Самолет, как в бездну, провалился в густую черную облачность. Настя, вдруг, ощутила резкую боль в голове. По мере снижения воздушного судна, боль нарастала. Настя выпила обезболивающее, закрыла глаза и прошептала:
– Господи, скорее бы земля! А там меня встретит Федор.
Но ни в зале ожидания, ни за его пределами ее никто не ждал.
Все то время, пока Настя находилась у стойки выдачи багажа, она названивала мужу. Телефон Федора оставался вне зоны доступа. Тогда девушка позвонила маме:
– Алло, мам, я прилетела, жду багаж. Ты не в курсе, что с Федором? Обещал встретить и как сквозь землю провалился.
– С приездом, Настенька! – ответила Алевтина Сергеевна. – Я со вчерашнего дня на дежурстве. Утром звонила, он был дома, собирался в аэропорт. Попробую узнать что-нибудь у соседей.
Три месяца назад Алевтина Сергеевна осталась одна, и Федор с Настей решили перебраться жить из поселка, где Федор работал на сейсмостанции, к ней город. Тем более, Федору обещали здесь свою лабораторию. А у Алевтины Сергеевны был большой дом с участком в частном секторе, состоящий из четырех комнат, кухни и огромной прихожей, где во время сильного дождя протекала крыша. Федор латал ее несколько раз, но вода находила новый лаз. Дому нужен был капитальный ремонт, и Федор, в самое ближайшее время, собирался этим заняться.
Настя, наконец, схватила свой чемодан с крутящейся ленты, устроилась на заднем сидении одного из многочисленных такси, стоявших у входа в аэропорт, и стала бессознательно глядеть в окно. Мимо мчались машины, мелькали рекламные щиты и светящиеся фонари, но Настя ничего перед собой не видела. Ее глаза застилал туман неизвестности. Девушка забыла про головную боль. А, может, лекарство уже подействовало. Она забыла про все на свете, ее лишь мучительно тревожил вопрос:
– Что с мужем?
Зазвонил мобильник. Настя схватила телефон и услышала голос мамы:
– Настенька, девочка моя, ты только не волнуйся! Я позвонила нашей соседке Галине. Она сказала, что в детском саду, что на соседней улице, взорвался газовый баллон. Был пожар. Так как сегодня суббота, детей было мало, и вроде всех спасли. Твоего Федора там видели.
У Насти заныло сердце. Федор никогда не проходил мимо чужой беды.
– Тебе только в МЧС работать. Твое призвание – людей спасать, а не землетрясениями заниматься! – часто, с улыбкой, говорила ему Настя. Она была уверена, что если уж ее муж оказался на месте трагедии, то обязательно постарается помочь пострадавшим, даже ценой собственной жизни.
– Нельзя ли ехать быстрее? – нервно спросила Настя водителя.
– Нет, мы уже в городе, – ответил тот. – У вас что-нибудь случилось?
– Еще не знаю, – сухо пробурчала девушкаи закрыла глаза. Ей сейчас совершенно не хотелось общаться.
Настя бросила чемодан у порога своего дома и побежала к детскому саду. Было темно, но возле обгоревшего здания все еще толпились зеваки. Пожарных уже не было, но стояла полиция. Настя попыталась пройти во двор. Ей преградил дорогу лейтенант:
– Девушка сюда нельзя! В любой момент может произойти обрушение.
– Скажите, кто-нибудь пострадал? – спросила она, но услышала грубый ответ:
– Повторяю, отойдите!
– Поймите, я живу рядом, и спрашиваю не из праздного любопытства. Меня муж в аэропорту не встретил и на звонки не отвечает! Я не знаю, что и думать! – объяснила она лейтенанту. Он взглянул на Настю и уже более мягко произнес:
– С детьми все в порядке, они находились в дальнем крыле здания. Их сразу же эвакуировали в безопасное место. А вот повар, находившаяся в момент взрыва на кухне, обгорела сильно. Ее нашел молодой мужчина. Возможно, это ваш муж. К несчастью, на него упала горящая балка, когда он через окно передавал женщину спасателям. Их обоих увезли, скорее всего, в больницу скорой помощи.
– Спасибо! – прокричала Настя и помчалась к стоянке такси недалеко от ее дома.
Девушка поднялась на третий этаж больницы, где располагался ожоговый центр, и направилась кстойке медрегистратора.
– Здравствуйте! К вам сегодня поступал Федор Харитонов? – взволнованно обратилась она к медсестре.
