Великий Новгород
Член Союза писателей России, член-корреспондент ПАНИ, член-корреспондент Международной академии наук и искусств, автор 12 поэтических сборников. Стихи его публиковались в газетах «Литературная Россия», «День литературы», «Литературная газета», в журналах «Наш современник», «Невский альманах», «Север», «Российский колокол», «Литературная столица», «Российская литература», «Новгород литературный», «Поэзия. XXI век от Рождества Христова», в альманахах «День поэзии», «День русской поэзии», «Невская формула», «Вече», в сборниках «Антология русской поэзии», «Антология “Литературная Евразия”», «Все поэты Новгородской области», «Поэт года». Стихи также переводились на английский язык и публиковались в журнале «Рашн Белл».
Лауреат Международной премии им. Владимира Набокова, Московской премии, Международной Лондонской премии в категории «Звезды» им. Джорджа Байрона; награжден орденом Александра Невского.
«Рутульский край…»
Рутульский край.
Бурливая весна,
Где беркуты парят над Цокульдагом[11].
Внизу долина от цветов красна
И смотрится небесным райским садом.
Вдали дымит
Проснувшийся аул,
А здесь блестят кремнистые кошары.
От водопадов слышен мерный гул,
Ему с отарой внемлет пёс поджарый.
Река Самур
Течёт издалека,
Струясь меж гор и синевы высокой,
Над ней плывут, как руна, облака
В лучах сказаний древнего Востока.
Мне непонятен
Говор здешних мест,
Но он звучит мелодией долины,
Где одинокий видится мне крест —
Ушедших всех скрижальный список длинный…
Бегут века,
И жизнь озарена
Для путника пришедшею весною,
Об этом слышно, как поёт зурна,
Звенит в горах со страстью неземною.
«Мы окружили Мариуполь…»
Мы окружили Мариуполь,
Нацистов в нём полным-полно.
И он почти что неприступен,
И он – зубная боль давно.
Гнездо таких гремучих гадов
Могли б мы просто раздавить,
Но нам детей и женщин надо
От мрази сей освободить.
Они как щит живой. Но время
Предъявит террористам счёт,
И меч возмездия не дремлет,
Он их стремительно сечёт.
Пусть кажется, что здесь мы медлим,
Коль нынче льётся кровь ребят,
Он будет скоро, шаг последний,
И гады в пропасть полетят.
«Лежу, хандрю и прочее…»
Лежу, хандрю и прочее,
Затмила душу мгла.
Поставлю многоточие,
Коль жизнь ещё мила.
Мне ль изменяет мужество
И стойкость от невзгод?
Вон птица Феникс кружится
И что-то всё поёт.
К чему ты, птица вещая,
Свой голос подаёшь?
Мне на роду завещано
Не только сеять рожь —
И пастухом привычно мне
Пасти с утра коров,
И все дела столичные
Я позабыть готов.
Мне только бы на дудочке
Бурёнкам вальс играть
И с городскою «дурочкой»
В лугах цветочки рвать…
Хандра моя излечится,
Её я не боюсь,
Вот только сердце мечется
И нагоняет грусть.
«…Тогда оставил я Сибирь…»
…Тогда оставил я Сибирь
И кинулся к земле далёкой,
Где плещет ильменская ширь
Волною вольной, синеокой.
Как в сказке город возникал,
Где сам Садко играл на гуслях,
И ветер душу мне ласкал
И обдавал былинной грустью.
Я пламенел под гул церквей,
Звучали стены как органы,
Но не было мечты моей
Ни в ликах Грека Феофана,
Ни в красках сумрачных икон,
Тогда я испытал прозренье —
Какое счастье, я влюблён,
Пусть даже ты – моё виденье!..
«Но всё же ты на свете есть…»
Но всё же ты на свете есть,
Твой лик средь ангелов таится,
Он подаёт благую весть,
Чтоб смог я верить и молиться.
