. Только от меня не отставать. А то тебя искать еще. Ага. Джипер тута оставь. Тама деревья, болота, тропки. Твоя железяка и на двух колесах не пройдет. А то и утопнет.
Да, думаю, Босс – провидец. Заранее попросил «мерс» не утопить.
– Ты, эта, в своих ботинках пойдешь? Галошев у тебя нет?
– Я в этих берцах где только не лазил, – говорю, – везде пройдем.
– Смотри, мокро во Мгле, однако.
Через час двинулись мы во Мглу. Температура возле нуля. Тропинка ровная, подмерзшая, среди густого леса. Дубы, осины, березы со всех сторон обступают, тут на джипе не развернешься. Шишки с елок падают. Одна чувствительно по голове прилетела. Подумалось, не белка ли швырнула?
Дядя Федор в сапогах болотных семенит. Роста он небольшого, кругленький, вот и катится как колобок, обернутый в плащ-палатку. Действительно, что ли, по болотам лазить собрался. Так ведь и болота подмерзли.
– Что, удивляешься, поди? – говорит, полуобернувшись. – Зима кругом, а я типа с зонтиком. Ты погодь, через час под тучу зайдем, и на нас осень вечная наступит. Враз промокнешь.
Через час привал устроили. Кто-то когда-то аккуратно обрезал три пенька, сделал из них табуреты. Было где присесть. Рюкзаки мы скинули под дубом, сами принялись надоевший Федору чай пить из термоса. А ведь кругом потеплело и посырело. И туча там наверху впереди угадывалась темная-претемная. А Федор широкополую шляпу на брови надвинул, двумя пальчиками, как настоящий французский кардинал, галету держит и презрительно ее осматривает.
– А что, ваше преподобие, – спрашиваю, – мороза дальше не случится?
– Случится, не случится – я почем знаю? Нам бы затемно до Мглы, тама и заночуем. Завтра будешь, однако, подвиги совершать.
– Подвиги? – удивляюсь, а сам думаю, надо же, титул свой «преподобие» принял как должное. А может, он старовер?
– А ты думал, в Лукоморье все тихо и гладко?
– В Лукоморье?
– Ну да, это мы так промеж нами все эти леса зовем. Это с того восьмого года тама только одна хмарь, и все. Сыро, хлюпко. Ни снега не допросишься, ни солнышка. Вечная осень.
– Там чудеса, там леший бродит, русалка на ветвях сидит? Там царь Кощей над златом чахнет? – спрашиваю.
– За русалку не скажу, чаво не видал, того не видал, кощеев не видал, а злато – тута оно, не зря золотой шар падал, – говорит разочарованно Федор, потом вгрызается в галету, прожевывает. – Но тута ежели сидеть будем, совсем опоздаем. А леший! Здеся леший, куды ж ему деваться. Он тебя еще запутает. Пустит по кривой тропинке. Никуда не придешь.
– Так, может, он и Андрюху запутал?
– Может, не может, чаво гадать. Пошли.
И мы пошли. Молча шли. Действительно, посырело. Хорошо еще, дождя нет. А так, резко рукой махнешь, и вот тебе капельки воды на ладони. Тропка хлюпала и чавкала под ногами, будто наши следы пережевывала. И лес бесснежный стал мрачен и зол. Точно, на кощеево царство похоже. Надеюсь, не придется его смерть по лесам и дубам искать? Может, зачах он уже над своим златом? Вспомнилось, «и ступа с Бабою-ягой идет-бредет сама собой». А мы тут совершенно безоружные. Ни меча-кладенца, ни паршивого кольта нет. Да что за бред, думаю. Двадцать первый век на дворе. Какие тут Лукоморья. Сейчас придем, а во Мгле нас Серебровский ждет.
До Мглы мы добрались еще часа через полтора. Здесь темно и мокро. И туча над нами висит, хмурая, почти черная. А дождя нет. Ну и хорошо. Первый дом – околица деревни. Нет, он не развалился, вроде целый, но в полном запустении. Весь покрытый зеленью. Тоскливые выбитые окна у избушки, крыша, надвинутая на дверь, труба печная покосилась, будто Кощей ухватился за нее, хотел крышу приподнять. Я решил войти, осмотреться. Но Федор торопит. Говорит, что надо скорей резиденцию занять, а то как бы чаво не вышло. Так прямо и сказал: «Резиденцию»! Надо слушаться. Он эти места знает. Я-то в первый раз.
Смотрю на резиденцию. Эта избушка поцелее, да и побольше.
Деревянный срубной дом. Стекла в окошках целы. Стены мокрые, но без плесени. Крыша красной черепицы, труба стоит ровно. Дверь приоткрыта.
Дядя Федор без опаски входит. Я за ним. Комната просторная. В углу печка русская, побеленная. Дрова аккуратно сложены. Поодаль раковина с умывальником. Тут вот бачок, который надо водой наполнять и штырек приподнимать, чтобы вода лилась. Пол из струганых досок подметен. Стол большой, деревянный, круглый. Стулья – три штуки, очень старые, точно из прошлого века. А кроватей нет. Замечаю три раскладушки сложенные и к стенке в ряд прислоненные.
– Ну, – говорю, – номер люкс. И колодец есть?
– Во дворах.
– Отдыхаем? – с надеждой спрашиваю.
– Успеется, – отвечает Федор и направляется к печи. – Правду знать хочешь?
– Да кто ж не хочет.
– Тогда жди, не думай, слушай.
Он достал старую газету из рюкзака, настрогал лучинок из полена. Обстоятельно так все приготовил, запалил бумагу. Потом дрова стал подбрасывать. Потеплело. Только сейчас я заметил, как продрог в этой сырости. Да и поужинать не мешало бы. Ночь скоро придет. Только бы кощеи с лешими не пожаловали. А русалка, наверное, только в озере водится. А озеро далеко. Здесь болота. О! Вспоминаю, а в болоте кикиморы. В это время то ли ветер завыл в трубе, то ли кто еще. Неприятно. Становится веселее.