Родилась 22 февраля 1942 года в г. Тирасполе Молдавской ССР. В 1965 году окончила Тираспольский педагогический институт им. Т.Г. Шевченко. Кандидат сельскохозяйственных наук. Имеет государственные и отраслевые награды.
Член Интернационального союза писателей (Россия), член Союза писателей и ЛИТО «Взаимность» Приднестровской Молдавской республики (ПМР) с 2011 года, член Союза писателей России (Тираспольское отделение Приднестровской Молдавской республики) с 2014 года.
Прозаик. Писать начала с 2009 года. Опубликованы роман «Тонкой веточкой рябины», «Преданья старины глубокой (притчи, легенды, новеллы)», «Рассказы о природе».
Другие произведения вошли в литературно-общественный журнал «Голос эпохи» и литературно-публицистический журнал «Тирасполь – Москва», в сборники коллективного авторского проекта «Новая волна» – «Белая ворона» (Курган, РФ), альманах «Российский колокол», республиканский журнал «Литературное Приднестровье» (ПМР), общественно-литературный альманах «В круге чтения» (ПМР), республиканские и городские газеты ПМР. Многократный победитель конкурсов на сайте «Проза. ру».
Чужойпритча
Он желал её. Сейчас! Немедленно! Ту, которая заставила его глаза загореться огнём желания ещё до того, как увидел он её всю, до того, как чёрные угли глаз её невидяще скользнули по фигуре его. Гарем уже не прельщал его. Призывный смех женщин не возбуждал. Всё было пресным и пресыщенным, привычным и не нужным.
– Евнуха, – кивнул распорядителю.
Неслышно скользнув в покои, евнух низко склонился в ожидании.
– Привести, – приказал евнуху и был понят.
Семья стояла перед Чужим: женщина, сын, муж и её брат. Два мира смотрели друг на друга: пленные, а значит, рабы, и победитель – Чужой. Каждый думал о своём.
«Лучше смерть, чем рабство», – думали мужчины.
– Будь милосерден, сохрани мне жизнь для сына моего. Он так мал и погибнет без меня.
«Её сын, – думал Чужой. – Ради него она будет покорна. Нет! Мне нужна Женщина, а не покорная рабыня. Я дам ей право выбора. Она сохранит сына и в благодарность подарит мне счастье обладания свободной Женщиной».
И только сын её ни о чём не думал, ибо был мал и не знал, что такое рабство и смерть.
– Знаете ли вы, что ждёт вас? Как закончите вы дни свои?
Ответом было гордое молчание мужчин и тихий вздох женщины. Сын прижался к матери и посмотрел на Чужого. Угольно-чёрные, как у матери, глаза обожгли Чужого. Неведомое до сих пор чувство жалости тисками сжало сердце.
– Слушай меня, женщина! Я подарю жизнь одному из членов твоей семьи в обмен на твою любовь.
Бездонные глаза тёмным облаком прошлись по лицу Великого Чужого. Лёгкая дрожь оживила закаменевшее тело, зажгла надежду в её глазах, беззвучным шёпотом шевельнула столь желанные ему губы.
Женщина медленно перевела взгляд на родных своих.
– Вот сын мой, плоть от плоти моей, свет очей моих. Жизнь отдам за тебя, ненаглядный мой.
Словно услышав слова матери, мальчик всем своим худеньким тельцем ещё крепче прижался к ноге её. Рукой приобняла сына, но глаза уже смотрели на мужа. Высокий, светловолосый, светлоглазый. Мощный торс и сильные руки лучника, крепкие, широко расставленные ноги солдата, до икр перевитые ремешками кожаных сандалий. Поза его – поза льва перед прыжком. Гордость за него вспыхнула в сердце.
– Как же я люблю тебя, муж мой! Как тепло и спокойно мне в объятьях твоих. Нежность твоя наполняет меня сладостной негой.
Тело её вспомнило руки его, их египетские ночи с бесконечными ласками и играми. Слёзы сжали горло, боль утраты разрывала грудь. Боясь расплакаться, показать слабость свою Чужому, перевела взгляд на брата.
Темноволосый, смуглый, с огненным взглядом чёрных, как у неё, глаз, с широкой грудью, сильным телом. Не мальчик – мужчина, познавший женщину. Но как юн он, брат её, – единственный продолжатель рода.
