Бомж гертруда. Из записных книжек 299
Июнь две тысячи пятого. Сенная. Прохожу между «Макдоналдсом» и длинным торговым строением, у подземного входа в метро. Вечер. Моросит дождь. Озяб. Вижу круглый высокий стол и рядом – оконце шавермы.
Восточная дива с золотой улыбкой подаёт обжигающий чай. В прозрачном пластиковом стакане. Ставлю на стол. Помешиваю белой пластиковой палочкой. Пить пока невозможно.
Смотрю по сторонам. Неподалёку два бомжа. Курят. О чём-то переругиваются хриплыми голосами. Оба сидят на низком парапете.
Один, лет сорока, с густой шевелюрой, зачёсанной назад, импортной пилкой обрабатывает ногти.
Дальше, всё в том же строении, – музыкальный киоск. Сара Брайтман. «Адажио». Звучит здесь который год. И зимой, и летом. Музыкальная визитка места.
И вдруг – каприс № 24 Никколо Паганини. Самое быстрое из его произведений.
Бомж с шевелюрой тут же заорал – неожиданно громко:
– Гера! Гертруда! Сюда! Каприс!
Оба бросились к спуску в метро. Вскоре оттуда появилась невысокая женщина. Лет тридцати пяти. Лицо измождённое и опухшее. С классическими фингалами. Короткие немытые волосы.
Все трое быстро прошли мимо меня, поближе к музыкальному киоску. Женщина на ходу сняла куртку. Осталась в серой футболке. Ниже – бывшие когда-то голубыми спортивные брюки. И – кроссовки. Разбитые в хлам. Она вдруг остановилась. Развернулась. И… двинулась назад:
– Не буду!
Звавший её бомж кинулся вслед. Догнал. Схватил за руку и… тут же упал на колени:
– Герочка! Умоляю! Ради меня!.. Последний раз! Ведь щас кончится музыка.
И музыка действительно кончилась. Точнее, оборвалась. И опять – Брайтман. Бомжи обмякли. О чём-то вполголоса забубнили, отойдя под навес.
Но через минуту – каприс. Громко! Взрывной ритм. И… триумф чьей-то скрипки!
Гера быстро скинула наброшенную куртку, протянула другу. Стремительно вышла под моросящий дождь. Резко остановилась, будто наткнулась на препятствие. Глянул ей под ноги. Ничего особенного. Панель уложена квадратными гранитными плитами со стороной сантиметров пятьдесят. Она остановилась посередине одной из плит. Глянула на носки.
А затем… Затем произошло что-то невероятное.
Гера вскинула голову. И тут же высоко, невероятно высоко подпрыгнула вверх. Будто стремясь глазами и всем телом к какой-то только ей одной видимой звезде. Падая, слегка развела ноги в стороны и, когда разбитые кроссовки коснулись мокрых плит, плавно, грациозно ушла в поперечный шпагат.
И всё это – под невероятный темп и музыку Паганини! Ещё десять секунд назад – обычная полуживая бомжиха. И вдруг – колоссальный выброс энергии. И… непередаваемая красота, гармония движений.
Гера тем временем давно на ногах. Она… танцует (!). Какая осанка! Прямые спина и шея. Невообразимый полёт и рисунок движений рук. При этом – мечется на крохотном пятачке.
Дождь в свете фонаря косо летит на землю. Лицо и волосы Геры мокры. Мокра и её футболка, облегающая тело. Лицо – не узнать. Само вдохновение. И отёкшие веки, и набухшие щёки, фингалы, наконец, смотрятся как грим! Не бомж (!) – высочайшего уровня профи воплощает партию… бомжа.
Приглядываюсь. Гера танцует на пяти плитах. В центре – одна. И четыре – в стороны. Осенило: крест! Да, Гера танцует на гранитном кресте. Она, стремительно вращаясь, то вскидывает быстро голову и руки вверх, как бы моля небо о спасении, то с ужасом смотрит вниз на край плиты, в пропасть-ад.
Вот опять – небо. И опять край, но уже другой плиты… И так – по кресту, по кругу. В бешеном темпе Паганини. Раз. Другой…
Нет! Небо не спасает! И в пропасть… – духу пока… недостаёт.
Но вотугасает Паганини. И Гера – падает. На центральной плите. В нелепой жалкой позе, скрестив руки. Тяжело и часто дышит. И… стонет. Стонет! И… рыдает. Её мокрые плечи вздрагивают.
