сгущенки, это многое бы объяснило. Но помойное ведро было пусто. Тогда она открыла стол и достала все ножи, которыми мы могли бы открыть банку. Все они были чистыми, никаких следов.
– Пошли вон отсюда! – крикнула она в отчаянии на нас, и мы испуганно разбежались.
Придет злой и голодный отец, и будем мы сурово наказаны. На этот раз за дело. Мать не станет нас защищать. Она села у окна, закрыла как раненая птица голову руками и тихо заплакала, чтобы никто этого не видел и не слышал. На собственный голод ей было плевать. Потом, собравшись с силами, она встала со своего места и с красными, невысохшими глазами принялась размачивать сухари в воде. Что бы ни произошло с продуктами, а мужа надо накормить.
Чуть позже пришел отец, он разулся, снял милицейскую фуражку. На нем осталась форма: пиджак и брюки, опоясанные армейской кожаной портупеей с железной пряжкой, которая внушала нам ужас. В ожидании наказания мы совсем притихли, пытаясь сделаться невидимыми. Так замирает природа в ожидании бури, так затихают животные в ожидании грозы.
По его взгляду мать поняла, что на работе ничего не выгорело. Все обстоит так же, как вчера, и лучше его не спрашивать, как дела. Умывшись и вытерев лицо полотенцем, он уселся за стол. Мать поставила перед ним сухари и вчерашний, вторично заваренный чай. Отец недоуменно посмотрел на нее. Как будто прочитав все в ее взгляде, он побагровел и резко поднялся со своего места.
Каждый раз, когда мы должны были быть справедливо наказаны, мать думала, что достанется нам за дело, но каждый раз, как дело доходило до рукоприкладства, сердце ее не выдерживало, и она кидалась прикрывать своих детей. Вот и на этот раз она остановила мужа и с мольбой во взгляде воскликнула:
– Это я съела, я все съела! Они тут ни при чем. Я была так голодна!
Отцу не нужно было ничего объяснять, он грубо оттолкнул мать в сторону и ушел в комнату. Он закрыл ее на кухне, чтобы не мешала. Скрип снимаемой портупеи уже стал символом ужаса для нас, вот оно – грозное оружие, способное умертвить душу ребенка. Тело заживет, но душа – нет.
Позже, в школе на собрании, учитель даст совет матери, как надо воспитывать детей:
– Пусть отец иногда даст им ремня!
– Я боюсь, – отвечала она. – Вдруг убьет.
– Своих-то не убьет, – со знанием дела утешал учитель женщину.
Но даже портупея не возымела должного эффекта: мы не признались, кто и куда дел продукты. Они исчезли бесследно. От такой досады отец не стал есть сухари, только выпил стакан чая и сразу же уснул, едва сняв с себя форму. Одно было хорошо – он согласился сразу после работы завтра поехать на рыбалку. Значит, будет рыба и будет еда.
До поры историю с пропажей забыли. Все шло своим чередом. Отец действительно привез целый мешок рыбы, он еще долго хвастался перед матушкой, как их остановила милиция и хотела сдать рыбнадзору и какое магическое действие произвела его ксива. Этот документ обладал той же славой и таким же романтическим ореолом, что и медный щит или меч великого мастера, сделанный специально для какого-нибудь крестоносца. А милицейская «девятка» была сродни черному коню в попоне.
Часть рыбы они поменяли у соседей на мешок груш, которые те украли в колхозном саду. Более половины груш просто сложили в китайскую пластмассовую бочку. В крышке прожгли дырку, чтобы выходили газы, образующиеся при брожении, залили фрукты водой, кинули дрожжи и спрятали бочку на балконе. Через семь дней получилась отличная грушовка.
Во дворе жило еще двое детей, про которых мать, вздыхая, говорила: «Нищие!» От этих слов ей самой становилось легче. Это они нищие – а мы нормальные. Однажды тайком от всех мать отсыпала пакет гречневой крупы и принесла его им. Этой жертвой она нарушала принцип, в котором постоянно себя убеждала, – «у других отниму, своих детей накормлю». Она часто так делала – но никто не мог ее поймать за этим занятием. Этих чужих детей было двое, они целыми днями играли на улице. Мальчик и девочка, оба загорелые и оба тощие, как скелеты, их мамаша меняла мужей и постоянно напивалась. Однако ради детей продолжала работать дворником.
Этих детей понемногу подкармливал весь двор, в то же время брезгливо пряча от них своих детей – вдруг подцепят блох или еще какую заразу? Их мать частенько ходила по соседям, выпрашивая для них еды. Она отлично знала, к кому можно обратиться, а кого лучше обойти стороной. Иногда, подметая дворы, она находила брошенные игрушки и много других интересных вещей, которые дарила своим детям. Так у самых бедных и самых жалких детей во дворе появилась самая роскошная кукла Барби, такой больше ни у кого не было.
Как-то с работы отец принес домой целую кучу ментовских шерстяных носков. Они были совсем новенькими, только что с завода. Их спрятали в шифоньер до лучших времен. Эти носки то ли он украл на складе, то ли их украл сам кладовщик и поделился с сотрудниками, замаливая свой грех. Тем не менее отец рассчитывал их удачно продать.
