– Усидчивый и упорный. Учился, тренировался, извините.
– Вот Киплинга по-английски помнишь! – не унималась заведённая Ядя.
– Так английский сдаётся на юрфаке, а белорусский – нет, – парировал Егор.
– Да, он такой. Космополит. Не понимает разницы между русским и белорусом, – вступилась Настя. – Я его принимаю таким и не пытаюсь переделать. Тебя же куда-то приглашал сосед Егора по комнате. Того и перевоспитывай.
– Толку-то, – скривила губы Ядя. – Он ни Короткевича, ни Киплинга не знает. Они оба в Лунинце не модные.
– Девочки, не спорьте из-за нас, мужиков. Лучше спойте. Я сегодня гитару не попрошу, лучше сам послушаю.
Под костровые песни Никитиных, Окуджавы и Визбора тоскливые мысли никуда не исчезли. Этот вечер обнажил предел возможностей: миловаться только с простушками-филологинями, расследовать преступления, ожидая, что в любую секунду наездник натянет повод и скажет «тпру». Стать человеком системы, принять все её правила и условности? Для такой роли куда больше подходит прежний Егор, зубрила, стукач и подхалим. С другой стороны, кто сказал, что их поменяли местами ради «великой» цели? Ради какой цели слон раздавливает жука? Просто – случайность, стечение обстоятельств.
Не желая мириться с очевидным, Егор распрощался с девочками и спустился к телефону-автомату. Набрал домашний Инги. Говорить не собирался. Просто хотел услышать её низкий спокойный голос. Зная, что она за деньги делит постель с убийцей.
На его совести Гиви. И, возможно, ещё несколько человек. Бекетов ничего не боится, потому что есть люди, покрывающие любые его преступления.
С Ингой у Егора нет будущего. Но и нет места равнодушию, если с ней что-то случится. Нельзя придавать много значения сексу, пусть – эпизодическому. Положа руку на сердце, скорее всего – первому и последнему. В то же время между партнёрами устанавливается какая-то связь. Поэтому не безразлично, произойдёт ли с ней что-нибудь до февраля.
Долгие гудки.
Независимо от запретов Бекетова, росло ощущение, что часть его жизни, короткий эпизод с Ингой, который вряд ли перерос бы во что-то большее, закончилась. Отрезало. Несмотря на стратегические планы самой Инги, подслушанные во время её разговора с Прокофьевной.
Чем бы ни окончился нынешний кризис.
В конце концов, Егор её предупредил. Ещё раз сказать – Бекетов смертельно опасен? А что это изменит?
Глава 20
Плохие предчувствия оправдываются чаще хороших. И всё равно, невзирая на предупреждение из глубин подсознания, новость ошарашила.
Вильнёв как раз распекал практиканта за прогул без предварительного согласования, как к ним в кабинет ввалился Лёха и, едва поздоровавшись, вывалил:
– Твоя свидетельница погибла.
– Кто…
– Кто она или кто её? Её ты знаешь хорошо. Инга Дауканте. Первая версия – самоубийство, наглоталась снотворного. Кто ей помог самоубиться, знаешь не хуже меня.
Голос Лёхи отдалился. Слова долетали и даже фиксировались сознанием. Но словно из-за плотной ширмы.
– Прикрой рот, – рявкнул Вильнёв. – Эй, стажёр! Ты с нами? Что тебя так торкнуло?
– У него был интимно-деловой контакт со свидетельницей, – бесстыдно заложил Лёха. – Папаныч выехал полчаса назад. Собственной персоной. Всё же труп. Егор, может, и ты?
– Обожди, – осадил его капитан. – Егор? Ты справишься? Тебе это надо?
Картинка, наконец, обрела резкость. И сыщик, и замначальника отделения и виделись, и слышались вполне отчётливо. А капитан даже удивил внезапно прорезавшейся человечностью, но сейчас было не до него.
– Посмотреть – не горю желанием. А вот отдать под суд сукиного сына – очень даже.
– Вали, – расщедрился Вильнёв. – Работник из тебя сегодня никакой. Блин, присылают из БГУ всяких недоделанных…
Окончание фразы Егор расслышал уже на бегу.
Только выскочив из РОВД в незастёгнутой куртке и с шапкой в руках, понял, что спешить, в сущности, некуда. Выбор, сделанный Ингой, привёл её к логическому концу. Успеть до выноса тела? «Запомни меня молодой и красивой», как пела Таня Овсиенко. На труп даже смотреть не хочется. Пусть эксперт и следователь описывают. А вот следы на месте преступления…
Даже не попытавшись поймать такси, Егор сел на троллейбус. Сжав поручень, убеждал себя лишь в одном: не сорваться, если там окажется Бекетов.
По левой стороне показался «Верас», среди машин на стоянке были заметны обе «шестёрки» – вишнёвая и белая.
Егор сошёл и, сдерживая желание перейти на бег, зашагал к трём столбикам. К выносу тела он успел. Что-то, покрытое простынёй, грузили в машину. Он бы ещё мог приблизиться и поднять край простыни, вместо этого свернул в подъезд.
Первым, у самого порога квартиры, увидел курящего Папаныча.
– Привет, стажёр. Давидович тебе сказал?
– Он. Как её убили?
– Инсценировка самоубийства. Пошли, сам всё увидишь.
Внутри, в шестнадцатой квартире, Трунов заканчивал заполнять бланк протокола осмотра места происшествия. Эксперт сворачивал нехитрую аппаратуру. Две тётки, скорее всего – приглашённых понятыми, жались к окну.