– Да, – предварительно полистав журнал регистрации больных, ответила та, – есть такой. Он в реанимации, но туда вход воспрещен. Однако, его лечащий врач, Смирнов Олег Викторович, сегодня дежурит. Зайдите в ординаторскую, он должен быть там.
В дверях ординаторской Настя столкнулась с мужчиной лет сорока в белом халате и колпаке. Он был высокого роста, крепкого телосложения и в очках.
– Скажите, пожалуйста, вы лечащий врач Федора Харитонова? – спросила Настя. – Я его жена.
– Да, – взглянув на нее поверх очков, ответил Олег Викторович. – Ваш муж сильно обгорел. Шестьдесят процентов ожогов. Мы делаем все возможное. Он бредит, и зовет какую-то Настю.
– Это он меня зовет! – взволнованно ответила девушка. – Разрешите мне его увидеть!
– Хорошо, я сделаю для вас исключение. Может это пойдет вашему мужу на пользу. Наденьте халат, шапочку, бахилы и следуйте за мной, – произнес он.
Федор, всегда такой сильный и уверенный в себе, лежал теперь под капельницей, перебинтованный с головы до ног. Несмотря на тяжелые ожоги, он не стонал. Он лишь время от времени еле слышно произносил ее имя. Настя подошла к Федору, взяла его перебинтованную руку и поднесла к своим губам. Она просидела так минут двадцать, периодически нашептывая, сквозь слезы:
– Ты только не оставляй меня, пожалуйста! Вернись ко мне!
Вдруг, она почувствовала, как Федор слабо сжал ее руку.
Он словно хотел сказать ей:
– Я вернусь!
Вошла медсестра.
– Вам пора уходить, – сочувственно поглаживая девушку по плечу сказала она.
Настя нехотя вышла из больницы. Разбушевавшийся ветер срывал с деревьев листья и разбрасывал их повсюду. Они тревожно шуршали под ногами, будоража мысли. Настю, то одолевал страх за жизнь Федора, ведь шестьдесят процентов ожогов, это очень много! То, вдруг, какое-то необъяснимое светлое чувство закрадывалось в ее измученную душу.
– Он меня любит! – стучало у нее в голове. – Но почему должно было произойти такое страшное событие, чтобы я это поняла!
Настя зашла домой. Здесь было пусто без Федора. Ее душа кричала:
Не цветет у дороги вишня,
Вдаль гляжу – не видать ни зги.
Песен жаворонка не слышно,
В мастерской не шуршат шаги.
И часы на стене застыли,
Словно замерло время вдруг.
Ты мне больше не даришь лилий,
Телефона не слышен звук.
Возвращайся, любимый, прежним,
Возвращайся ко мне без слов,
Вместе с ливнем рассветнымсвежим,
Вместе с запахом васильков.
Девушке было невыносимо находиться одной в этом большом пустынном доме, и она решила ехать к маме.
Федор выкарабкался благодаря профессионализму врачей, заботе Насти и своему огромному желанию жить.
В один из дней молодые люди гуляли в больничном парке.
Выпал первый снег. Он был нежный, мягкий и быстро таял на асфальте. Однако на ветках деревьев снег оставался нетронутым. Он густо запорошил высокую голубую ель, которая обособленно стояла в глубине парка. Казалось, он обнимал ее своими пушистыми лапами, чтобы ей не было так одиноко. Федор тоже обнял Настю, достал из правого кармана трико письмо с их старым адресом на конверте и протянул его жене. В письме сообщалось, что дочь Федора, Ольга Харитонова, находится в таком-то детском доме по причине внезапной смерти ее матери.
– Я долго не мог с ними связаться, – начал Федор, – но вчера ко мне приезжал Андрей. Помнишь, он жил с нами в поселке в соседней квартире?
– Да, он мне звонил, и я сообщила ему в какой ты больнице, – ответила Настя.
– Так вот, – продолжал Федор, – он привез мне это письмо. Оно по чьей-то халатности долго пролежало в чужом почтовом отделении. Теперь ты все знаешь.
Федор вопросительно взглянул на жену…
Наступило молчание, которое длилось совсем недолго.
– После твоей выписки мы поедем за Оленькой, – решительно произнесла Настя. – У нас ей будет лучше, чем в детском доме.
– Спасибо, родная! – крепко обняв Настю, обрадовался Федор. – А потом я обязательно возьмусь за ремонт дома. Надеюсь, со временем в нем зазвучит не один детский голос…
Литературные кунштюки
Вадим Максимов
Люди-меч[7]
Пусть не давит он нас, неотёсанных, перст,
Указательный перст указущий.
