Зато на танцполе никто не устроит ему выяснение отношений. Сообразят с пацанами 0,5 на четверых – и в Мраморный.
Майор КГБ Николай Николаевич Образцов был обязан сообщить руководству о необычном поведении сотрудника по кличке Вундеркинд. Вероятно, несколькими днями раньше поступил бы строго по инструкции. Но не теперь.
Оправившись от новогодних излияний, а оперативная служба в органах приучает не надираться до свинства, он ещё раз перебрал детали разговора с Евстигнеевым и убедился, что поступил правильно.
Расследование взрыва в гастрономе № 7 сильно затруднено отсутствием нормальных контактов с местной милицией и прокуратурой. Внедрение Вундеркинда пришлось бы весьма кстати. Если не сотрудничать с МВД, то хотя бы знать, что происходит внутри отдела. Ищут или поиск подрывника милицией полностью саботируется.
30 декабря на совещании начальник управления прямо спросил: готов ли человек Образцова приступить к работе.
Майор поднялся и доложил: готов. Только должность его будет слишком низовая, чтобы влиять на решения.
Оказалось, что в Первомайском доверенных больше нет. Завербованные на компромате из-за их неблаговидных дел в милиции ушли на повышение либо перевелись в другие горрайорганы МВД.
Хуже того, один следователь сел за взятку на 6 лет, обеспечив взыскание сотруднику, у кого был на связи. Получается, офицер КГБ провинился из-за неисполнения обязанности проводить воспитательную работу среди резидентуры.
Приказы о работе с агентурой внутри СССР, спускаемые из Москвы за подписью Андропова, совершенно не учитывали очевидный факт: идейных желающих помогать Комитету с каждым годом всё меньше. Милиции легче, они вербуют контингент преимущественно среди уголовников, отношение подобающее. Если агент совершает новое преступление и садится в тюрьму, нет проблем, его связь просто передают «куму», то есть начальнику оперативной части исправительно-трудового учреждения. Агент-зэка служит пожизненно и на совесть. Если рыпнется, «кум» засветит его стукачество. Ссучившегося посадят на пику или, в лучшем случае, раздробят ноги, зажав между тюремных шконок.
Оперативникам КГБ категорически запрещено сдавать агентов, даже прекративших работу. Тот же Егор вправе разорвать связь с куратором, если пожелает.
Но он не хотел рвать связь, он действительно о ней не помнил!
Коль не отказывается помочь, тем более – сейчас, когда невероятно важно иметь глаза и уши в Первомайке, придётся поддержать парня.
Второго января тот вовремя явился на «Динамо», вежливо поздоровался с тренером и майором. Николай попросил разрешения посмотреть тренировку, никто не возразил.
Тимофей Борисович нацепил полный комплект доспехов – шлем с защитой горла, нагрудник, накладку на пах. По его рассказу, подопечный совершенно не контролировал удар и перед Новым годом отделал сэнсея, как гестаповец партизана.
Николай видел: Егор двигается профессионально. Движения отточены. Тренер помогал обрести осмысленность.
– Хаджиме!
Спарринг получился короткий. Егор отразил атаку и сам перешёл в наступление, пробив оборону ударами ног, а потом провёл молниеносную серию руками в корпус и голову.
Тимофей Борисович снял шлем и удовлетворённо вытер лоб.
– Николай! Давай, тряхни стариной. Попробуй с Егором.
Опер отрицательно покачал головой.
– Он меня убьёт.
– У нас хорошая медицина, товарищ майор, – подбодрил студент. – Говорят – особенно в госпитале КГБ. Спасут!
Не вдохновлённый такой перспективой, тот зашагал к тренерской. Тимофей Борисович, дав задание Егору на самостоятельные упражнения, двинулся следом.
– На твой взгляд, как он?
– Двигательная память восстанавливается. К концу января будет как новый. Погранцам наваляет.
– Меня больше другое интересует.
– Понимаю. Вроде что-то прорезается. Но ты ему сам помоги, Коля. Подкинь информацию о прошлом. Из разрозненных осколков память быстрее склеится в цельную картинку.
– Спасибо, Тимофей. Точно так же думаю. Ты не возражаешь, посидим у тебя в каморке? Чтоб нас другие спортсмены не видели.
– Пара часов у вас есть. Потом придут. В том числе те, кто знает Егора по додзё.
– Хватит. И заниматься хватит. Гони его в душ и ко мне.
Подготовившись к этому разговору, Образцов вынес из сейфа несколько папок, что не должны были покидать стены его организации. На каждой стояли оттиски о секретности. Нарушение? Грубейшее! Но, снявши голову, по волосам не плачут.
Он разложил их перед подопечным.
– Твоя группа и курс. Твои сообщения о них.
– Только мои?
– Другие я убрал. Нет необходимости тебе знать, кто ещё помогает нам.
Егор узнал почерк себя-прежнего. Тот давал характеристики людям краткие и безжалостные. К ним добавлялись доносы о фактах вольнодумства.
«Рассказал анекдот. Смотрит Брежнев в зеркало и говорит: „Неправда, что я стар; я – суперстар”».
«Пересказал содержимое новостей Би-Би-Си и передачи Севы Новгородцева».
«Выразил сомнение в целесообразности направления ограниченного контингента советских войск в Афганистан».
По лицу студента было не прочесть – гордится ли тот своей прежней работой или стыдится.