Сглотнув комок в горле, женщина медленно повернула голову к Чужому.
– Оставь мне брата, – чуть слышно сказала она.
– Брата?! – вскинул брови Чужой. – Разве не сын – будущее твоей жизни?
Долго, опустив голову, молчала женщина. Кивнув своим мыслям, подняла глаза свои на Чужого и спокойно ответила:
– Я молода. У меня будет мужчина. Я создам семью и рожу сына. Но родители мои умерли, и, кроме брата, из рода моего никого нет. С гибелью брата переведётся род наш…
В Книге Притчей Соломона, сына Давида, царя Израильского прочла я эту притчу. Долго, сквозь слёзы, туманившие глаза, вглядывалась в строчки, долго искала смысл поступка жены и матери и поняла, что остановило руку Чужого от убийства. «Лишь глупцы презирают мудрость», – говорил Соломон. Мудрость Женщины остановила руку Чужого.
Тяжела царская коронапритча
Царь Соломон унаследовал от отца своего, царя Давида, обширное государство. Правителем Соломон был справедливым и мудрым. Он знал все секреты земли, обладал властью над духами и демонами, заставив их трудиться над строительством не только дворца своего, но и храма. Весть о роскоши и пышности его Двора разлетелась по всей ойкумене, и правители всех царств земли спешили ко дворцу его, чтобы увидеть красоту и роскошь царских покоев справедливейшего из справедливых и стать другом ему.
Каждый гость, стараясь удивить Соломона, привозил в подарок ему редчайшие драгоценные камни, невиданных животных и птиц, экзотические растения.
Дивный запах чудных растений, гирлянды цветущих лиан круглый год украшали сад и гарем царя. Дикие звери охраняли его прекраснейших гурий, сладкоголосые птицы песнями своими до слёз умиляли жен и наложниц.
Домашние животные, дикие звери и птицы считали за счастье исполнять желания Соломона. Царь птиц орёл, следуя его указаниям, следил, чтобы ни одна даже самая мелкая и незначительная птаха Двора царского не была обижена.
По обширным владениям величаво ступали огромные слоны, рядом с кроткими ланями гордо выступали буйволы. Медленно переступая толстыми короткими ногами, несли свои огромные тела удивительные животные с боевым рогом на конце морды. Это были носороги. В искусственно созданных болотистых озёрах тяжело вздыхали гиппопотамы, в зелёных зарослях длинными живыми лианами скользили змеи.
Жуя бесконечную жвачку, верблюды, что запасали в удивительных горбах своих воду, столь необходимую им в длительных переходах через безводные пустыни, гордо смотрели на пасущихся антилоп.
Тигры и рыси, львы и пумы отдыхали вместе, а ночами были самими верными сторожами Двора царя.
Но истинным украшением Двора служили птицы. Павлины, чей пронзительный крик заставлял вздрагивать гостей, красотой распущенных хвостов затмевали солнце. Каждого павлина царь Соломон сравнивал с драгоценным камнем в своей короне.
Однако в царстве птиц больше всех царю Соломону нравились удоды. Они приносили счастье в дом, где селились. На их ярком оперении отдыхали глаза царя. Низковатый быстрый говор «уд-уд-уд», навевая приятные мысли, успокаивал и усыплял его после страстных игр с любимыми жёнами и наложницами.
Роскошь, в которой привык жить Соломон, требовала великих трудов. Часто, выезжая по трудам своим за пределы Двора, поручал он удодам охранять покой дворца и гарема. Честно служили удоды царю.
За верную службу Соломон решил наградить птиц. Спросил Соломон, какую награду хотели бы получить они за верную службу. Гордыня от нужности своей обуяла удодов, и ответили птицы:
– Хотим такие же прекрасные короны, как у тебя. Чтобы все видели и знали, как веришь ты нам и выделяешь из всех своих подданных.
Удивился царь Соломон необычной просьбе, улыбнулся мыслям своим и спросил:
– А не будет ли вам тяжела царская корона? Ведь не только украшение она, но и обязывает к большим трудам, заботам и ответственности. Неужели желаете вы добровольно возложить на себя такое тяжкое бремя и с честью нести его?!
Тщеславие затмило разум малых птах, они продолжали просить короны.
И велел Соломон своему златоковачу сделать для удодов маленькие короны по образцу царской. И эти короны прикрепить на голову каждой птице.