Подходит её друг. Укрывает курткой.
Гляжу вокруг. Собралась толпа. Застыли. Ошеломлены! Зачарованы. Молчат.
Но вот подходит к Гере молодой человек. Кланяется. Кладёт у ног пятисотку. За ним – другой. Тоже кладёт купюру. Ещё. Зазвенела о камни мелочь. Вдруг срывающийся голос её друга:
– Гертруда – балерина. Великая балерина! Танцевала в Мариинке.
От моего появления здесь прошло минут шесть-семь. Ещё и чай мой толком не остыл. А ощущение – будто долго-долго летел. Или… падал. И вынырнул в совершенно другом месте. И… в другое время…
Валентин Волков
Родился 25 марта 1952 года в крестьянской семье в п. Дружинине Нижнесергинского района Свердловской области.
В 1969 году окончил Бисертскую среднюю ж/д школу № 89.
1969–1970 гг. – работал фрезеровщиком на Бисертском машзаводе.
1970–1972 гг. – служба в Советской армии.
1972–1983 гг. – фрезеровщик на заводах Среднего Урала.
В Рязани живёт с 1983 года. Работал на рязанских заводах слесарем, фрезеровщиком, руководителем среднего звена.
В 1991 году с отличием окончил Рязанский радиотехнический институт.
Литературным творчеством занимается более 15 лет.
Вначале была вёрстка и дизайн книг, затем начал редактировать тексты и издавать книги. Организовал издательство «Народный Союз». Выпущено более 50 книг и брошюр, в основном рязанских авторов.
Со временем пришло желание поделиться с читателями своими мыслями и воспоминаниями о своей жизни и жизни земляков-уральцев.
Как автор издал:
– Шемякин суд. Современные хроники. Очерк. – Рязань: Народный Союз, 2013. – 80 с.;
– Моя милая Родина Сосновый Бор. Исторический очерк. – Рязань: Народный Союз, 2017. – 220 с.;
– Моя милая малая Родина. Историческая документальная повесть. – Рязань: Народный Союз, 2018. – 320 с.;
– Помнить ИМЯ своё! Историческая документальная повесть. – Рязань: Народный Союз, 2019. – 388 с.
Деревенские рассказы. Вот моя деревня…
Начало
В живописной местности в Нижнесергинском районе Свердловской области на берегу речки Юрмыс на невысоких увалах среди лесов, лугов и пашен раскинулась деревня с красивым названием Сосновый Бор.
Когда она была основана? Почему так называется?
Деревня Сосновый Бор начала заселяться в 1886 году. Хозяевами этой местности издавна были татары.
Будущие жители Соснового Бора жили раньше в Суксунской волости Красноуфимского уезда Пермской губернии. В этом месте было очень мало земли, пригодной для сельхозобработки. Совсем не было леса. Землю разрабатывали за тридцать вёрст от жилья, там же добывали лес для строительства и на дрова. Летом с семьями и со всем скотом уезжали на дальние поля, там у каждого была построена полевая избушка. Так всё лето и жили в поле до самой осени.
Повод для переселения появился совершенно случайно. Однажды суксунским мужикам, проезжающим с товаром по Кленовской волости, пришлось заночевать в татарской деревне Васькино. Здесь-то и услышали они о пустовавших в этом краю землях и больших массивах леса.
Приехав домой, мужики порешили немедля съездить в разведку в те татарские земли. Прибыв на место, увидели они своими глазами это благо: много земли и леса. Сравнивая свои поля с этой местностью, не задумываясь решили здесь поселиться. Здесь есть где развернуться! Земля рядом, лесу хватит нашим внукам-правнукам. А леса здесь добротные – сплошной сосняк, и река есть, параллельно ей вторая река по названию Урташ.
Там, где наметили основать деревню, река называется Юрмыс. Названия полей, рек, гор везде татарские: Абдулова гора, Мавлиева гора, Халитова гора, Урташенская, Самбулет, Ентугай, Еслокай, Егинтов и т. д. А природа какая! Не сравнишь с нашей, всё тут есть – не нарадуешься! Тут и порода леса всякого: сосняк, пихтарь, ельник, берёза, осина, илим, черёмуха. Где же мы раньше-то были?! Сейчас бы уже обросли, обжились и в люди бы вышли.
