У Лёхи аж глаза загорелись.
– Так, как ты сейчас пользуешься?
– Я – в оперативных целях. Ты же намереваешься с целью утоления низменной похоти и потворства аморальному поведению. Готовься к комсомольскому взысканию.
– Готов. А когда начнётся аморальное поведение?
– В субботу. Знаешь детский дом на Кижеватова, за больницей Скорой помощи?
– В БСМП был, в детском доме – нет.
– Значит так, – Егор многозначительно нагнулся, опираясь намозоленными кулаками в столешницу. – В субботу секция авиамоделизма из «Трудовых резервов» устраивает авиационное и пиротехническое шоу для сирот. Говорят, будет круто. Я приглашу Ингу, она позовёт сменщицу. Дальше сам убалтывай, угости семечками.
Он увернулся от брошенного Лёхой скомканного листа бумаги и начал собираться домой.
– На что спорим? Уболтаю! – донеслось вслед.
Глава 17
Следующее утро началось с неожиданности, к себе в кабинет вызвал Вильнёв.
– Что, «следователь уголовного розыска», загордился? К прямому начальству носа не кажешь?
Егор уселся за пустующий стол следователя напротив и сложил руки на столешнице, как прилежная первоклашка.
– Как прикомандированный к розыску, за прямое начальство держал Папаныча, за непосредственное – Давидовича. Вы самоустранились, не скормили мне ни одной порции отеческих звиздюлей.
– Надеюсь, там тебе их хватило.
– За что?
– Ты совсем фишку не рубишь, салага? – изобразил возмущение Вильнёв. – Кто связал Якуба Коласа с Калиновского? Кто раскрыл мокруху в Лепеле? Сыщик бы за это внеочередную звезду на погон получил бы. Тебе, практиканту, всё равно никто ничего не даст. Кроме, конечно, звиздюлей.
– Ага… Понял. Это похвала такая. Николай Александрович, я человек новый, не сразу въезжаю в мусорской юмор. Какие указания будут? Протирать штаны в розыске или всё же заниматься нормальной работой?
– Для начала – вливайся в коллектив.
– До стипендии…
Капитан смилостивился.
– О поляне речь не идёт. Сегодня у Бирюковского день рождения. Трёшку сдашь на общее дело?
– О чём речь!
– Тогда собирай по трёшке со всех. Кто будет мычать и не телиться – гони ко мне пинками, возражения не принимаются. С собранными деньгами дуй к Цыбину в ОБХСС. Знаешь его?
– Вот и познакомлюсь. Список?
– Он знает. Стандартный. Не в первый раз. Да, и попроси в розыске микроавтобус. Нарвёшься на хамство – ссылайся на меня. Папаныч вмиг подобреет.
Сбор средств на богоугодное дело оказался сложнее, чем раскрытие убийства Старосельцевой. Астрономическая сумма в три рубля для лейтенантов и старших лейтенантов милиции, живших от сих до сих, когда на них сыпался золотой дождь от двухсот двадцати до двухсот сорока рублей, была существенной. Основной ответ звучал как «заложи за меня» или «потом донесу». В общем, на ковре у Вильнёва побывала половина отделения, пока Егор не собрал, наконец, искомые тридцать рублей – купюрами и мелочью.
С ними отправился по проторенному пути – к Лёхе.
Тот, не успев поздороваться, сразу вскинулся:
– Ну? Говорил с девками о субботе?
– Говорил. Подбрейся, подмойся, и пойдём. У меня другой вопрос. Ты Цыбина знаешь?
– Само собой. А-а-а… У следаков междусобойчик, нужно ОБХСС напрячь?
– И вашу богадельню. Автобус.
– По автобусу с Папанычем говори. А к Цыбину я тебя сам отведу, отрекомендую. Погнали!
Кабинет опера находился в том же длиннющем коридоре, что и розыск, но на противоположном конце. Дима Цыбин обнаружился у себя в самом мученическом виде. Он напоминал служебную породистую овчарку, с честью выполнившую трудное задание, но вместо похвалы и заслуженного куска мяса получившую по морде. Или школьника-отличника, чей суровый отец в детских вещах обнаружил порножурнал, а в нём пакетик с дурью. Даже уши горели. Челюсти механически двигались, пережёвывая кусок вялого огурца. Останки овоща лежали на тарелке.
– Привет. Чем занят?
– Как видишь, – страдальчески молвил Дима. – Уничтожаю вещественные доказательства. В соответствии с протоколом. «Уничтожены путём выброса в отхожее место».
– В протоколе написано: предварительно пропустив внутри себя?
– К чему дурацкие подробности? Вы бы знали…
Из путаного его рассказа Егор усвоил, что перепуганная торговка застращала заведующую столовой, та – заводское начальство, и волна докатилась аж до соответствующего отдела ЦК КПБ. Ненарезавшую огурцы освободили от любой ответственности подчистую, начальник отделения ОБХСС лично извинялся, пообещал ей смешать Цыбина с навозом и распределить по поверхности Беларуси очень тонким слоем, во что не сложно поверить – он обожает выполнять подобные обещания.
Лёха спросил о главном:
– Палку из отчётности сняли?
– Да ты что?! Она давно суммирована с другими показателями по УВД города и ушла в республику. Проще памятник Ленина от Дома правительства убрать, чем эту палку.
– В семилетний план поимки хулиганов и бандитов я ведь тоже внёс свой очень скромный вклад, – процитировал Егор.
– Что за хрень? – простонал Цыбин. – И кто ты вообще такой?