Гордо несли свои короны удоды. Пусть все видят, какие они нужные в государстве, какой высокой наградой отмечены, как много знают и могут.
Но недолго длилось их самолюбование. Не по силам оказалось им царское бремя. Похвальба, высокомерие и заносчивость сменились стыдом. Устало поникли под золотыми коронами их головки. Стыдливо потупившись, стали просить царя:
– Прав Ты был, Мудрейший. Что можем знать мы, малые? Гордыня затмила нам разум. Безумное тщеславие не позволило нам увидеть, что за блеском короны и внешним очарованием скрываются великие труды и тяготы. Освободи нас, царь, от корон, позволь занять достойное нашего разума место в твоем Дворе!
– Хорошо, – ответил им Соломон. – Но за вашу гордыню вы понесёте достойное наказание. Золотые короны с вас снимут. Отныне вы всегда будете носить на себе воспоминание о неразумном стремлении к золоту и власти. И взамен золотой будете носить корону из перьев, как напоминание всем, кто гонится за властью, кто завистлив и злопамятен и служит не людям и государству, а только своему тщеславию. С тех пор носят удоды корону из перьев. Не обременяет она их головы, но напоминает, что мало желать, надо ещё знать и уметь.
Низко склоняют удоды голову к земле от позора за свою несостоятельность. Высматривая еду и найдя большую гусеницу или зазевавшуюся крупную саранчу, по привычке гордо распускают на головках своих венчик из перьев и тут же складывают его в незаметный хохолок. Помнят о своём позоре.
Давно это было! В те незапамятные времена, когда понятен был птицам язык людей и клонил голову к земле позор от содеянного.
Сегодня в погоне за властью забывают люди, как тяжела царская корона. Позор больше не клонит их голову к земле.
Олег Молоканов
Родился 31 марта 1962 года в г. Москве. В 1984 году окончил Московский государственный лингвистический университет (МГЛУ) по специальности «Переводчик-референт английского и португальского языков». За плечами – опыт переводчика, редактора, главного редактора журналов по разнообразной тематике, копирайтера и режиссёра, сценариста телепрограмм и художественных фильмов. Автор сценария художественных фильмов «Медовая Любовь», «Формула счастья» и «Это моя собака» (вышли в период с 2011 по 2013 г. и показываются в настоящее время многими российскими телеканалами). Ряд рассказов О. Молоканова опубликован в литературных интернет-журналах «Русский переплёт» и «Колесо».
Существо
Поезд тронулся от станции Воронеж, сделав рывок чуть более резкий, чем положено. И тут же на купейный столик откуда-то сверху упало существо серого цвета размером с человеческую ладонь, пористое и упругое, как каучук. Причём сразу стало ясно, что это создание одушевлённое, а не просто кусок резины. Подпрыгивая на столе, оно амортизировало удары ладошками, как самбист, но не прекращало скакать. Уголки его рта во время скачков были опущены вниз, изображая крайнюю печаль, или, можно сказать, некое философское смирение с неизбежным.
Существо так и трепыхалось бы на столике, если бы его не осадил крупной дланью Тарас Гаврилыч Мохов. Тарас Гаврилыч был сильный мужик, добрый, всю жизнь прожил в Воронеже, целых сорок три года. Оставив дома жену и четверых ребятишек, он в данный момент следовал в Москву со списком дел и покупок, самой Оксаной Макаровной, супругой, и составленным. Это именно по её инициативе благоверный был отправлен на пять дней к дальним родственникам в столицу.
И раз уж речь зашла об обитателях купе, представим сразу всех, тем более что остальные трое были связаны узами не менее крепкими, чем у Гаврилыча и его жены. Итак, в купе ехали дядя Федя и два его племянника: Мишка и Колька, хлопцы двадцати годков с небольшим, конопатые и светловолосые, с короткими полицейскими стрижками. Только с органами внутренних дел они не имели ничего общего. Несведущий человек принял бы Мишку и Кольку за близнецов, но нет: на самом деле это были единокровные братья, то есть братья по отцу.
