Другие, чем те, по которым живут.
И пули застыли, звука не слышно,
А сердце стучит, и ноги бегут.
Знать, правда моя, осталось немного!
И дан мне провал в временном колесе.
Поставлю потом я точку, и с Богом
Еще поживу на столь грешной земле.
Кто к нам с мечом
Ну что, нелюди, занеможилось? Вот решили, таким должен быть мир, пропитанный «ДЕМОКРАТИЕЙ». А – лукавите, и не скрыть.
Вам плевать, что ваше устройство мира в целом хотят не все.
Поднимаете рать нацистов, а Освенцим забыли уже?
Точно так же зло пестовали, направляли, и вдруг оно развернуло на вас свою рожу. Вам же плюнуло, в ваше лицо.
Признаете свободу личности, если дует
в вашу дуду.
Ну, мешает вам Православная загибать
салазки в дугу.
Денег много, по сотенке баксов,
тем молоденьким, что от сохи.
Пусть свинцовым дождем орошают тех,
кто встал на защиту семьи.
Да, мешает вам Русь православная,
многим, многим владеет она.
И на это на все выделяется у немногих
обильно слюна.
И мешает вам Русь устанавливать во
всем мире немногих власть,
Чтобы можно было спокойно недовольных
на плаху класть.
Пуск на Байконуре
Мелко-мелко задрожали
Звоном ознобом бокалы и рюмки,
Подвески у люстры и стекла в окне.
Люди с тревогой переглянулись.
Гул нарастал мощной силой в земле.
Лица людей устремлены на север.
Жены и дети в молчанье стоят.
Знают – мужья в это время за стартом
Новой ракеты с тревогой следят.
Вкруг разрастается облако газов,
Всполох багровый прорезала сталь,
Нехотя, медленно встала на пламя,
И … унеслась в бирюзовую даль.
Будто с ушей поснимали беруши,
Гул разговоров и вскрики детей.
В ста километрах на север: мужчины,
Шли к мотовозу – домой и … скорей.
Байконуровский пуск
Темное южное небо, как бархат,
усыпанный блестками звезд.
Всех ярче созвездье Медведица,
а по другому – Воз.
Небо над степью пропитано запахом
горькой полыни и трав.
Пуск на сегодня, и мы собрались здесь
не для пустых забав.
Сегодня итог всей нашей работы. Холм
пусковой впереди.
Два километра от нас до стартовой,
нужно всем в бункер зайти.
Гул под ногами и сверху, и сбоку, дрожь
не земли, а Земли.
А над холмом завихрение светлое, будто
живое внутри.
Словно пузырь ярко-красный в центре,
он, надуваясь, растет.
Гул нарастает, шар протыкает нос
от ракеты навзлет.
Лопнул пузырь. Ракета застыла. Грохот
раскатом и вот,
Медленно к верху уходит изделие,
в свой траекторный полет.
Дюзы крестом, грохот треском сменился.
Выше! Где солнца луч.
Вот он от корпуса отразился кругом
на небе без туч.
Круг от креста разрастается.
Следом, пара других растут.
Все хорошо! И яркую звездочку видно
еще пять минут.
Лаврентьев Николай Андреевич
Родился в 1942 году в Поволжье, в Нижегородской области. После окончания школы работал слесарем на заводе. Окончил Горьковский Политехнический институт. С 1968 года – кадровый офицер. Служил на Полигонах РВСН и в Центральном аппарате Министерства Обороны. Очень люблю поэзию. Особенно мне нравятся стихи, в которых, как бы сама по себе, звучит мелодия. Пытаюсь писать сам, но что из этого получилось – судить моему дорогому читателю.
Школа имени А.С. Попова
Школа Попова, первый звонок.
Юнгой спешу я на первый урок.
Ты – мой кораблик, плывешь по волнам
По морю знаний к труду в океан.
Сколько с тобою видел я стран,
А у штурвала седой капитан.
В штили и штормы водила нас в бой
Умной и строгой своей добротой.
Школа Попова, бал выпускной.
Вот ты готова расстаться со мной.
Новых матросов слышны голоса…
Полный вперед! Поднимай паруса.
Он и я
Быть может, это было не со мной…
В России много и без нас народа.
Но я – ровесник Битвы под Москвой,
Он – Октября семнадцатого года.
Рванули вместе. Он кричал Ур-р-а!
Оставив мысли обо мне в окопе.
Я тоже громко заорал У-а-а,
Когда легонько шлёпнули по попе.