Как далеко теперь Сибирь!
Я благодарен ей за это,
Что плещет ильменская ширь
В моих туманах и рассветах.
«Если не спишь, то: «Здравствуй!»…»
Если не спишь, то: «Здравствуй!»
Ты приходи ко мне,
Снами моими властвуй,
Зорькой светись в окне,
Речкой струись под кручей.
В вихре летящих дней
Твой говорок певучий
Льётся в душе моей.
Ждут нас морские ветры
И голубой простор
Там, где тебя я встретил
И полюбил с тех пор.
Верю, ещё не поздно
К снам подобрать ключи,
Мирно мерцают звёзды,
Как светлячки в ночи.
С ними и небо краше,
И посветлей в душе.
Кружат дороги наши
На земном рубеже.
В снах, наяву ль, но скоро
Встретимся мы с тобой,
Ждёт нас небесный город
С утреннею звездой.
«Русалки революций…»
Я видел тебя, русалку восстаний…
Русалки революций,
Зачем вам дым восстаний?
Предвидел ли Конфуций
Что с вами в мире станет?
Откуда вы такие?
Вы вроде плоть народа,
Вы родом из России,
Но вам нужна свобода.
Свобода до упада,
До умопомраченья.
Вам ничего не надо,
Но с вами быть – мученье.
И время вряд ли сможет
Вас вразумить отныне,
Но всё ж вы в душу вхожи
Под нашим небом синим.
И есть ещё надежда,
И смысл её известен —
Любить весь мир. И прежде
Быть со страною вместе.
«Ничто не мучит нынче нас…»
Ничто не мучит нынче нас,
И солнце вряд ли здесь погаснет,
И впереди Медовый Спас
С пчелиным гудом, с небом ясным.
Древнейший жизненный уклад
Подхватит старая дорога,
Здесь каждый путник встрече рад,
Как будто в ней – ему подмога.
Вдали старушка с посошком
Бредёт навстречу чуть живая,
И я ей, кажется, знаком,
Совсем она мне не чужая.
– Бабуля, здравствуй! – говорю.
– Касатик, ты ли? К деду в гости?
В какую мне войти зарю,
Коль дед давно мой на погосте?
Я ей в ответ: – Иду к нему.
Своё далёкое, родное
Я близко к сердцу здесь приму
С плетнём, крапивой, лебедою.
Не знаю я другой любви,
От иловайского простора
Восторг несут глаза твои
Под звук далёкого мотора.
«Те песни, что протяжно ты певала…»
Те песни, что протяжно ты певала,
Я слышал на току при молотьбе.
Душистый хмель ночного сеновала
Напоминает нынче о тебе.
О чём ты говорила, я не помню,
В глазах пестрело крытое гумно,
В вечерней мгле струился свет из комнат
Далёких изб. Их нет уже давно.
Мы шли к ручью средь лебеды высокой
За старый двор, где раньше был колхоз.
Ночь набегала лошадиным скоком
Под скрип тележных тягловых колёс.
Никто из нас не думал о разлуке,
Мы шли с тобой вперёд через бурьян.
И голос твой меня теплом баюкал,
И от него я был немного пьян.
Мы обнялись. И поцелуй невинный
Вдруг превратился в страстный, огневой.
Нас провожали взглядами овины
С дремавшею под крышею совой…
«Шли по стерне мы. Набежали тучи…»
Шли по стерне мы. Набежали тучи,
Вот молния сверкнула, грянул гром.
Твой голос стал не слышен. Лишь могучий
Кружился вихрь и нёсся напролом
Вдаль за деревню, по цветам и травам,
Ты вся дрожала, как осенний лист…
И, потеряв в ночи рассудок здравый,
Пел песни пьяный в доску гармонист.
В ближайшей риге мы заночевали
И, обнимаясь страстно, горячо,
Минут, часов совсем не замечали,
Очнулись с первым солнечным лучом.
