Он кивает.
"Ты просто можешь работать над собой, знаешь" говорю я. "Ты можешь принимать лучшие решения, зажить лучше."
"Да могу" говорит он. " Но я не буду. И мы оба знаем об этом."
Я знаю это. Я знаю, что меняться трудно, результат приходит медленно и что это работа длиной ни в один день, она складывается из многих дней в длинную линию, пока первые дни не будут забыты. Он боится, что он не сможет справиться с этой работой, что он потратит эти дни, и что он станет еще хуже, чем сейчас. И я понимаю это чувство - я понимаю какого это, бояться себя.
Поэтому я сажаю его на одну из кроватей и спрашиваю, что он хочет знать о себе после того, как его воспоминания улетучатся, как дым. Он просто качает головой. Ничего. Он ничего не хочет знать.
Питер берет пузырек дрожащей рукой и открывает крышку. Жидкость дрожит внутри, почти разливаясь через край. Он подносит пузырек к носу и нюхает.
"Сколько мне надо выпить?" говорит он, и мне кажется, что я слышу, как стучат его зубы.
"Не думаю, что это имеет значение" говорю я.
"Ладно. Хорошо... Начнем." Он поднимает пузырек на свет,будто пьет за меня.
Когда он доносит пузырек до рта, я говорю "Будь смелым".
И он выпивает.
И я вижу, как Питер исчезает.
Воздух снаружи леденеет.
"Эй! Питер!" Я кричу, мое дыхание превращается в пар.
Питер стоит напротив дверей в штаб-квартиру Эрудитов, выглядя невежественным. На звук своего имени, которое я произнес по меньшей мере уже 10 раз после того, как он выпил сыворотку, он поднимает брови, указывая себе на грудь. Мэттью говорил, что люди будут дезориентированы некоторое время после принятия сыворотки, но я не думал, что "дизориентированы" значило "тупые" до этого момента.
Я вздыхаю. "Да, это ты! На одиннадцатый раз! Давай, пошли".
Я думал, что когда я посмотрю на него после того, как он выпьет сыворотку, все еще увижу парня с инициации, который вонзил нож Эдварду в глаз, парня, который пытался убить мою девушку и все остальное, что он сделал, за то время, пока я знаю его. Но это проще, чем я думал, видеть, что он и понятия не имеет, кто он такой теперь. Глаза все еще широко распахнуты, невинный взгляд, но в то же время, я верю в это.
Мы с Эвелин идем бок о бок, Питер трусцой сзади нас. Снег уже не идет, но его нападало достаточно и он хрустит под моими ботинками.
Мы идем в Миллениум парк, где скульптура мамонта, под которой расположена лестница, отражает лунный свет. Пока мы спускаемся, Эвелин держится за мой локоть, что бы не подскользнуться и мы обмениваемся взглядами. Интересно, нервничает ли она так же, как я перед встречей с отцом. Интересно, нервничала ли она каждый раз.
На последей лестнице два паильона с двумя стеклянными блоками, каждый из которых, как минимум, в три раза выше меня. Именно тут мы договорились встретиться с Джоанной и Маркусом, обе стороны вооружены для убедительности.
Они уже были на месте, Джоанна без пистолета, Но Маркус с ним. И он научился этому на Эвелин. Я показываю на пистолет, который Эвелин дала ему при мне, чтобы он не пострадал. Я замечаю черты его скул, показывающиеся из-за его бритых волос, и зубчатый силуэт его кривого нос.
"Тобиас" говорит Джоанна. Она одета в красную куртку Дружелюбных, покрытую снежинками. "Что ты делаешь здесь?" "Пытаюсь спасти вас от того, чтобы вы не убили друг друга". "Я удивлен,что ты держишь пистолет".
Я киваю, указываю на контур в кармане пальто, контуры, безошибочно, оружия.
"Иногда нужно принимать трудные решения для обеспечения мира", говорит Джоанна, "Я надеюсь, что ты понимаешь этот принцип" "Мы здесь не для того, чтобы болтать", говорит Маркус, смотря на Эвелин. "Ты сказала, что ты хотела поговорить о договоре".
Последние пару недель кое-что забрали из него. Я вижу это в загнутых уголках губ, в мешках под глазами. Я вижу свои глаза в его черепе и думаю о своем отражении в них в моем пейзаже страза, о том, как я боялся его, смотря на то, как его кожа распространяется над моей, как сыпь. Я все еще переживаю о том, что я стану таким же как ты, даже сейчас, стоя на переговорах с моей мамой на моей стороне, как я всегда и мечтал, будучи ребенком.
Но я не думаю, что мне все еще страшно, "Да" говорит Эвелин. " "Есть некоторые условия, на которые ты должен согласиться. Я думаю, что они покажутся тебе справедливыми. Если ты согласен с ними,я отступлю и отдам все оружие, которое мои юди не используют дляличной защиты. Я покину город и больше не вернусь".
Маркус смеется. Не знаю, насмешка это или недоверие. Он в равной степени способен быть сентиментальным, высокомерным или глубоко подозрительным человеком.
"Дай ей закончить", Джоанна тихо говорит, засовывая руки в рукава.
"В ответ," говорит Эвелин, "вы не будете пытаться атаковать или захватывать контроль над городом. Вы позволите тем людям, которые захотят покинуть город в поисках новой жизни в другом месте, сделать это. Вы позволите тем людям, решившим остаться, выбрать голосованием нового лидера и новую социальную систему. И самое главное, ты, Маркус, не имеешь права быть их лидером."
