– Давай, внук Берии, пиши донос на меня, – Лёха подавил вспышку раздражения и добавил спокойнее: – Я понимаю, раскрыть надо тихо. И злодеев прижать тихо, КГБ справится, если им преподнести на блюдце. Сами фиг что раскопают, видел их.
– Шерлок Холмс бульбашный, – подколол Димон, только что ухвативший синицу и снисходительно смотревший на товарища, замахнувшегося на журавля.
– Не-а. Комиссар Мегре. Шерлок был любителем, я хочу стать профи. Колись! Чем замаран Бекетов?
– Не имею права разглашать.
Сыщик присел около его стола, закинул ногу на ногу и обхватил пальцами колено.
– Брось. У нас одинаковый допуск к секретности.
– Там секретность – перед прочтением сжечь.
– И для верности застрелиться. Слушай, клоун недорезанный, нет пока ни единой версии, кроме сведения счётов с торгашом. Единственная ниточка, что может привести к заказавшим его гадам.
– Ты же сам говорил – вдруг это автор взрыва в футлярном?
– Мне яйца оторвут, если вздумаю копать с той стороны.
– А мне – если расскажу тебе о Бекетове. Но… Всё равно найдут за что, если захотят. В общем, это персона под колпаком ОБХСС УВД города, мне строго-настрого велено к «Верасу» не соваться. Но так как торговля и бытовое обслуживание в Первомайском районе – моя поляна, коё-что знаю. Нальёшь?
– Замётано. Трави!
Слушая, Лёха постепенно убедился, что проставиться придётся. Бекетов оказался крёстным отцом мафии, но советского образца. Официальная должность невелика – директор Комбината бытовых услуг и розничной торговли «Верас» на Славинского, 45, в реальности находившегося на улице Кедышко. Место пёстрое. Там кафе, парикмахерская, ремонт обуви, часов, ювелирных изделий, комиссионка, гастроном. Рядом мини-рынок, где колхозники торгуют выращенным на подсобных участках, а артель кустарей-инвалидов – изготовленным ими ширпотребом.
– Представляешь возможности? Торговля от лица артели идёт без кассового аппарата. И от гастронома на лотках вне торгового зала. Сечёшь?
– Неучтённая наличка.
– Именно. Через комиссионку продаются товары, поступившие без накладных. Имеется пачка паспортов. Приносят джинсовый костюм, оформляют, выставляют, продают. Если удалось не пробить выручку, копия квитанции о приёме рвётся в клочки, не было здесь никакого костюма. Золотишко прокручивается через ювелира. Краденое сбывается. Но самое главное – вот.
Димон встал и нагнулся, выставив в сторону товарища джинсовую задницу с красивой светлой лейбочкой Wrangler, аккуратными строчками и заклёпками.
– Рублей сто двадцать, – прикинул Лёха.
– У фарцов сто пятьдесят, потому что настоящие. Уверен, их изготовитель из Тбилиси мамой клялся, что настоящие. Короче, я по незнанке туда заглянул, думал шорох навести. Баба, в комиссионке стоявшая, только улыбнулась золотозубой улыбкой и позвонила. Трубку мне дала. Я послушал и въехал, что мой шорох в «Верасе» закончился. Сразу и навсегда. Золотая тётка говорит: «Не грусти! Какой размер попы?» Померила на мне несколько, выбрала эти и подарила. Заходи, говорит, кофе попить. Но будут только кофе и разговоры за жизнь, а не обыск-про́токол-отпечатки пальцев.
– Тебе не впадлу их носить?
– Знаешь… они держат меня за задницу и напоминают об истинном моём месте. О планке над головой, выше которой прыгать запрещено.
Лёха поднялся.
– А верхняя планка твоя – преступная ненарезка огурца.
Дима развёл руками: не я такой – жизнь такая.
Глава 6
Утром Егор хлебнул кефира из заранее купленной бутылки и сгрыз булку. Вполне студенческий завтрак, пока столовка закрыта. Без чего-то восемь вышел из общаги и поплёлся к центру.
Незнакомец сказал, что встреча в девять на ступенях Дворца спорта. Классно. А где этот чёртов Дворец спорта? У студентов спрашивать нельзя, подозрительно, поэтому дошёл до православного собора справа от площади 8 Марта и только там поинтересовался у прохожего. Оказалось – совсем близко, только двигать надо было в противоположную сторону по проспекту Машерова и перейти его.
Дворец спорта он не смог бы с чем-то спутать из-за изобилия плакатов, радужно приветствующих участников грядущих соревнований. Правда, в предновогодний день и в такой час никто там не торопился укреплять тело и дух. К девяти утра молочно-белый тусклый свет разогнал сумерки. Егор, малость закоченевший, увидел чёрную «Волгу», тормознувшую у тротуара напротив храма спорта, передняя правая дверь распахнулась. Так как вокруг больше не наблюдалось ни души, он сделал логический вывод – это за ним.
Он сел в машину и захлопнул дверь. Водитель, мужчина с незапоминающимся лицом среднего возраста, немедленно воткнул передачу. «Волга», по крутизне соответствующая примерно «Лексусу» 2020-х годов, понеслась от центра, разбрызгивая грязный снег с камушками, барабанившими по днищу. Егор с интересом глянул на спидометр, но толком не смог понять его показания – стрелка шаталась как пьяная. Машина шла не быстро, но шумела громко.