Блуждала на лице твоём улыбка,
Я перед нею устоять не смог,
И жизнь не показалась мне ошибкой
На перепутьях судеб и дорог.
Уехал я из дедовской деревни,
Но голос твой летит издалека,
Напоминая об истоках древних,
О том, что ты мне, как земля, близка.
Развею грусть ночного сеновала,
Вернусь я в юность светлую, к тебе.
Те песни, что протяжно ты певала,
Я слышал на току при молотьбе.
«За те стихи, что я прочёл…»
Моему слушателю А. М.
За те стихи, что я прочёл,
Поцеловал мне вдруг он руку.
Обняв за плечи горячо,
Сказал доверчиво, как другу:
«В твоих стихах встаёт в красе
Земля. Врачуя словом душу,
Они важнее небу все,
Чем звон монет и грохот пушек…»
Смутился я от слов таких,
Они просты по главной сути.
Оценит он не только стих,
Но и дела страны рассудит.
И президента он поймёт
Не хуже, чем политик строгий.
Он представляет свой народ
И мнение, возможно, многих.
Все похвалы приятны мне,
Но не гордиться ими надо,
А мчаться дальше на коне
В ночную бездну звездопада…
«Прожить в любви не всем дано…»
Прожить в любви не всем дано,
За все грехи, за наши бредни
Нас демон закружил давно
И уготовил день последний.
Но не Помпея землю жгла,
Не огнедышащий Везувий —
Меж нами плавилась скала,
Железный завес образуя.
И я пошёл своей стезёй —
Не сел в тюрьму, не спился напрочь.
Умывшись утренней росой,
Порой стихи читаю на ночь,
Где строчки, словно бубенцы,
Даруют радость звонким словом,
К ним небо солнце под уздцы
Выводит из яслей сосновых.
Прости, что в грозовых мирах
Забыл я про дела большие,
Где всё былое – пыль и прах
И мы с тобой давно чужие.
«Босым я укололся о стерню…»
Босым я укололся о стерню,
И кровь моя закапала на землю,
На ранке подорожник сохраню,
Но схиму расставанья не приемлю.
В Алешне я купался так давно,
Что даже твоя мама вряд ли вспомнит,
Жить в Радостном судьбой мне не дано,
И потому на сердце беспокойно.
Оно трепещет, как в секунды те,
Когда тебя увидел я случайно
В рабочей форме, в школьной суете,
С искринкою в глазах чуть-чуть печальной.
Сказал три слова я совсем простых,
И в щёчку поцелуй лишь был формальным,
Но поднял кто-то вещие персты,
Меня повёл к тебе путём астральным.
Свой безрассудно-радостный порыв
С твоей улыбкой близко принимаю,
Как половодье, он бурлив, игрив,
Он как предвестник солнечному маю.
Останься в голубых моих мечтах,
Как память о земле моей любимой,
Теперь стоять мне на семи ветрах
И вдаль смотреть, в простор неповторимый.
Ещё моя не вспахана стерня,
Мне, словно ты, махнула веткой ива,
И журавлиный плач, смутив меня,
Звенит в бездонном небе сиротливо.
«Врата небесные сверкают…»
Врата небесные сверкают
Над морем, где течёт заря.
Иду над пропастью, по краю
Угрюмых скал, как бы паря…
Простор невиданный отныне,
Почти библейский. И кругом
Клубится воздух медно-синий,
Похожий на большой шелом.
Я прохожу одни завалы,
Я вижу россыпи камней.
Здесь не газуют самосвалы,
Не реют мачты кораблей.
Здесь тишина забвеньем правит —
Владыка всех страстей земных,
Здесь на могилах только гравий
И не видать цветов живых.
К вратам стремлюсь легко, беспечно,
И глас небес твердит: «Вперёд!»,
И далеко о жизни вечной
Мне птица райская поёт…
«Идут ожесточённые бои…»
Идут ожесточённые бои,
Нацисты против нас во вражьем стане
Лелеют чувства злобные свои,
И неизвестно, мир когда настанет.