Это единственное чисто эгоистичное условия мирного соглашения. Она говорила мне, что не смериться с мыслью, что Маркус одурачит еще больше людей последующих за ним, и я не стал с ней спорить.
Джоанна подняла брови. Я заметил, что она убрала назад волосы с обоих сторон, открывая полностью шрам. Она выглядит лучше, сильнее, когда она не прячется за занавесом волос, не прячет саму себя.
- Так не пойдет! говорит Маркус. - Я являюсь лидером этих людей.
- Маркус! говорит Джоанна.
Он не обращает на нее внимание.
- Ты не можешь решать мне ли руководить ими или не мне, потому что у тебя зуб на меня, Эвелин!
- Простите, произносит Джоанна громче. - Маркус, то, что она предлагает слишком хорошо чтобы быть правдой, мы получаем все, что хотели и без насилия! Как ты можешь отвечать отказом?
- Потому что я законный лидер этих людей! говорит Маркус. - Я лидер Преданных! Я.....
- Нет, не ты лидер, говорит спокойно Джоанна. - Это я лидер Преданных. И ты согласишься на этот договор, или я расскажу им, что у тебя был шанс покончить с этим конфликтом без пролития крови, пожертвовав своей гордостью, и ты отказался.
Покорная маска Маркуса исчезла, открыв злобное лицо под ней. Но даже он не может спорить с Джоанной, чье безупречное спокойствие и доведенная до совершенства угроза сделали его. Он качает головой, но снова спорить не собирается.
- Я согласна с твоими условиями, говорит Джоанна и протягивает свою руку, ее шаги скрипят на снегу.
Эвелин снимает перчатку палец за пальцем, протягивает и пожимает.
- Нам необходимо собрать всех вместе утром и рассказать им о новом плане, говорит Джоанна. - Вы можете гарантировать безопасное собрание?
- Я постараюсь, говорит Эвелин.
Я проверяю часы. Прошел час с тех пор как мы разделились с Амаром и Кристиной около башни Хэнкок, это значит, что он возможно знает, что вирус сыворотки не сработал. А может и не знает. Что также возможно. Я должен сделать то, ради чего сюда пришел, я должен найти Зика и его маму, и рассказать им о том, что случилось с Юрайем.
- Я должен идти, говорю я Эвелин. - Я должен позаботиться еще кое о чем. Тем не менее я заберу тебя у границ города, завтра в полдень.
- Хорошо, говорит Эвелин, живо потирая мою руку рукой в перчатке, также как она это делала, когда я был ребенком, и приходил домой с холода.
- Я полагаю ты не вернешься? спрашивает у меня Джоанна. - Ты нашел для себя жизнь снаружи?
- Да, нашел, отвечаю я. - Удачи вам здесь. Люди снаружи - они собираются попытаться закрыть город. Вы должны быть готовы к этому.
Джоанна улыбается. - Я уверена, мы сможем договорится с ними.
Она протягивает мне руку и я пожимаю ее. Я чувствую взгляд Маркуса на себе, будто гнетущая тяжесть угрожает разрушить меня. Я заставляю себя взглянуть на него.
- Прощай, говорю я ему, и имею ввиду это.
У мамы Зика, Ханны, короткие ноги которые не достают до земли когда она сидит в большом, удобном кресле в их гостиной. На ней черный с рваными краями халат и тапочки, но в данной обстановке, когда ее руки сложены на коленях а ее брови вздернуты,она настолько обладает чувством собственного достоинства, что у меня такое ощущение, будто я стою перед мировым лидером. Я посмотрел на Зика, который трет лицо руками, чтобы проснуться.
Амар и Кристина нашли их, но не среди других мятежников около башни Хэнкок, а в их семейном жилище в Пике, над штаб-квартирой Бесстрашия. Я нашел их потому лишь, что Кристина подумала оставить Питеру и мне записку с их местоположением, на непригодном грузовике. Питер ждет в новом фургоне, который Эвелин нашла для нас, чтобы мы могли добраться до Бюро.
- Простите, говорю я. - Я не знаю с чего начать.
-Ты можешь начать с худшего, говорит Ханна. - Именно с того, что случилось с моим сыном.
- Он был серьезно ранен во время атаки, говорю я. - Был взрыв а он находился очень близко к нему.
- О Боже, говорит Зик, и он начинает раскачиваться назад вперед словно он снова ребенок, успокаивающийся покачиванием.
Но Ханна только наклоняет голову, пряча свое лицо от меня.
В их гостиной пахнет чесноком и луком, наверное, след от сегодняшнего ужина. Я прислоняюсь плечом к белой стене около двери. Рядом криво висит семейный портрет -
малыш Зик, младенец Юрайа, балансирующий на колене их матери. Лицо их отца проколото в нескольких местах: нос, ухо и губа. Но его широкая яркая улыбка и смуглый цвет кожи более знакомы мне, потому что он передал их обоим своим сыновьям.
"С тех пор он в коме," сказал я. "И..."
"И он не очнется," говорит Ханна, ее голос напряжен. "Ты пришел, чтобы нам это сказать, не так ли?"
"Да," говорю я. "Я пришел забрать вас, чтобы вы могли принять решение, что делать с ним."
"Решение?" говорит Зик. "Ты имеешь ввиду отключать его от аппаратов или нет?"