Нам указка – ничто, уж такие мы есть,
Что глыбеем от окриков пуще.
Ну, а если не горлом, а вздумаешь сжечь
Эти наглые чёрные глыбы?
Глыба-люд, закалившись, рождает люд-меч,
И не скажет за плавку спасибо!
Преодоление
Спой песню про безногого,
Спой песню про безрукого.
Спой песню о Маресьеве,
Напой о Харе песню нам!
Но жалче нам бездушного,
Но жалче нам безмозглого,
Но жалче нам забытого,
Безвестностью убитого
Небес Сократа мудрого,
Земли титана грозного!
Курята учатся летать
О высоте лопочут сёла,
Идёт летать цыплак весёлый,
К прогрессу надо прирастать!
Курята учатся летать!!!
Летают станции «Салюты»,
И курам, как честному люду,
Их позывной мешает спать.
Курята учатся летать!!!
Шагают куры с орденами
К себе куриными путями
Во двор – куриный корм клевать.
Курята учатся летать!!!
Мы высоту задором сломим,
Задор крылят крыла дипломов,
И нас слепцам не осмеять –
КУРЯТА УЧАТСЯ ЛЕТАТЬ!!!
Песнь о Петре Великом
Не забывай те грозные года,
Когда была Расея молода,
Ея пороли гордые ветра,
Она мужала гением Петра.
Поклонимся великим тем годам,
Тем славным господам и их рабам,
А пуще – Императору Петру,
Тому, о коем плачем на ветру,
Лефорту, Сашке, Брюсу, Репнину,
Всем тем, что в люди вывели страну.
Всем миром, всем народом, всей семьёй
Помолимся за наш Петровский строй!
Нашим родителям
У холодного моря зябнет липкая пена,
Там где мчится поезд «Воркута-Ленинград»,
Комсомолка сыграла на уроке Шопена,
Но её не размазал пистолета разряд!
Рассказ ваганта-1905
Сердце осветил гитары сполох,
Хрыч я хрыч, но хрыч весьма весёлый,
В полночь будет мне сто десять лет:
Я приличий общества боялся,
Но зело за юбками гонялся,
Хоть я, может, вашим дедам дед!
На толкучем у блатного Макса
Отхватил за рупь трёхтомник Маркса,
И пока читал, мой борщ прокис.
Тут меня декан-легаш увидел:
«Ты Его Величество обидел,
С книжками нечистыми кати-ись!»
На царя я в знатной был обиде,
Шёл с нирверситета в пьяном виде,
Напоролся где-то на толпу.
Думал: ну, скогтит горячка,
Прочихался, вижу: стачка,
Точно в Клязьму, сиганул в борьбу.
Пособлял нам Саваоф Создатель:
Сто городовых пришили за день –
Всё равно нам жись – без смерти смерть.
Свищет Власть ехидною рогатой,
Нас у своего Христова брата
Принудив отнять сей грешный свет!
Нет прозей тех лет багряной прозы:
Вонь в «холодной», на газоне розы,
Словно дамы пахнут. «Ну, прощай,
Ревуяр, смутьян, извольте ехать,
Можешь жить в Республике и в Рейхе,
Там бунтуй, голубчик, не скучай!»
А, братва, мне стало не до скуки –
Отдал сердце, голову и руки,
Яко в потрошилку, я за вас.
Выпер сотню монархистов
И борцов с дворцами выслал,
Как пришёл промозглый славный час.
Посылал декана я без мата,
После занял место в деканате,
Лучше всех в Совдепии живу.
Только если обыватель –
Наш советский воспитатель –
Враз его диплом при всех порву!
Сказкам К. Паустовского
Брови из дыма над глазом сигар,
Кружится жук. «Прилетел на пожар?» –
Синька догадки. Дым на крыле.
И засыпает жук в серой золе.
«Не от пожара ль рождается жук –
Лето на зелени смачной прожить,
Смерть есть пожар – значит, смерти он друг,
Чиркает – к горю в ночную поздныть?»
…Вам, Паустовский, лире болот,
Жалко в костёр было бросить сосну.
Как вы призвали с листочных «охот»
В сказке жука на войну?
В ржави горящего горла войны
Был он последней ласки жучок.
Плакали сказки без чистой воды,
«ИЛ», богатырь бронированный, взмок.