Двадцать три года назад у брата дяди Феди родился сын Мишка. Всё было благообразно и чинно, младенца торжественно выносили из роддома – полчаса езды от Лосёвки, родной деревни описываемых граждан, – и везли на новой «Ладе» домой. И дядя Федя был счастлив за брата, и пил водку, и стол был хороший, и все желали счастья молодым родителям. А через пару дней – хлоп! – приходит пасечная Зинка Молотюк с таким же крепышом и говорит тому самому дядифединому брату: «Если сейчас же ко мне не переедешь, забирай дитё, как и договаривались». Серьёзный скандал возник, не без этого. В результате Зинка вся слезах к дому почапала, а жена брата дяди Феди приняла ребёнка. Хлебнула, правда, невзгод, от свалившихся забот посерела вся, но двоих детей вырастила и сейчас даже довольна.
Так вот, дядя Федя и два его племянника – Колька тоже ведь племянник, а как же! – ехали в Москву, как и Гаври-лыч, но по другому поводу: на свадьбу к Стеше, общей родственнице. Та после школы подалась из Лосёвки поступать в текстильный институт, окончила его, а теперь вот выходила замуж.
Свадьбу должны были играть в кафе, а второй день – дома у молодых. Чем занимался Стешин будущий муж, дядя Федя ещё не знал, но намеревался расспросить с пристрастием на месте: так, мол, и сяк, на что живёте, какую перспективу видите и так далее. Собственно, эта миссия значилась как важная и законно фигурировала в списке дел от Оксаны Макаровны. Дядя Федя любил напускать на себя значимость, степенность, но мужик он был несерьёзный, и за пятьдесят лет ничего, кроме мотоцикла «Урал» с коляской, не нажил. Он на нём ездил по грибы и на рыбалку, но большую часть дней в году и мотоцикл-то стоял в сарае без дела и ржавел. Бабой своей, созданием квёлым и безответным, дядя Федя помыкал, как хотел. Детей у них не было.
А теперь можно и перейти к событиям, кои повлекло столь необычное падение. Начнём с того, что дядя Федя и его племянники, разместившись в купе, ещё даже толком не успели обратить внимание на Гаврилыча – какая, по большому счёту, разница, кого там подсадили. К тому же дядя Федя был под мухой. Он перед отъездом принял на посошок полтора стакана домашней самогонки и сейчас молчал. А Мишка с Колькой залезли на верхние места и шуршали там купленными в дорогу журналами.
Итак, Тарас Гаврилыч осадил Существо ладонью, и оно перестало трепыхаться. Только водит мышиными глазками из стороны в сторону.
– И-и-и, это ещё что? – среагировал, испугавшись, дядя Федя. Он было подумал, что Существо только ему одному грезится по пьяной лавочке. Но нет: в голову тут же пришла здравая мысль, что выпил-то он всего ничего, курам на смех, и после таких пустяковых доз ничего сверхъестественного соткаться из воздуха не может. Поэтому дядя Федя чётким голосом повторил вопрос, задав его уже непосредственно Существу и глядя на него без боязни:
– Это что ещё такое здесь?
Существо заговорило слегка нараспев дряблым старушечьим голосом:
– Давно уж я в этом купе езжу, касатик. Из-за малых размеров своих хоронюсь в отсеке для вещей – вон там, наверху, – заползаю в самый конец, чтобы не прибили чемоданами, и лежу. Есть ничего не ем, пить не пью и в туалет мне ходить надобности нету. Смотрю, что там мелькает в окне – всего и делов.
Купе неестественно замолчало. Даже Тарас Гаврилыч, который минутой назад нашёлся первым, не дав Существу упасть со стола, опешил, чесал крепкую ладонь и не ронял звуков. Михаил и Николай, свесившись с полок, взирали на происходящее с некоторым юношеским беспокойством и поглядывали на своего дядьку с надеждой, что тот найдёт какой-нибудь разумный выход из создавшейся ситуации. А дядю Федю происходящее стало явно забавлять, чему способствовали, конечно же, самогонные пары. Он решил продолжить беседу – ну а как же? Будет потом что рассказать – да хотя бы тому же обществу за свадебным столом.
– И куда ж ты едешь?
– А куда, мил человек, я могу ехать? – создавалось полное впечатление, что слова выливаются из уст некой странствующей старухи, и дальнейшая информация это впечатление подтвердила. – На кой я нужен и кому? Я же тварь без роду – без племени. Научился понимать по-вашему под вагонный трёп, а дальше?.. Куда едешь? На кудыкину гору! Хоть бы приютил хто!