– Лежала на спине в спальне, – экскурсоводствовал Папаныч. – Практически голая, в полупрозрачной порванной ночнушке. – На губах потёки чего-то белого, незначительные. На прикроватной тумбочке – стакан с водой, на три четверти полный.
– Где он?
– Следователь забрал как вещдок. На нём только узкие женские отпечатки. Сто процентов – самой Дауканте. Была коробочка со снотворным, почти пустая. Если была до этого полная – доза в несколько раз больше летальной.
– Трахалась, – добавил Трунов. – Считай, умерла с кайфом. Тело поднимали – из влагалища сперма полилась.
Его ситуация не забавляла, но и не напрягала. Девочка расстроилась, что отдалась не тому. Или трахаль обещал жениться, потом кинул. Вот и наглоталась дряни. Бывает. Дело житейское, не впервой.
Действительно, на простыне виднелось пятно.
Егор пощупал подушку. Сухая.
– Папаныч! Если потёки на щеках, жидкость должна была попасть на подушку?
– Само собой. Ну? Ищи подсказки, юниор. Что-то не заметишь, я подскажу.
– Если мокрую подушку заменили сухой, где мокрая?
– В шкафу посмотри.
Она действительно лежала в шкафу. Не мокрая, но очевидно влажная.
– Андрей, занеси в протокол! Второе. Я как свидетель, хорошо знавший потерпевшую, заявляю: она была аккуратистка. Уж точно не отправилась бы на тот свет в рваной после секса ночнухе. Третье. Если бы она встала после секса и пошла наполнять стакан водой, из неё всё бы вылилось при ходьбе. Четвёртое. Почти полный флакон таблеток не пропихнёшь внутрь, запив глотком воды. Почему стакан полон на три четверти? Я отвечу: Бекетов, а ты его будешь допрашивать, он последний видел её живой, каким-то образом закачал ей в глотку снотворное, размешанное в стакане в виде суспензии, пролив на подушку часть, потом вымыл стакан и поставил на место, удалив свои пальцы и прижав стакан к её руке.
– Понятые! Я закончил. Подпишите на каждой странице. Здесь и здесь, – он повернулся к паре первомайцев, излучая особое, сверхчеловеческое понимание вопроса. – Существует особое мнение, высказанное на таком уровне, что ни мне, ни тебе его не оспорить. Знай: имело место самоубийство. Поэтому не вижу причин тревожить Бекетова и вызывать для дачи объяснений.
– Падла ты, Андрей. Грохнут тебя, мы тоже запишем в протокол: сорок восемь ножевых и три пулевых, какое страшное самоубийство! Но – ты сам решил. Тебе и отвечать. Пиши отказной и спи спокойно по ночам, – Папаныч положил мясистую пятерню на плечо Егору. – Пошли отсюда.
– Мужики… Думаете мне приятно… – мяукнул следователь вдогонку, но его уже не слушали.
У подъезда Папаныч снова закурил.
– Тошно, парень? Мне тоже. Знаешь, даже когда хороним кражу велосипеда, чот на душе тоска. Но то – железяка, брошенная без присмотра. А здесь человек. Молодая красивая баба. Пусть блядушка, раздвигавшая ноги за деньги перед начальником, какая, в жопу, разница? Злодей известен, повязать его – как два пальца. И тут как с небес: «существует мнение».
– Так какого … это всё вообще?! Для чего вы все каждый день идёте на работу в мусарню? Писать никчемные бумажки «не представилось возможным», получать оклад каждый месяц и надираться по вечерам?!
Папаныч выбросил сигарету.
– Я тебе прощаю, потому что ты на взводе. А теперь подумай сам, молокосос. Если я, Давидович, Вильнёв – все мы пошлём эту службу нах и снимем погоны, кто останется? Мы же раскрываем преступления, хоть не все. Мы всё же сажаем гадов за решётку. Мы сажаем домашних тиранов, которые просто поубивают жён и детей, если их не сажать. Да знаешь ли ты, сколько мы уродов с ножами за год берём? А каждый нож в пузе – это чья-то жизнь. Да, мы – говённые работники, потому что система такая. Но кто кроме нас? Ты, парень, сто раз подумай. Работа здесь дурная, триста раз неблагодарная. Но необходимая! И никто кроме ментов её не сделает. Или ты с нами, тогда принимай правила игры, или вали, не путайся под ногами. Если возвращаешься со мной в РОВД, пошли в автобус.
Около РАФа Егора перехватил невесть откуда нарисовавшийся Аркадий. Схватил за локоть и оттащил подальше от Папаныча.
– Тебе доходчиво сказали: к Инге не лезь!
– Не лезть, пока она работает на Бекетова. Вы не в курсе? Уволилась досрочно. На тот свет.
– Удостоверение верни!
– Не с собой.
Он полез в автобус, не слушая капитана. И снова не отдал фальшивую корку.
– Папаныч! Он записал тебя участником протокола осмотра?
– Записал. Но я не поставил подпись. Пусть сам подделывает, – начальник розыска сунул в рот новую сигарету, но не стал курить. – Останови у «Вераса».
Егор повернул голову направо и увидел, как Бекетов с Элеонорой идут к машинам. Убийца что-то говорил, высоченная секретарша радостно ржала от его слов.
– Папаныч! Ты чего остановил? Показываешь мне следующую его жертву?
– Не обязательно. Урод может и до неё кого-то замочить. Поехали.