Нет, не спасает всех бронежилет,
Всё больше матерей, чьи льются слёзы.
В кровавой драме утонул рассвет
И кровь течёт в траншейные откосы.
Они хотят наш уничтожить мир,
Распять Россию, разорвать на части,
От взрывов содрогается эфир
И космодром, что к небесам причастен.
Крылатые ракеты вновь летят
В различный сброд, что поставляет НАТО,
Они идут… но нет пути назад,
И будет так, как было в сорок пятом.
«Белый песок ворошат пескари…»
Белый песок ворошат пескари,
В струйках мелькают чуть видной речушки.
Край мой мне видится в свете зари
С голосом громким далёкой кукушки.
Рядом, в деревне, слышны голоса,
Лошадь с телегой несётся под гору,
Ярче от солнца блестят небеса,
Рады глаза полевому простору.
Что в нём таится? Извечный мотив —
Хлеб и труды до солёного пота.
Мы ли уходим, не всё отлюбив,
Не довершив всех снопов обмолота?
В мирные ль дали уводит стезя?
В старом шкафу всё ж висит гимнастёрка,
Мне позабыть её просто нельзя,
Порохом пахнет она и махоркой.
Видно, моя промелькнула пора
Дней беззаботных и чистого неба.
В поле с надрывом идут трактора,
И содрогается выжженный стебель…
«Свистульку мне привёз лахоня…»
Свистульку мне привёз лахоня[12] —
Такой занятный петушок,
Весь разукрашен – мальчик гонит
Коней на праздничный лужок.
На нём везде толпятся люди
И, кажется, чего-то ждут.
Я не узнаю, что там будет,
Но оживлённый слышен гуд.
Я забавляюсь – в хвостик дую,
Игрушка плачет и поёт
Про жизнь былую, удалую,
Про вечер у твоих ворот…
Ей отзывается крапива
В селе у старого плетня,
И улыбнётся мне игриво
Молодка, вёдрами звеня.
Плывёт, как лебедь, от колодца,
На бёдрах капельки росы,
И в вёдрах солнышко смеётся,
Вода же цвета бирюзы.
Играй, играй, моя свистулька,
На свой старинный добрый лад!
Вновь в горле звук такой забулькал,
Что я ему безмерно рад.
«Пытаешь ты меня…»
Пытаешь ты меня
Игривым словом,
Я удивлён, я от забав отвык…
В твоих движеньях
Твёрдая основа,
И мне приятен гибкий твой язык.
Он многозвучен,
В нём таятся страсти,
Волнует он меня наверняка.
Хочу потрогать
Я твоё запястье,
В халате белом ты мне так близка!
Твоё ль прикосновенье
Или космос
Мне посылают красные лучи?
Всё мягче и нежней
Твой льётся голос,
И в нём свирель купальская звучит.
В каких веках
Мы затерялись вместе?
И эта встреча, словно летний сон,
Уносит вдаль,
Где путь наш неизвестен,
Уходим мы под колокольный звон.
И он звенит
И наполняет силой
Всех нас, идущих к солнечным мирам,
И в унисон
Твоя душа спросила:
Так что теперь понять придётся нам?»
И я сказал:
«Любить всегда мы будем
И дальний путь, и горьковатый дым,
Коль жаром дышат
Царственные груди
И веют упоеньем молодым…»
Памяти Льва Котюкова
Звоню ему,
Он сразу вспомнил
«Наш современник» и… меня.
И незаметно
Дух мой поднял,
Мои сомнения гоня.
Его назвал
Большим поэтом,
А он сказал, что проза есть.
– Нет, не читал, —
Сказал я это, —
Стихи люблю, они как песнь.
Он замолчал,
Потом добавил:
– Пришли в журнал мне что-нибудь.