И тут вклинился Тарас Гаврилыч:
– А почему ты говоришь «научился»? Ты что, мужик что ли?
– Нет, – сказало Существо, потупив глаза. – Оно так проще. В общем, вы вот что. Как я вам надоем, забросьте меня обратно наверх да занимайтесь своими делами, – грустно добавило оно. – Не смею мешать.
– Эт ты, брат, подождь, подождь чуток! – вспылил дядя Федя. – Как это своими делами? А ты что, дело не наше? Тебя как звать?
– Никак.
Тарас Гаврилыч закряхтел на своей банкетке, что-то соображая. Дяде Феде не терпелось выместить заполонившее его чувство бессилия перед несправедливостью, и он ни за что ни про что бросился допрашивать Гаврилыча, метнув в него злым глазом:
– А тебя как?
– Тарас.
– Это что, по-твоему, тоже дело не наше? А? Тварь одна, без присмотра, мотается по стране, как сопля в носу, а нам всем даже не совестно, а? Куда ж мы так прикатим-то?
– Дядь Федь, ну чё ты пристал? Он тебе чё-нибудь сказал? Остынь, – осадили дядю Федю с верхней полки.
Однако в глазах у распалившегося дяди Феди уже мерцали идиотические огни, и урезонивать его сейчас было делом крайне неблагодарным. Впрочем, Тарас Гаврилыч об этом не догадывался, так как был с ним незнаком. Он и так собирался отмалчиваться. А дядя Федя опять к нему:
– Прав я или нет, я тебя спрашиваю?
В тесном купе Гаврилыч уже давно учуял запах самогонки от дяди Феди. Может быть, будь они в купе одни, Гаврилыч бы и выписал дяде Феде в бубен, но сейчас он, несмотря на тихий гнев, позволить себе такого не мог, – ведь наверху было кому заступиться за пьяного. Гаврилыч скрепя сердце и на сей раз смолчал. А дядя Федя, видя, что беседа дров для растопки не получает, засопел и стал выпускать пары сам для себя. Глядя вверх, в пустоту, он понес ахинею, которую несут люди, будучи под мухой, – а именно об одиночестве, обездоленности, безотцовщине, подспудно пришивая к этому цветистому узору уголовщину, душевную пустоту и наконец физическую кончину отдельных созданий божьих. Он изливался не менее получаса, поедая Существо выцветшими от самогона и печали глазами. Тарас Гаврилыч не встревал: смотрел себе в окно и смотрел.
– Ты откуда родом-то? – вновь прицепился к Гаврилычу дядя Федя, когда тирада окончательно его вымотала.
И неизвестно, почему, но буквально секунду спустя в купе разразился скандал. Парадоксально, но факт. Вроде бы и дядя Федя уже выпустил пары и задал достаточно миролюбивый вопрос; вроде бы и Гаврилыч был мужик беззлобный и с мозгами: он знал, что ни к чему раззадоривать пьяного, что лучше тихонько себе доехать до Москвы и распрощаться; он понимал, что историю с Существом просто так оставлять нельзя, что хорошо бы обсудить этот вопрос пусть не с дядей Федей, а хотя бы с Мишкой и Колькой – пораскинуть мозгами, что им сделать, чтобы о происходящем узнали люди науки… Нет, на тебе! Прямо будто чёрт дёрнул Тараса Гаврилыча. А может, его взбесило, что дядя Федя, совершенно незнакомый человек, ему постоянно тыкает? Но ведь дядя Федя был выпивший. Это Гаврилыч, повторим, давно понял – а раз так, то и вступать с ним в перепалку себе дороже.
Короче, вышло так, что Тарас Гаврилыч на адресованный ему вопрос не ответил, а повернулся к дяде Феде и сделал ему рожу: один глаз полузакрыл, другой выпучил, рот искривил в ухмылке сатира, а нос заставил опуститься впритык к верхней губе. И зубы оскалил. А зубы у Гаврилыча были кривые и желтоватые от возраста, да плюс ещё он курил. И вы знаете, Тарас Гаврилыч поразительно напомнил дяде Феде его самого. И дядя Федя, конечно, узнав себя, тут же из себя и вышел.
– Ты, – говорит, – сейчас за свое действо гнилое ответишь. Слазь вниз, сынки! Ну-ка, берите мои подтяжки, вяжите его! Он у меня всю дорогу рта не раскроет!