– На этом месте будет улица, – сказал Сидор Абрамович.
– А деревню назовём Сосновым Бором, – предложил Данил Назарович. Как же назовёшь иначе, когда сосны такие великаны – не обхватишь в две руки.
– Сосняк не вози, всё рядом, – говорили остальные.
– Давайте, мужики, этой же весной будем переезжать, будем строиться и кое-что уже будем засевать хлебами. Огородов нет, попросимся к татарам. Может, помогут, дадут грядки по две, а на следующий год будут и свои огороды.
Хороводили этой экспедицией Бонин Сидор Абрамович, Плечёв Данил Назарович и Худяков Пуд.
Приехав домой, мужики нахвалиться не могут перед своими семьями, родичами и соседями:
– Нас теперь никто не сможет отговорить, там такое приволье: поля будут рядом и лес рядом, не то что здесь – за тридцать вёрст в зимушку мучаемся с вывозкой сена и дров. Весной кочуешь в поле, всё лето там живёшь. Хватит валяться на сырой земле, хлебать дым, комаров кормить.
Членам семей льстило такое будущее. Им, конечно, чудилось, что и в самом деле на новом месте будет рай небесный.
Весной 1886 года переехали на новое место.
Егерь
Жила в Сосновом Бору семья Мининых. Глава семьи Минин Тимофей Игнатьевич (1926–1994) – заядлый лесовик, работал лесничим, егерем, заготовителем лесной продукции: ягоды, грибы, лыко и прочее. Супруга его Зоя Артемьевна (1928–2011) работала в колхозе, потом в совхозе, вела домашнее хозяйство. Зоя Артемьевна была передовой дояркой, занимала первые места по удоям молока не только в Нижнесергинском районе, но и в Свердловской области. За это была премирована мотоциклом «ИЖ-Юпитер» с коляской. Премию вручал первый секретарь обкома КПСС Свердловской области Николаев. Избиралась народным депутатом районного и областного Советов народных депутатов. Её портрет висел на доске почёта в Нижних Сергах.
Их предки были одними из первых, кто приехал в эти места в конце девятнадцатого века и основал эту деревню. Воспитали Минины четырёх сыновей: старший Пётр, близнецы Григорий и Иван, Михаил – и младшую дочь Марию.
Детство и юность ребят прошли в лесу: помощь отцу – летом заготовляли черенки, бастрыги, дуб-корьё, грибы и ягоды (малина, рябина, черёмуха), зимой драли сосновую дранку. Всё это отец принимал как заготовитель от Потребкооперации. Кроме того, сенокос, охота и прочее.
В шестидесятых годах во время школьных каникул, приезжая из Бисерти в Сосновый Бор к бабушке Вассе Максимовне, я часто бывал в этой семье. В их доме всё говорило о лесе, на стенах висели рисунки и фотографии на лесную тему, охотничьи трофеи: хвосты, крылья глухарей и тетеревов, лосиные рога и другие. Семья трудолюбивая, родители всё время в работе, мальчишки тоже что-нибудь делали полезное.
Помнится, на летних каникулах ребята за сезон зарабатывали на кротовых шкурках по четыреста рублей на каждого. Тогда это были неплохие деньги. Но и доставались они непросто: нужно было поставить ловушки, следить за ними, правильно обработать и высушить шкурки. По возрасту мы были ближе с Петром, дружили, иногда он брал меня на охоту, это бывало на каникулах: летом, весной, зимой и осенью. Ходили на зайцев, косачей, рябчиков и прочих. Однажды на моих глазах освобождал он из капкана живую куницу (шкурка её в те годы стоила восемнадцать рублей).
В лесах вокруг Соснового Бора обитали тогда волки, лоси, медведи, лисы, зайцы, белки, куницы и прочее зверьё. Птицы: тетерева, глухари, рябчики, журавли, совы и другие. Встречались змеи, в основном гадюки.
Припоминаю случай, когда летом мы, орава ребятишек и несколько женщин, пошли за малиной. Пока шли лесом до малинника, который находился примерно в пяти километрах от деревни, слышали вдалеке какой-то рёв. Говорили между собой, что, наверное, это медведь. Женщины успокаивали, говорили о заплутавшей корове. Подойдя к малиннику – завалам, оставшимся от лесозаготовителей, только-только забрались в кусты, как кто-то из ребят, собиравший малину у самого края, закричал:
– Медведь, медведь!