Галькой зубовно стучала Ока,
Рыжий прожектор – победы маяк…
Чёрно ревел жук в глазу. Чуял враг
В драном бельме нашей мести рога! –
Это серьёзней путчей пивных,
Это острее касочных рог!
Хлюпеньких слёз – болотных, гнилых
Не принимает слёзный поток!
…Сушит асфальт, как картошку, листву,
Где-то табачные косят цветы.
Жжём мы костёр. И на дым на траву
Живность явилась с рогом крутым.
Снова пахнуло огнём из газет:
Хочется, словно тех касок рогам,
В боль примужиченным жирным мозгам,
Чтоб на пожар полетел мертвоед.
Только ракеты крылу не скосить
Рог у жука и цветка огонёк!
Мудрому пламени хватит сил,
Сила горячая, жук-носорог!
Пабло Неруде
С горькою бедностью с вами, герой,
Сладкий закат отстреляли.
Молнию-землю с прахом-землёй
Мёртвой решёткой распяли.
Молнии тело билось огнём,
Горы – сгорбаченным трупом.
Выкрали ваше живое перо
Пальцы друзей, что преступны.
Реки текли в Магелланов пролив,
Пил океан за свободу.
Видим, что карой из песен твоих
Тучи шагали и годы.
То не война, то – карающий миг:
Молния с мыслью сойдутся –
Взрыв… Не один своротился язык
С тёмным сочувствием куцым.
Только воскресшие жертвы рыдать
На фотографиях будут.
Ваша свобода – нам – взоры назад,
Мука – не водится с блудом.
Фронтовому поэту В. Баранчееву
Словно жаба с губами крашеными,
Над Вселенной потомок гундит:
«До чего примитивна лажа –
Исаковский, Сурков и Дудин!
Грязь безвременья? Понимаем,
Но зачем же в поэты лезть –
Северянин в выси монбланит,
И другие Антеи есть!»
Слушай, сдоба снобистая пышная,
Слушай ты, теоретик-свин,
Хоть во лавры безбрежно пишется,
Нас хранит неподкупный гимн
Баранчеева-сталинградца.
Промороженный Сталинград.
Чуть безграмотно гнутся пальцы,
От мороза почти звенят –
В них живая стучится искра,
Не богемы туманный сплин!
Слышишь, пышная сдоба снобистая,
Слышишь ты, теоретик-свин?
Из дерьма в светлый век не протопаешь,
Но за демоном и божеством
Шёл прогресс первобытными тропами,
Шли светила кровавым путём.
Я в себе, словно зверя, гения
Изничтожу в зловонный прах,
Коли кол забью на военных
Непогибших нагих стихах!
Песни палачей
«Слово для искусства слов – священно,
А страдают люди – ну, так что ж!»
Чей-то прадед кайзеровским пленом
Отвечал за ту чужую ложь.
«Мглистый век не хочет серебриться,
Стих наш серым оловом застыл».
Да живут по веку и по триста,
Кто казну неправды расказнил!
Вы, живя над старыми костями,
Вновь поёте песни палачей!
Я извечно буду драться с вами,
Умирая в серебре ночей!
Песня
Когда корабль Земли в безумье тонет,
С горючей бойни роем мчатся тени,
Пытался смерть убить ты многотомьем,
Но шибче вниз идём, товарищ Гений.
Ты боли не щадил, чтоб к солнцу далей
Пришла Земля рабочей ночью звёздной,
Ты – не чума, но шёл девятым валом,
Спасал и убивал, товарищ Грозный.
Смешал ты сдуру злато и светила,
Ракеты, зёрна, мудрость мерил лупой.
И нищета, и бездны отворились
Свечением твоим, товарищ Глупый.
В ленивый холод цветшая гвоздика,
Огонь подземный с песней поднебесной,
От дикарей спасём твой миг великий,
Твой честный миг Земли, товарищ Честный.
Песня московского ваганта-1983
Жар – как столб. Весна царит. Насекомое лежит,
Словно девочка в купальники цветастом.
Снится звёздный кавалер. О наличье строгих мер
Ей откуда сведений набраться!
Приближается вагант – не поэт, не музыкант,
Дух весенний поднялся весёлым тестом.
Словно старым утюгом, по красотке – сапогом –
Только мокрое цветное сохнет место.
Тут прискрипался старик: «Пацаньё плюёт на крик,
Раз – и нету нимба солнечной дивчины!»
Пацанья готов ответ: «Эй, идейник, жрец газет!