И схватил Гаврилыча за горло. Тот быстренько сгруппировался, распрямился как пружина и заставил дядю Федю опробовать затылком дверь купе. Стряхнул за ноги уже изготовившихся к прыжку племянников, и те, как яблоки, посыпались вниз, – а сам шасть в коридор! А по коридору уже проводник поспешает.
– Ох, господи Иисусе! – начал восклицать вагонный блюститель порядка. – Вы что тут затеяли, драку? Полицию на вас вызвать?
Дядя Федя, весь багровый и в соплях, указал корявым перстом на Гаврилыча:
– Вот, сучок!
А Гаврилыч вещи в охапку – и к проводнику:
– Это какой-то пьяный сумасшедший. Переселите, прошу! Он же меня ночью или прирежет, или обормотам своим закажет. Он же пьяный, смотрите, пьяный, говорю!
– Ну-ка, успокойтесь все сейчас же! По местам!
Проводник для острастки громко и длинно свистнул в свисток, а потом, повернувшись к Гаврилычу, сказал:
– Берите вещи, пойдём со мной. А вы здесь чтоб сидели тихо! Сейчас с пассажиром вопрос решу – и с вами разбираться будем.
– А чего он!
– Тихо, сказал! И дверь к себе закройте.
Существо во время скандального события оставалось на столе, и все о нём забыли. Дядя Федя задвинул дверь, достал носовой платок, вытер лысину, нос и полез в чемодан, откуда извлек «взрослую» – 0,75 л – бутылку водки.
– Вот жизнь проклятущая! Стешке ведь на свадьбу вёз, ну да ладно, одной больше, одной меньше… Ну и прощелыга! Попадись он мне ещё! – дядя Федя погрозил закрытой двери кулаком и уже беззлобно, сглотнув, сказал: – Коль, давай-ка сгоняй в вагон-ресторан за водичкой, на тебе мелочишки. Мишк, а ты открой шпроты, сальце порежь, огурчики…
…Через час судьбу первой разделила вторая бутылка, выпитая в знак примирения вместе с пришедшим проводником. Когда же тот откланялся, хмельная троица стала бросать друг другу упругое Существо.
– Мы тебя с собой берём! – смеялся дядя Федя.
– Будешь теперь в Лосёвке жить! Не пропадёшь! – вторили племянники. – Да, погуляем на свадьбе – и в Лосёвку!
Так, на ближнелюбивой ноте, может, всё бы и завершилось, если бы Кольке не приспичило в туалет, причём обязательно вместе с Существом. Он решил помыть им руки – а вернее, оттереть их от жирного налёта – вместо мыла. Ну и уронил его, конечно, на пол, а в туалете в поездах, знаете, в полу дырка есть для стока воды – ну и как раз туда, по иронии судьбы, что ты будешь делать! Брякнулось оно на шпалы, и о его дальнейшей судьбе никто ничего не знает.
Колька вернулся как побитая собака, но вскоре был прощён, потому что дядя Федя с пьяных глаз стал высказывать неверие в только что с ними происшедшее, а племянники сошлись на массовой галлюцинации. Ну не могут жить такие твари, как Существо, на нашей грешной планете, утопия!
В заключение только хочется сообщить, что Тарас Гаврилыч миссию свою в Москве исполнил, купил и сделал почти всё, что нужно, и вернулся в Воронеж к ненаглядным своим ребятишкам и Оксане Макаровне. Дядя Федя и племянники погуляли у Стеши на славу, познакомились с новой роднёй, даже на ВДНХ на третий день гулянки выбрались. В общем, уехали полные впечатлений.
И всё-то в рассказе обернулось в конце концов неплохо, жаль только Существо. Что с ним? Где оно может прозябать сейчас? Может, сховалось где-нибудь в чаще под ёлкой и как выйти к людям, не знает? Беда, да и только! Но вот что хотелось бы сказать на прощание в качестве маленького назидания. Как это ни прискорбно, но ещё одну загадку природы проворонил Человек. Причём по собственному почину. Одна из тайн вселенной лично попросилась к нему в руки – и получите, как говорится, дырку от бублика, зеро! Если ты хлебнул лишнего – не вступай с незнакомцами в пьяные дискуссии! А если ты тот, с кем в такую дискуссию вступили, пройди мимо, а пройдя, сплюнь с облегчением и перекрестись!