Мы, перепуганные, выскочили на песчаную дорогу. Метрах в двухстах от нас через дорогу перебегал медвежонок. Мы закричали, застучали пустой пока ещё посудой. Следом за медвежонком из кустов вышла огромная медведица, обернулась в нашу сторону, встала на задние лапы и зарычала на нас. Потом опустилась на четыре лапы и перешла через дорогу. Следом за ней перебежал второй медвежонок. Было довольно страшно. Но всё обошлось. Какое-то время мы слышали ещё медвежий рёв, а потом он прекратился. Видимо, мать увела подальше от нас своих детишек.
Позднее мы подходили к тому месту, где медведи переходили через дорогу. Отпечатки следов лап медведицы на песке были очень большие.
Наступили иные времена, развалился Советский Союз. Порушились колхозы и совхозы, негде стало работать крестьянам, да и детей надо учить. Стали разъезжаться сосновоборские крестьяне по всей стране, искать лучшей доли, большинство уехало. Уехали и Минины. Живут теперь кто в Екатеринбурге, кто в Бисерти. Упокоились супруги Минины – Тимофей Игнатьевич и Зоя Артемьевна.
Похоронены они в Екатеринбурге. Дети, внуки и правнуки их живут в Екатеринбурге и в Бисерти.
Старший сын не смог уехать далеко от родного леса, осел в Бисерти. Работал, как и отец, егерем, работал, видимо, неплохо. Об этом и говорит признание его в 1985 году лучшим егерем во всей Свердловской области.
Из рассказов дяди Гриши
Два соседа
Жили у нагорян два соседа: Порядин Павел Гаврилович и Ладыгин Карп Семёнович. В годах-то лет на тридцать разница, а шпакурили, друг над другом частенько забавлялись.
Вот старший, Ладыгин, кричит Павлу:
– Где ты, не отгаркиваешься? Сейчас я ехал мимо вашего поля, отец велел тебе запрягать сабан и ехать к нему пахать этот участок.
Ну Павел Гаврилович по-быстрому оделся, запряг сабан и поехал. Приезжает к отцу, тот глазам своим не верит:
– С чего это ты, Пашка, дурака-то валяешь, ни с того ни с сего волокёшь сабан? Кого, где ты хочешь пахать-то?
– Как кого? Сейчас дядя Карпуха сказал, что ты велел приехать с сабаном пахать эту полосу.
– Дурак ты после этого, кому и поверил. Никогда не верь этому балантрясу.
– Да будь ты проклят, выдумщик!
– Езжай обратно, полудурок. Где не надо-то, так он тут как тут, как был, а когда надо, вас не дождёшься.
Едет наш Павел, надулся, обиженный. Думает: как же мне тебя подкузьмить? Дня через два видит Павел: дядя
Карпуха в огороде пашет. Теперь-то я тебя нагну. В прогале кричит сам с собой:
– Что говоришь? Послать дядю Карпуху завтракать, шаньги есть? Ладно, ладно, сейчас скажу.
Подходит к нему и говорит:
– Тебе старуха велела идти завтракать, говорит, шанег напекла, пусть идёт скорее, а то остынут.
Дядя Карпуха и впрямь поверил, выпряг лошадь, дал корму, заходит в избу, раздевается и садится за стол шаньги кушать:
– Ну чего, старуха, не несёшь шанег-то, я и лошадей выпряг заодно покормить.
– Каких шанег, ты с чего это взял, я и не думала их пекчи.
Выскакивает из-за стола, давай ругаться:
– Этот опять выродок-то сдумал над стариком подтрунить. Ну обожди, я этого никогда не забуду.
– Ну ладно, Карп Семёнович, перестань сердиться, ты ведь тоже не прав, на днях парня вон куда сгонял, а там ещё отец отругал за самодурство.
Вот так они и жили, один другого обманывали. То ягод на таком-то поле много уродилось, то по корову сходи в поскотину. Пригонит корову, а она уже подоена.
Случай в Кленовой
В Кленовой эдак-то опять вышло. Под Пасху съезжаются в церкву молиться со всех деревень, хуторов, деревушек. Ребятишки ночь-то проиграли, а перед утром молятся. И вот один паренёк задремал, да и крепко. У него рука-то как-то подвернулась к стариковой бороде, а та как пихта сухая с вереском.