– Не хрень, а песня Высоцкого. И я не хрень, а практикант из следственного отделения. День рождения у следователя, скинулись на 30 рублей.
– Если и ты будешь подкалывать огурцами, сам пойдёшь покупать продукты. Лёха! В руках он на тридцон не утащит. Я позвоню в «Верас», а ты давай, найди ему колёса… Стой! – опер протянул Егору пятёрку. – Заодно купи мне бутылку водки и чего-то закусить. У меня проводы звёздочки с погона. Говорят – лишняя. Утоплю её в водке…
«Странно, что опять „Верас”. Будто кроме него других гастрономов в районе нет», – удивлялся Егор, шагая за Лёхой к Папанычу.
Лейтенанта занимало другое.
– Не верю, что звезду долой. Вот выговор – как с куста. Потом снимут взыскание. Откуда начальник отделения ещё одного такого находчивого найдёт? «Преступно ненарезанный огурец!» За одну фантазию орден надо.
Папаныч обнаружился у себя за чтением газеты «Советский спорт», что-то там выиграли наши боксёры, потому был благодушен и не отказал в машине – ни сейчас, ни на вечер.
После вылизанной «Волги» КГБ этот тарантас удивил Егора хотя бы тем, что завёлся и поехал, невзирая на внешний вид. Чудо прибалтийской промышленности имело год выпуска, по словам водителя, пятьдесят девятый, и каждый прожитый из них с болью отдавался скрипами кузова, стуком подвески и кашлем движка. Печка практически не работала, и шофёр, разогревая лобовое стекло дыханием матерных слов, свирепо тёр тряпкой изнутри.
У магазина застыл пяток машин, включая белую «шестёрку» Инги и вишнёвую Бекетова. Переднеприводные ВАЗ-2108 ещё не появились, ожидались «семёрки», считавшиеся самыми престижными из «Жигулей».
Егор прикинул: коль Бекетов выехал в Москву после 14:00, сделал там какие-то дела, и, не потратив ни минуты на отдых, только на заправки, понёсся назад и приехал утром, истратив на всё про всё не более 19 часов… Не на «Хонде», а на заднеприводном тазике с болтами, без ABS, по зимней дороге! Он – нереальный ас. Просто highway star, звезда автострады, как в песне Deep Purple. Или что-то там не так.
Водитель рафика немедленно открыл капот своего пепелаца, езда на расстояние в три километра от Инструментального переулка до «Вераса» требовала, наверно, профилактики и мелкого ремонта, чтобы он выдержал обратный путь.
Егор отправился в гастроном, где отыскал заведующую и вручил 35 рублей, озвучив заказ. Пятёрку она вернула, поскольку Цыбину за что-то якобы должна, и попросила обождать минут десять.
Проще всего время было скоротать в комиссионке.
Зинаида Прокофьевна сразу узнала парня.
– Заходите! – на полтона тише: – Югославские сапожки завезли, могу провести по директорской цене, 60 рублей. Меряйте!
– Я тут по поручению… Не успею мотнуться в сбер.
– Ну вы хоть посмотрите, молодой человек. Понравится – отложу.
Отвязаться было невозможно. А надев – не хотелось снимать. Сапоги были настолько мягкие, что прекрасно налезли без застёжки. Старые от прежнего Егора, потёртые, едва ли не вслух скулили: ай-ай, теперь выбросишь нас, хозяин, после стольких лет верной службы…
Паузу его колебаний Зинаида Прокофьевна использовала по-своему. Наверно, и примерку обуви затеяла ради неё.
– С Ингочкой нашей вы общаетесь?
– Она сказала, что до первого февраля будет сильно занята по работе. У меня есть её телефоны.
– Мне почему-то кажется, что вы недостаточно со мной откровенны, – заведующая хохотнула, и золото на ней звякнуло, как висюльки на хрустальной люстре, если их задеть. – Ингочка права. Директор наш строг. А как из Москвы приехал, вообще на всех зверем смотрит. Узнает, что Ингочка личную жизнь наперёд устраивает – разорвёт её. Вы уж потерпите, она точно не против, чтоб вы звонили… Но с первого февраля её телефоны поменяются. Новые я буду знать.
Она подмигнула, и Егор понял, что золотоносная – последняя из тех, к кому бы он обратился. Тётку распирало от любопытства.
И одновременно не хотелось упускать сапоги. Уйдёт Инга, без Цыбина ничего здесь не купишь со скидкой. А быть ему обязанным – придётся идти навстречу операм в каких-то махинациях ОБХСС.
Он принял решение.
– До пяти обернусь и выкуплю. Идёт?
Заверенный, что не поздно и завтра, Егор вернулся в гастроном. И офонарел.
Бутылка водки недавно стоила 3 руб. 62 коп, теперь 4 руб. 12 коп. На тридцать рублей он получил пол-ящика, десять бутылок, и целую прорву закуски. Даже если отминусовать бутылку Цыбина, арифметика не бьёт.
Он вопросительно посмотрел на заведующую.
– Чего-то не хватает, доложить?
– Наоборот…
– А-а, понятно. Не волнуйтесь. Всё в порядке. Товарищу Цыбину передайте самый тёплый привет.
В две ходки перетаскав пакеты в машину, Егор вернулся на службу. Водитель, человек опытный, сразу сказал: оставь. В холоде не испортятся, а потом поедут к месту употребления.
Осталось только отнести водку и кусок колбасы бойцу огуречного фронта.