Стихи
Я с радостью отправил
И понял я мужскую суть:
Он прост и добр,
Суров он в меру,
А графоманов гонит прочь,
Хранит в душе
Талант и веру
И может каждому помочь.
Ушёл Поэт,
Ушёл внезапно,
Любил страну по мере сил,
Не слушал он,
Что скажет Запад,
Он жил стихами. И светил.
Памяти священника Михаила Васильева
Сегодня траур в ВДВ,
Утрата видится большая.
Он был с солдатами в родстве,
Херсонский подвиг совершая.
А раньше – Сирия, Чечня,
Со всеми мчался в бэтээрах.
Войну бездушную кляня,
Он был для воинов примером…
Вот перед строем он встаёт,
Вокруг свистят снаряды, пули.
Он – батюшка десантных рот,
Что души небу распахнули.
Он окормлял их, и берёг,
И не судил их слишком строго.
Возможно, был для всех он бог,
По фронтовым идя дорогам.
Ракета «Хаймарс» в трёх шагах
Его накрыла сильным взрывом,
Металла звон застыл в ушах,
И он упал неторопливо.
Как воин он прошёл свой путь,
Служа молитвою и словом,
И не желал с него свернуть.
Воскресший, в бой идёт он снова…
«Снова цветут каштаны…»
«Снова цветут каштаны,
Слышится плеск Днепра…»
Где тот мотив коханый,
Что меня тронул с утра?
Было же, вспомнились годы:
Киев – Руси колыбель.
Мирное время уходит,
В дымной завесе апрель.
Утро – пасхальное. Мама
В белом платочке идёт,
Звуки, что льются из храма,
Весь просветляют народ.
Мальчик бежит всем навстречу,
Радио близко звучит.
– Мама! – кричит он. Навечно
Голос застыл у свечи…
Песня днепровская льётся,
Пасха идёт по земле,
И улыбается солнце
На отражённом стекле.
«Старая звонница…»
Старая звонница,
Топот разносится
С ржаньем коней.
Скифская вольница…
Рожь тучно клонится
К жатве своей,
К синему вечеру,
К пологу млечному
За окоём.
Жизнь быстротечная
Песней отмечена
В сердце твоём.
«Убиваем рассудком своим…»
Убиваем рассудком своим
Чувства яркие и живые,
В пропасть,
В бездну ночную летим,
Словно мы в мире этом чужие.
Убиваем своё естество,
Жить желаем спокойно и гладко
И в дороге совсем непростой
Утешаем себя: «Всё в порядке».
Дней бегущих палитра проста —
Всё терпеть до последнего срока,
До могилы своей,
До креста
И не думать, что это жестоко.
«Ты любишь храпы вольных лошадей…»
Ты любишь храпы вольных лошадей,
Ты мчишься вдаль верхом, как амазонка.
Что суета тебе ленивых дней,
Коль жизнь кипит в напевах ветра звонко?
Верёд! Вперёд!
И брызжет пеной конь,
И пот стекает с взмыленного крупа.
Как горяча с уздой твоя ладонь,
И ветви ив по бёдрам хлещут грубо…
Так вождь Аттила гуннов гнал своих,
И наводил он ужас на Европу,
Теперь века слились в единый миг
И только слышен лошадиный топот.
Он искры высекает в темноте,
Он зависает рокотом над бездной,
А ты летишь одна к своей мечте
С отвагою и волею железной.
Тебя не остановит звон мечей
Иль мощный взрыв космической ракеты,
И ты в потоке солнечных лучей
Необъяснимой нежностью согрета.
«Солнечный зайчик…»
Солнечный зайчик
Сел на трамвайчик…
Солнечный зайчик
Радужный мячик
Катит легко по лужайке.
Ива ли плачет?
Конь к речке скачет
С мальчиком в розовой майке.
Конь – к водопою,
Зайчик – со мною,
Смело играет он в прятки.
Он средь покоя
Слился с рекою,
Вышел на берег украдкой.