– Почерк у меня после Москвы поменялся. Так аккуратно не напишу.
– Главное, чтоб было о чём писать.
– Как менты рассказывают анекдоты про Брежнева и КГБ?
– Брось. Детские игры кончились. Никого серьёзного ты в БГУ не изобличил. А за один только язык без костей не наказываем. Не тридцать седьмой год. Сейчас задача сложнее. В Первомайском районе процветает коррупция. Торгаши срослись с милицией и прокуратурой. Из двух человек, задержанных за взрыв в магазине, одну уже выпустили, заведующую. Пищеторг вышел на предисполкома, он на прокурора района, тот распорядился выпустить её из ИВС, избрав меру пресечения в виде подписки о невыезде. Значит, суд впаяет ей года два максимум. Условно. Продолжит работать в торговле, сначала с понижением, потом вернётся на прежний уровень. А если бы эта торговая клуша выполняла инструкции и вовремя настояла, чтоб баллон вынесли, никакой террорист не подорвал бы его в переполненном зале.
– А вы всё знаете и ничего не можете поделать.
– Не можем, представь. Ни моё управление, ни контрразведка. Чуть дёрнись, сразу получишь по ушам: ваше дело выявлять и гонять попов с диссидентами. А какие в Белоруссии диссиденты? Вот бы академика Сахарова сослали в Минскую область… Пока Щёлоков пестует милицейский беспредел, а Брежнев к нему благоволит по старой памяти, Андропов ничего не изменит. Слышал про убийство нашего майора год назад?
– Нет.
– Врёшь! Или забыл, как всё остальное. «Голоса» наперебой трепали, ты не мог не слышать разговоры среди преподов или студентов. Ладно, слушай. В конце декабря 1980 года три пьяных в дым мента ограбили майора КГБ, отобрав у него продовольственный паёк, и забили насмерть. До сих пор идёт расследование, но МВД при министре Щёлокове – это государство в государстве, хрен им что докажешь. Короче, сам увидишь.
– Этого знаю, – Егор ткнул в фото одного из парней. – Видел в общежитии. И раньше тоже. Кстати, про общеуниверситетские дела. Я же постоянно участвовал в акциях универовского комитета комсомола. Было там что-то, о чём я непременно должен вспомнить как можно быстрее?
– Нет, там всё благополучно, по имеющейся информации. А вот среди твоих соседей-филологов творится кошмар. Самое главное гнездо национализма! Один только выпускник филфака Григорий Бородулин чего стоит – клейма ставить негде. Говорит по-белорусски, даже если к нему обратиться по-русски. Требует обучения в школах только на белорусском. Высказался за реабилитацию Ларисы Гениюш, это нацистская преступница, печатала стишки в фашистской газете. В частной беседе о разделе Речи Посполитой обозвал русских оккупантами. Прислали разнарядку на него – отказался писать заявление на вступление в КПСС. Сволочь!
– Что вы с ним сделали?
– Ничего! Ему благоволил Машеров. Бородулин кропает стишки. Работает редактором в государственном журнале. Лауреат премии Ленинского комсомола и Лауреат Государственной премии имени Янки Купалы, фактически – живой классик. Машеров погиб в восьмидесятом, но уже столько надавали Бородулину, что стал фигурой неприкасаемой. Если только с высокой трибуны не скажет «долой Брежнева».
– Ясно.
– Учись, студент. Там каждый второй на филфаке – такой.
– Такая. Сплошь девицы.
– В советской стране женщины – тоже люди. И могут гадить своей стране не хуже мужчин.
– Как скажете. Если нужно – пересплю с любой в общежитии и выведаю через постель националистические тайны.
Николай отмахнулся от его инициативы.
– Я тебя когда-нибудь прибью, хоть ты и каратист. Потом. Когда поймаем взрывника. Ладно. Теперь о приятном, – он кинул Егору стопку ассигнаций десятирублёвыми. – На оперативные нужды.
– Сотня, – пересчитал Егор. – А почему в ведомости предлагаете мне расписаться за две сотни?
– Так и у меня оперативные нужды. Новый год опять-таки.
В ведомости уже было несколько записей за 1980 и 1981 годы с претенциозными завитушками «Е.Е.Евстигнеев» в графе «подпись» и той же суммой 200 руб.
– Мне нужно 150 руб.
– Зачем? От мамы сберкнижка досталась, стипендия повышенная, куда тебе одному?
– Девушку в кино сводить. А если и правда придётся охмурять барышень из первомайской торговли, там и 150 – мелочь. Гони червонец, Доцент, керосинку покупать надо.
– Бля-а-а… Прежний ты был сговорчивее.
Гэбист наскрёб ещё сорок – пятёрками, трёшками и рублями, больше при себе не оказалось.
– Десятку будете должны.
Егор как мог вывел витиеватые выкрутасы комсомольского стукача в нужной строчке ведомости и, забрав довесок к сотке в размере месячной стипендии Насти, распрощался.
В тренерскую зашёл Тимофей Борисович.
– Ну что?
– Как подменили человека. Он. И не он. Прежний был обыкновенный подхалим, готовый мне жопу лизать за покровительство КГБ. Этот скрытный, хитрый, осторожный. Говорит – вспомнил одногруппников, виденных в общежитии. Но схватил и переварил информацию обо всех студентах и преподавателях с первого беглого просмотра. Память уникальная. Может ли человек поумнеть за одну поездку в Москву?