Я – новый гражданин, Он – лейтенант,
А снайпер не сводил с меня прицела.
Но встал Он между нами, как стена…
Враг хладнокровно выбрал офицера.
Уж много лет Его земля хранит.
Погиб, не пропустив к Столице танки.
Об этом строго говорит гранит
Его последней Братской коммуналки.
Я вспоминаю мамины глаза.
Внезапно слезы высыхали сами,
Светлее становилась бирюза,
Когда смеялся я Его глазами.
Однажды, я запел, придя домой.
Увидев мать, мой голос поперхнулся.
Она сказала – пой, сыночек, пой.
Мне показалось, это Он… Вернулся!
Значительно позднее понял я
Простую и без хитростей науку —
Отцы всегда бессмертны в сыновьях,
А сыновья пожизненно – во внуках.
Богач и нищий
Мы без отцов – как у дороги
Деревья юные без крон.
На нас со стен смотрели строги
Они, ушедшие на фронт.
Мне кажется, мы были старше
Войной задетых – детских лет,
И безотцовщину познавших,
И трудный материнский хлеб.
Тогда месили хлеб с мякиной.
Всегда немножечко сырой
Он был упругим, как резина,
И звали мы его мандрой.
Однажды, я уж в школу бегал,
И вдруг увидел через дверь,
Как мама мне горбушку хлеба
Украдкой сунула в портфель.
Шагал я в школу, как ступает
Богатый баснословно шах.
Я представлял себе, как тает
Горбушка прямо на зубах.
Мне так в нее хотелось вгрызться,
Горбушку по дороге съесть,
Но где же тут остановиться?
И как-то непристойно здесь.
Урок казался длинным, тошным.
Живот предательски урчал,
И то и дело, как нарочно,
Пупок мне по спине стучал.
Вот наконец на перемене
Мы вышли подышать во двор.
Я со своей горбушкой в жмене
Облокотился на забор.
Из-под земли, из-под забора,
Не знаю, мальчик лет шести
Возник передо мной и взора
Не может с хлеба отвести.
Его лицо не знало мыла,
Одежка рваная – воды,
А рот его – свинячье рыло,
Давно не чувствовал еды.
Я тоже был еще ребенком,
Но не забуду этот взгляд —
Глаза голодного волчонка
Холодным пламенем горят.
Он попросил – пульни мандрички,
Сглотнув слюну, почти взахлеб.
Хотелось сдуть его, как птичку,
Но руки разломили хлеб.
Я думал, пожую подольше,
Но крошки мигом проглотил.
А в тот кусок, что был побольше,
Зубами впился крокодил.
А на уроке, глядя в небо,
Не понимал я, хоть убей,
Как мог Христос одним лишь хлебом
Ораву накормить людей.
Вдруг мысль пришла, как с неба манна —
Я знаю! Он кормил любя!
Ведь так же поступала мама,
Нам отрывая от себя.
И до сих пор мне с чайной чашкой
И торт в сравненье не идет —
Горбушечку ржаной черняшки
Жена на блюдечко кладет.
Разговор с братом
Сколько лет упали в Лету, сколько лет!
Смотришь мудро ты с портрета им вослед.
Нас с тобой война качала и баюкала,
Бабьим голосом кричала, улюлюкала.
Помнишь, мама из буфета даст нам
сладости.
У самой блестят при этом слезы радости.
На двоих комочек белый, вроде сахара.
Я не знал, что с ним мне делать,
и забрасывал.
Ну, а ты уж был постарше, умный,
опытный —
Под кровать, и там на марше мигом
слопывал.
Сколько лет! А жизнь нас била
и настойчиво.
Проверять она любила на устойчивость.
Сколько в хлебном переулке ночью
выстоял
И, за след зубов на булке, задом
выстрадал.
Сколько лет! А столько дела сделать
удалось!
Ввысь ракетой прогудела наша молодость.
Полигоны – Тюратамы, пот до ниточки.
Все прошли и тут, и там мы,
да с избыточком.
Без твоих бы рук бедовых и одаренных
Не смогли б взлететь Титовы и Гагарины.
Выпить, брат, с тобой за это полагается.
Вот твоя тут под портретом выдыхается.
Капустин Яр
С. Д. Корнееву
В степи, открытой всем ветрам,
Как рыцарь, гордо и устало
Стоит ракета-ветеран
И смотрит в небо с пьедестала.
Она поставлена туда
В честь тех, кого страна не знала,
Как воплощение труда
В громаде грозного металла.