Нарушала трудовую дисциплину
Эта барышня сейчас. В пляжкостюм «павлиний глаз»
Нарядилась, развалилась, и ни слова!»
Хрыч подальше припустил: только в бане пиво пил,
А ходил директором столовой!
Песня деда Мороза-1984
Декабрьская полночь черна и сыра,
Дожди на прудах оскользаются,
Прижался к траве, что по-волчьи сера,
Огромный белёсый заяц.
Висит над страною бесснежный прогноз,
На пасмурный морок похожий.
«Прохожий, привет! Это я, Дед Мороз,
Виновник зимы непогожей!
Любая снежинка и капля, поверь,
Запомните, внуки и деды:
Когда-то дрались за Отечества дверь –
Теперь защищаем планету.
Я бросил морозное дело своё,
Европа бушует недаром,
Не терпит угрюмое брюхо её
Притихших вселенских пожаров.
Мороз – пустяки пред всеобщим концом.
Шагаю по лужам угрюмым
По миру простым перехожим певцом,
Запрятав в багажник юмор.
И мирной зимой будет лёд голубеть,
И синий морозец будет,
И снежной пыльцой липа с дубом звенеть,
И холод людей не остудит».
Ноэль ваганта-1985
Не ведая Веры и страха, мы,
Несясь из постели в постель,
Подколем большие умы страны,
Сварганим крутой Ноэль!
Живёт на свете один мужичок,
Имеет он пять бунгал,
Он року покорен, как сытый бычок,
И жёнам ставит рога.
«Бухгалтер – поэт? Не чрезмерна ли честь
Великие выдать слова,
Что жизнь такова, какова она есть,
И больше никакова!
Позвольте, бухгалтер, при чём тут честь –
МНЕ веком даны права,
А жизнь такова, какова она есть,
И больше никакова!»
Пришёл наш титан к тёте Маше в роддом:
В пожаре январских звёзд,
Как скажем на нашем жаргоне родном,
«она заимела хвост»!
Пришлось тут ему колыбельную петь:
«К чему мечты синева,
Ведь жизнь такова, какова она есть,
И больше никакова!»
Но честен младенец, что в крупах каш
То грозное слово нашёл,
Каким раскидал фальшивых папаш,
И мёртвый словесный шёлк:
«Давно уже смертью повергли смерть,
Сидящую нынче в вас –
Ведь жизнь такова, какова она есть,
И больше никакова!»
Старый марш-1985
Всё, что наше, мы сделаем нашим,
Не отнять ни глубин, ни миров.
Мы шагаем под старые марши
Дальних стран и далёких голов.
Начинаем, начинаем,
Станет правдою бывший обман,
Начинаем, начинаем,
Аж до солнца встаёт океан!
Заступись за хрустальные ночи,
За горячую рыбу зари!
Кто сгореть в полминуты не хочет,
С этой нашей минуты горит!
Надоело, надоело
Ждать ветров у ленивых морей!
Надоело, надоело –
Вскипятим нашу кровь поскорей!
Надоели холодные слёзы,
Не согреться лучами речей!
Подавай к электронному возу
Незапятнанных нам лошадей!
Поскорее, поскорее,
Всей Землёй за обиженных – шаг!
Поскорее, поскорее,
Но зазря не чеши свой кулак!
Прочь, проруха великого века,
Отпусти наши пятки, беда!
Обнимитесь, мечтучее небо
С практикучей землёю труда!
Неудачи, неудачи,
Вы не смейтесь на нашем пути,
Неудачи, неудачи,
Берегитесь – мы вас победим!
Тридцатые годы
«Это тебе не буржуйский возок,
До Соловков пробавляйся подводой!»
Подан трудягам хороший урок.
Так начинались тридцатые годы.
Мент по зубам тебе смачно даёт:
«Гад иль дурак – опоздал на работу?»
Только Мадрид от расстрела спасёт.
Так продолжались тридцатые годы.
Красная площадь. Тюремный рассвет.
Прахом чернеют Москвы-реки воды.
Свастика шлёт комсомолу привет.
Так завершались тридцатые годы.
Небо обманет, и льстиво на свет
Тянутся черви несчастной породы.
Ищем на камне на голом ответ,
Чем же богаты тридцатые годы.
Годы могучие-славные, годы дюраля и Сталина,
Так они тяжко ползли, что не увидеть земли!
Даже рождённые через года
Двери от вас запирают всегда
На ночь, о, славные годы!