Солнечный зайчик,
Где твой трамвайчик?
Я прокатился бы с песней.
Иволга плачет,
Что это значит?
Думы летят в поднебесье…
По мотивам русской народной сказки «Емеля-дурачок»
Кобель дом старый стережёт,
Дорожки все обледенели.
Емеля на печи жуёт
Горбушку хлеба. Он – при деле.
Спокойно, благостно ему
Лежать в натопленной избушке,
Глядеть доверчиво во тьму
Под голос часовой кукушки.
Она твердит: «Ку-ку! Ку-ку!
Идти всё ж надо за водою»,
Где месяц катится в реку
С улыбкой просто ледяною.
Слез с жаркой печки дурачок,
Взял вёдра и к реке спустился.
Поймал он щуку. И молчок,
С ней договором он скрепился.
На печке едет он к царю,
Дивятся люди: что за чудо?
Я тоже на него смотрю…
Колокола звонят повсюду.
Влюбил в себя царевну он,
И не подумал он иначе,
И посадил себя на трон,
И стал в делах страны он зрячим.
А пёс страдал, потом издох
В тоске великой по Емеле.
. . .
Среди безверья и тревог
На стыках грозовых эпох
Мы сказку прочитать сумели…
«В лихие, смутные годины…»
В лихие, смутные годины
В большой встревоженной стране
На белых крыльях лебединых
Ты прилетаешь вновь ко мне.
Войною скованы народы,
Коллапс стучится всё в окно,
И время с залпами приходит,
Верней – оно пришло давно.
За Крымский мост летят ракеты,
Горит, искрясь, фитиль войны.
Сердца надеждою согреты:
Мы победим! Да, мы сильны!
Лютует враг. Грохочут танки,
Дымит и плавится броня.
И янки видят лишь останки
Своих солдат на склоне дня.
И ты в душе моей тревожно
Мелькаешь, словно маячок.
С тобой забыться невозможно,
Порой ты дышишь горячо…
Всё ближе фронт, всё громче взрывы —
Начало третьей мировой?
Мои душевные порывы
Теперь со сводкой фронтовой.
Кто патриот, а кто предатель,
Кто свет несёт, а кто нацист.
К какой придём теперь мы дате,
Что скажет воин-резервист?
Слова, как в половодье льдины,
Встают ребром на быстрине…
На белых крыльях лебединых
Ты прилетаешь вновь ко мне.
«Вспыхнул над степью закат кумачовый…»
Вспыхнул над степью закат кумачовый
С ликами Разина и Пугачёва.
Скорбью повеял опять над страной
И окатил он волной ледяной.
Помнит народ бунтарей великих,
Он их на трон державный кликал.
Но всколыхнулось во мне: не сбылось,
И покачнулась земная ось.
Головы им отрубили на плахе,
Кровь их застыла на белой рубахе
И просочилась в далёкий закат,
Там, где их души над степью летят.
«Я вымокла до сокровенных мест…»
Я вымокла до сокровенных тайн…
Я вымокла до сокровенных мест,
Когда я шла по Питеру за хлебом.
Гроза метала молнии окрест,
И пальцем мне грозило грозно небо:
Мол, тайны ты надёжно береги
И не смотри по сторонам открыто,
В дождь надевай такие сапоги,
Чтоб было всё до горлышка прикрыто.
А я, как заяц, прыгала. Неслась
По лужам, всех прохожих обгоняя.
Бабульки рты открыли и, крестясь,
Подумали: наверное, нагая.
Так платье влипло в тело. Вот беда,
Как я теперь вернусь в свою квартиру?
С меня текла от разных тайн вода
С оттенком бледно-синего сапфира…
«Ты звала меня к себе в полесье…»
Ты звала меня к себе в полесье,
Колдовала на смоле сосновой,
Все твои грехи заметил месяц,
Зависая жёлтою подковой.