И надо было такому случиться в первый же выходной, как только отец нашел покупателя и уже решил с ним встретиться, что носки пропали! Обыскали все шкафы и ничего не нашли. Тогда стало ясно, что в доме завелась «крыса». И снова мать умоляюще посмотрела в глаза отцу. Но он был тверд, как гранитная скала.
Он взял портупею, собрал нас в одной комнате, потом взял младшую сестру и увел ее за собой в соседнюю комнату. На этот раз ему надо было во что бы то ни стало заставить нас сознаться в содеянном. Отец всегда говорил так: украл у своих один раз – будешь красть и дальше. Это нужно было предотвратить.
При первых криках из соседней комнаты мы сжались в комок, как птицы на осенней стуже. После двух ударов сестренка созналась, что видела, как я лазал в шкафу вчера вечером, прежде чем пошел куда-то на улицу. Этого было достаточно, чтобы отец прекратил свою воспитательную экзекуцию. Заплаканную сестру он выкинул из комнаты вон и затащил туда виновного.
Я во всем сознался. Сказал, что это я украл носки, чтобы продать их каким-то знакомым, а деньги потратил в городе с друзьями.
– А чай и сгущенка? Это тоже твоих рук дело? – спросил меня строго отец.
Я кивнул головой.
Вот и нашлась крыса. Вот кто все это время воровал последнее в доме!
– Значит, ты захотел жрать, – со злой досадой произнес сквозь зубы отец. – И решил, что можешь отнять все у своих близких? Ты голодный, а мы все, значит, нет? – Он был возмущен таким эгоизмом. – То-то я смотрю, рожа у тебя сытая и довольная! Куда хоть деньги истратил?
– На жвачку.
Отец схватил портупею и принялся за дело. В этот момент он был почти воином света, который изгоняет беса из мальчика. Не словом, а делом он наставлял меня на путь истинный. В какой-то момент я вырвался и спрятался под кровать, но и оттуда отец меня достал и на этот раз уже бил ногами, так как пришел в неимоверную ярость от того, что его сын бежит от справедливого наказания.
В тот день крыса была повержена.
После снова настали будние дни. Мы ходили в школу, мать и отец – на работу. Стояла поздняя осень. Деревья облетели, было холодно. В этот год в школе для многодетных семей была введена специальная программа. Если в семье три и более ребенка, то этим детям полагалось бесплатно обедать в школе. Эти обеды стали лучиком света в душе многих родителей. Учителя были полны оптимизма, который, однако, через несколько дней куда-то исчез. Повара говорили, что дети не едят в столовой. Должно быть, все и так сыты. А продукты просто пропадают в никуда. Программу немного сократили, и теперь еду просто так не ставили на столы, а ждали прихода детей. Учителей заставляли контролировать этот процесс. Они должны были чуть ли не силой тащить в столовую учеников из многодетных семей. Но удивительное дело – те отказывались от еды под любым предлогом. Устав от своих бессмысленных действий, школьное руководство про эту гуманитарную помощь забыло.
На деле же происходило следующее: многие дети завидовали своим сверстникам, которые бесплатно обедали в школе, их ловили и били на улице. И стало проще отказаться от дармовой еды, чем терпеть унижения и побои. Но взрослые про это, разумеется, ничего не знали.
Через неделю матери дали зарплату за апрель. Прошло почти полгода, как суд постановил выплатить деньги за один месяц. Разумеется, на заводе этот день был объявлен большим праздником. Еще с утра кто-то пустил слух, что будут деньги. И вся атмосфера рабочего дня была схожа с новогодней, когда ждешь какого-то чуда. Начальство получило деньги сразу после обеда и, разумеется, тут же покинуло работу. Можно было выключать все машины, заканчивать смену и дальше делать, чего душа пожелает. Женщины первым делом побежали за водкой. А мужчины почти все уже были пьяны, когда стояли в очереди у кассы, еще не получив денег.
Праздничный день закончился страшным беспорядком в бытовках и тяжелым утром для уборщицы, которой предстояло отмывать заблеванные унитазы.
Мать с работы пришла рано, так как сама не решилась разделить со всеми великое веселье, когда дома ее ждали голодные дети. В тот день наша семья еще успела съездить на дешевый китайский рынок, чтобы основательно затариться необходимым.
Было закуплено: пара новых курток, штаны, шарфы на зиму, около десяти килограмм соевого мяса, мешок рожек и всякой разной крупы, несколько банок тушенки, полмешка муки и сахару. В этот день дома все были сыты и довольны. Мать рассчитывала деньги таким образом, чтобы хватило еще раздать долги и оставалось немного на хлеб и на проезд в транспорте.
Отец и мать взяли также сладкую настойку на спирту и в тот же день ее выпили за общим столом. Нам, конечно, не дали попробовать, только старшей сестре налили настойки в чай.
Ночь прошла мирно и тихо. А утром, когда надо было идти на работу, родители обнаружили, что кто-то вытащил из кошелька пару червонцев.
– Опять завелась крыса! – взревел отец.
Он уже знал, кого наказывать. Но я убежал раньше всех в школу. Такой наглости отец не ожидал. Ведь не просто так он меня хлестал, да еще с такой силой, что кожа от ударов портупеей трещала. И это наказание не принесло толку. Тогда, пиная меня, отец даже на миг испугался, а не убьет ли.