– Здравствуй, Егор. Ещё раз спрашиваю: почему не доложился по возвращении в Минск.
– Сказал уже по телефону: понятия не имею, кому и зачем должен докладываться. Куда мы едем?
– Никуда. Сейчас приторможу, и поговорим по душам.
Он действительно припарковал «Волгу». Слева сзади остался какой-то завод, справа – лесопарк. Вокруг простиралось поле. Машины проезжали мимо очень редко – в последний день года у минчан нашлись более неотложные дела, чем кататься в конец проспекта Машерова.
Выключив зажигание, водитель повернулся к Егору.
– Дурку решил дурить? Или соскочить? Не выйдет.
– Почему?
– Даже так… Ладно.
Он протянул руку на заднее сиденье и взял кожаную папку. Из неё извлёк лист розоватого цвета, напоминавший какой-то документ, выполненный на копировальном аппарате незнакомого Егору типа.
Тот прочёл, чувствуя холодок уже не только в ногах, не отогревшихся после стояния у Дворца спорта, но и расползающийся глубоко внутри.
«Начальнику 3-го отдела 5-го управления УКБ по Минску и Минской области тов. Шехонцову Ю. А. От студента 2-го курса юридического факультета БГУ Евстигнеева Е. Е., прож. по адресу: Минск, проспект Машерова, 11, общежитие БГУ № 4. Заявление. Прошу зачислить меня нештатным сотрудником КГБ СССР. Обязуюсь: строго хранить служебную тайну, не разглашать факт моего сотрудничества с КГБ СССР, сообщать о любых ставших мне известными сведениях…»
Сверху стоял штемпель: «Присвоен агентурный псевдоним ___», на месте нижнего подчёркивания рукой вписано: «Вундеркинд».
– Я мог прихватить ещё копии твоих сообщений о результатах наблюдения за студентами и преподавателями, а также копию приказа по управлению о поощрении тебя за бдительность. Копировальный сломался. Но, думаю, хватит.
– Хватит для чего?
– Чтобы ты понимал, если вдруг решил включить задний ход: это – дорога с односторонним движением. Обратного пути нет и не будет, ты – наш до гробовой доски!
Егор глубоко вздохнул и представил на этом сиденье себя прежнего, запуганного пацана из Гомельской области, готового стучать на сокурсников ради кагэбэшной крыши, робеющего, хоть и способного сломать шею гэбисту одним отработанным движением рук. Сейчас он вдруг почувствовал себя лет на десять старше сверстников из общаги. Жизнь в двухтысячных развивает больший кругозор. И учит, где отличать блеф от реального наезда. Самоуверенный чиновник не тянул даже на маминого дядю Володю.
– Если решил включить задний ход… Или что? Что вы сделаете?
Мужчина явно не ожидал подобного поворота.
– Ты думаешь, студенты и преподаватели вокруг тебя спокойно отнесутся, узнав об этом, – он потряс розовой копией заявления. – А также о твоих сообщениях нам?
– Я думаю, что вы не пришлёте копию этой писульки в деканат. Меня и так там держат за стукача – за доносы в комитет комсомола. А тут – сюрприз! Капитан из пятого управления КГБ публично раскрывает методы вербовки агентуры среди студентов.
– Я майор… – несколько растерянно промямлил тот.
– Ну, точно перестанете им быть. А то и посадят за разглашение тайны.
Майор успел врубиться в поворот ситуации.
– У нас имеются тысячи более тонких методов.
– Из которых на сто процентов сработает только один – ликвидация меня. Так будем продолжать разговор? Или заканчивать?
– Парень, да что с тобой?! – в голосе гэбиста первый раз прорезались сравнительно человеческие нотки. – Всегда же было нормально. Договаривались: отработай распределение в ментах, женись, вступи в КПСС. И переведёшься к нам, мы поддержим. Что случилось? После Москвы ты – словно не ты.
– Вы правы. Москва меняет людей, – понимая, что приходится отступать на самую заднюю и последнюю линию обороны, но нет другого выхода, он добавил: – Один перец с журфака, из нашей комсомольской группы, пошустрил по вагону, принёс всякого… В общем, я проснулся наутро с провалами в памяти. Общежитие и вуз помню. Вас – первый раз вижу и слышу.
– Там что, самодельное бухло было? Метиловый спирт?!
– Понятия не имею. Москва тоже помнится кусками. Вот я в гастрономе на Горького, там очередь за колбасой на весь зал, вот уже в вагоне пьём пиво… Да, с пива начали. «Жигулёвского». Потом – чернота ночи. И здравствуй, Минск. На хрена мне Минск? Ах да, я же здесь живу и учусь. Не смотрите на меня как на явление Христа народу. Я же догадываюсь, вас вздрюкнут по самые гланды за непонятки с агентурой.
– «Непонятки»… Слова у тебя какие-то чудные. Ты часом, как в «Джентльменах удачи», с полки головой не падал?
– Не помню. Не буду врать. Шишка на голове появилась, и голова болела, кружилась – точно. Но с полки или не с полки… Это имеет значение?
Гэбист в растерянности потёр лоб.
– Ты же спортсмен! Как ты мог нажраться неведомо чего? Тем более – трезвенник.
– Да, мне говорили, что я, оказывается, спортсмен. В шкафу нашёл кимоно и чёрный пояс. Думал – чьи, интересно, они?
Гэбист завел мотор и газанул так, что «Волга» едва не пошла юзом.