В самой недоступной глухомани
Целовал я жарко твои губы,
До сих пор они к себе всё манят
И, возможно, невзначай погубят…
Я опять спешу угрюмой чащей,
Где избушка на куриных ножках
Шепчет мне о ведьме настоящей
И о милой девушке немножко.
Я вошёл… кот чёрный исступлённо
Стал шипеть и прыгать, как пантера,
И бабулька с видом отрешённым
Говорит мне: «Что стоишь растерян?
Проходи, садись поближе к печке,
Скоро с лесу внученька вернётся».
Отвернулась. Больше ни словечка,
По стене скользит лишь лучик солнца.
Только всё ж я вышел из избушки,
Потому что ждать я в ней не в силах.
Куковала вдалеке кукушка,
Голосом твоим простить просила…
«Меня волнует женский лик…»
Меня волнует женский лик,
Мелькнувший на мгновенье,
И тайный смысл любимых книг,
Их мудрое прозренье,
И отрезвляющий подход
К тому, что нынче в мире.
Но коль душа ещё поёт,
Сыграю я на лире.
Она порою мне верна,
И глас её свирели
Услышит, может быть, страна
В тех днях, что зазвенели.
Но что в них зреет? Не понять,
Вокруг клубятся тучи.
Но всё ж любовь и благодать
Уносят в мир созвучий.
Мне захотелось вдруг в тиши
В них закружиться снова,
Я пламенел, но не спешил
Бросать на ветер слово.
И мне откликнулось оно
С молчаньем Серафима,
Как будто жил я с ним давно
В глухом лесу незримо…
«Милая родина, свет мой начальный…»
Милая родина, свет мой начальный,
С гуканьем горлинок, с шелестом ржи.
К старой дороге, где песни звучали,
Вот и мои подошли рубежи.
Лунной сонатою полнятся годы,
В них моих предков слышны голоса.
Солнышко облачком красным восходит
И, как жар-птица, летит в небеса.
Время бежит. По заросшей дороге
Больше не едут подводы с зерном.
Чучело встанет в созревшем горохе
И усмехнётся беззубым мне ртом,
И всколыхнёт мою дальнюю память —
Будто в речушке тону я давно,
Тётенька вновь из воды меня тянет
И не даёт опуститься на дно.
Дальше бельё полоскает с мосточка,
Жив я, здоров и по тропке бегу.
Милая женщина в белом платочке,
Я пред тобою навеки в долгу.
Малая родина, мир мой начальный,
Светом твоим наполняется грудь,
По-матерински меня привечаешь
И говоришь: «Ты свой край не забудь!»
«Ночь играет на скрипке любви…»
Ночь играет на скрипке любви,
Пахнут ландышем губы твои.
Полусон, полумрак, тишина,
Только музыка эта слышна,
Только поздний салют в вышине
Сыплет искрами в мглистом окне.
В царстве грёз утопая вдвоём,
Мы на облаке к звёздам плывём,
Словно мир тех далёких планет
Нас позвал через тысячи лет,
Нашептал нам о вечной любви,
Мне принёс поцелуи твои.
«Васильки зацветают во ржи…»
Васильки зацветают во ржи
И в молитве сливаются с небом,
Где под облаком ястреб кружит
И красуется солнышка гребень.
На траве серебрится роса,
Растворяется в дымке селений,
Там, где предков моих образа
Светят в избах и в дни потрясений.
Не отсюда ль пошли имена:
Василина, Василла, Васёна?
Праздник жизни самой дотемна
Славит перепел песней влюблённой.
Васильки – что за чудо-цветы! —
Шепчут мне про небесные знаки,
Что слетают порой с высоты,
Разгадать их пытается всякий,
Разгадать и понять, почему
Быстро жизнь, как цветенье, проходит,
Что в дорожную нашу суму
Не запрятать прожитые годы.
И, срывая во ржи васильки,
Что сливаются с гаснущим небом,
Я пойму, что они мне близки,
Что давно я на родине не был.