Старик-то испугался и давай материть парня этого:
– Ты что, – с большущей-то матушки как завезёт, – да ты что, спать сюда пришёл?
Ускользнул, ладно, этот молельщик, а то бы крепко попало.
Все давай оглядываться. Конечно, мысленно осудили старикана. Дескать, пришёл замаливать грех, а нагрешил больше, чем замолил.
Вот оно, дело-то как оборачивается. Молиться тоже надо, чтобы впрок вышло.
Случай в Пасху
Этот случай тоже в Пасху вышел. В то время в деньги здорово играли. Вот на всю ночную-то и засели: Филиппов Иван Семёнович, Порядин Константин Яковлевич и Вася-хуторянин.
Ночь-то проиграли, а утром надо разговляться оладьями, яйцами. Константин-то взял оладью, а сам кемарит, ему уж мерещится: оладья-то за карту показалась. Как замахнётся, да прямо оладьей-то в масло угодил, только брызги полетели по столу. А сам в это время кричит:
– Крой, Вася, за пятак.
Семья-то локтем тычут:
– Тятя, так ведь это оладья, а не карты.
Игра в деньги тоже заразительная.
Другой раз неделю работают, халтурят что-нибудь. То дуги гнут, то обод на колёса гнут, продукция азартная, денежная.
Придёт воскресенье – кому-то повезёт, а кому-то неделя впустую вышла, даже в долг закладывали, всё ведь вернуть-то охота. А оно, как на грех, перебор да перебор.
Лесозаготовки
Лесозаготовки в то время на колхозах выигрывали. То дрова на уголь рубили метр в ширину или строевой лес, где куда попадёшь. Вывозку из леса тоже колхозы тянули. Колхозы нашего куста, да и всего района обеспечивали дровами и углём Нижнесергинский металлургический завод, который славился своей сталью. И шла эта сталь на военную промышленность.
Возили дрова санным ходом к берегам реки Бардым. Весной колхозники же эти поленницы сплавляли по реке на дальние расстояния. Делали большие сани длиной метров шесть-восемь, укладывали на сани по двадцать кубометров. Дорога под полозьями ледяная, каждый день поливалась водой. Под уклон возом лошадь толкает, она, бедная, с большим усилием держит такой воз. Шлеи были толстые двойные, а если разнесёт эти сани, так, бывало, лошадёнку эту на воз забрасывало. В такие моменты на передке висит песок или зола в ведре. В случае если сильно толкнёт, в это время этот песок под сани бросают. Если и это не устраивает, скидывали с себя скуфейку, а порой и шапку бросишь. А на подъём – тут уж не робей, с разбегу норовили разогнать лошадь перед подъёмом. Всех хуже дело обстояло у упейских мужиков из колхоза «Свобода». Сбруя лыковая, в таких моментах она не сдюжит, рвётся, матьков издержано – и счёту нету.
Как-то у Яшкина Прохора всё это изорвалось и даже клещи у хомута сломались, так он к матькам-то колхоз отругал:
– Эх ты, мать твою туды-то, колхоз «Свобода», «Свобода», «Свобода». Кто его думал, так тот за столом сидит. Нет, тебе не за столом надо сидеть, дрова послать, по ледянке возить.
Сколь было пережито с этими лесозаготовками, подумать страшно. Заработки малы, нормы не все могут выполнить, в аккурат только себя накормить, не до заработка. Да пошлют в лес с самой Октябрьской и до 15–20 апреля, уедешь или уйдёшь без спросу – судили судом, до шести месяцев принудительных работ давали. Одежда мало-мальская, на ногах лапти. Жили в бараках, спали на дощатых койках. Девчонкам лет по шестнадцать-восемнадцать, запрут их на всю зиму. Дело доходило до того, что многие девчонки замуж повыходили – не до милого и даже не по годам муженёк-то. Лишь бы лесозаготовок избежать. Знамо дело, старались выйти за производственника в промышленность куда-то. За колхозника выходить какой толк, возьмут да обоих пошлют в лес на пару. Зимой дома оставались только старики да подростки или многодетные матери. На них ложилась вся работа: возка кормов, снопов, обмолот урожая, на фермах доярками, телятницами, свинарками, конюхами.