Нетоварную рыбу выбрасывали на прокорм птицам и прочим морским обитателям, морские деликатесы оставляли команде. Товарная рыба сплошным потоком с верхней палубы шла вниз, в производственный цех переработки и последующей заморозки в огромных морозильных камерах.
К разделке рыбы привлекался весь экипаж, свободный от вахты, независимо от занимаемых должностей. Вооруженные острейшими ножами, они стояли вдоль конвейера, выполняя каждый свою операцию. Петра сначала ставили только на отрубку голов, потом, по мере приобретения опыта, стали доверять потрошение рыбы, извлечение печени из трески и ее обработку, когда работали в Баренцевом море.
Тем временем под руководством тралмастеров палубная команда мощными струями воды очищала палубу, трал и бережно укладывала его. И опять корабль отправлялся на поиски, иногда долгие, следующего косяка. Когда трюмные морозильные камеры оказывались заполненными, БМРТ перегружал свою продукцию на огромную, как завод, океанскую плавбазу, находившуюся в зоне рыболовства, и продолжал охоту за косяками.
Однажды, во время лова вблизи антарктических вод ледяной рыбы, к ним в гости пожаловал пингвин. Верхом на трале, полном рыбы, он въехал на слип, не обращая внимания на рыбаков, кивая головой, словно раскланиваясь с ними, ходил по палубе, с удовольствием получал угощения и подбирал выпавшую из трала мелкую рыбешку. Лишь когда рядом с ним стали бить мощные струи брандспойтов, чистивших палубу, пингвин не спеша, переваливаясь с ноги на ногу подошел к краю слипа и, не оглядываясь, спрыгнул в воду.
Закончились шесть месяцев первого рыболовного сезона Петра. Домой возвращались самолетом. Перелет Буэнос-Айрес – Москва с несколькими промежуточными посадками длился больше двадцати часов и им, соскучившимся по дому и семьям, казался бесконечно долгим.
В московском аэропорту, перейдя в зал вылета, он удачно попал на ближайший рейс в Ленинград, перед регистрацией успев позвонить домой. Через час полета самолет пошел на снижение и приземлился в аэропорту Пулково. Томительно потянулось время до пристыковки трапа. Горизонтальный эскалатор, везший вышедших из самолета пассажиров, двигался не так быстро, как бы Петру хотелось, и он, где возможно, бежал по нему, стремясь первым войти в зал прилета.
Наташа, нетерпеливо переминаясь, стояла чуть впереди толпы встречающих. Пётр обнял ее, целовал глаза, щеки, солоноватые от слез радости губы, а она шептала:
– Как же я по тебе соскучилась! Нет, теперь уже мы…
– Прости, я и не заметил.
Он приложил руку к заметно округлившемуся животу Наташи и почувствовал под ней шевеление.
– Да-да, это он так с тобой здоровается. Сказали, что у нас будет мальчик.
– У нас будет сын! – неожиданно громко прокричал Пётр, и в зале аэропорта раздались аплодисменты.
Таксист, с которым Пётр поделился радостной новостью, поздравил их, и улыбка, казалось, так и не сошла с его лица.
Почти полгода он был рядом с Наташей и первенцем, которого назвали Алексеем. И снова подошло время собираться в море. Через две навигации родилась дочь Ириша. Заботы о воспитании детей легли на хрупкие плечи Наташи. Пётр, когда был дома, помогал ей, но время летело так быстро, что для него дети выросли и повзрослели почти неожиданно. Казалось, не успел оглянуться, как появилась внучка. И их корабль состарился, и он сопровождал его в Индию на металлолом.
За эти годы они обеспечили детей квартирами и всем необходимым. В пятьдесят лет, по северным нормам, он вышел на пенсию и вместе с Наташей начал строить планы на спокойное пенсионное будущее. Чтобы не сидеть без дела, начал оформляться заместителем главного инженера в одном из торгово-развлекательных комплексов…
– Что же вы, батенька, так не бережете себя… – услышал Пётр незнакомый голос, открыл глаза и увидел склоненное к нему лицо с внимательными карими глазами, обрамленное сверху белой докторской шапочкой, снизу – бледно-голубой маской.
– Вашу закупоренную сердечную артерию будем ремонтировать при помощи стента – тонкостенной перфорированной металлической трубочки, которая и будет в дальнейшем обеспечивать проходимость сосуда. После местной анестезии стент к месту закупорки введем через бедренную артерию. Операция продлится примерно час. Больно не будет.
Он видел, что делал хирург, слышал его переговоры с ассистентами и медсестрами, почувствовал усталость, стал засыпать и не помнил, как его отвезли в реанимацию. Соседи по палате сказали, что проспал почти сутки.
Проснулся Пётр, почувствовав чей-то внимательный взгляд. Рядом с его кроватью на стульчике, обитом искусственной кожей, сидела Наташа. И он увидел ее глаза, ласковые, полные участия и невыплаканных слез.
– Наташенька, родная моя, здравствуй! Не плачь, милая, я живой, – сказал Пётр, приподнимаясь на локтях, но был мягко остановлен осторожной Наташиной рукой.
– Тебе еще рано вставать. Врачи сказали, что операция прошла успешно, но нужно два-три дня полежать. Я буду рядом с тобой и, если разрешат, попрошу раскладушку и останусь на ночь.
Он вложил свою большую ладонь в ее левую маленькую теплую ладошку, а она правой рукой ласково, подушечками пальцев, гладила его по голове, согнутым указательным пальцем коснулась губ, нагнулась и целовала глаза, нос, губы, подборок и шею. Ей не разрешили остаться на ночь, но, ослабленный операцией, Пётр этого не знал.
Не дождавшись ужина, он заснул крепким сном выздоравливающего. Когда утром открыл глаза, снова увидел Наташу, подумал, что она так и не уходила, стал расспрашивать о детях, внучке и просил передать, чтобы не беспокоились.
Через три дня после операции Петра выписали, и они вышли из высоких дубовых дверей, взялись за руки, размахивая ими как первоклассники, и, весело смеясь, пошли по аллее внутреннего парка клиники. Им навстречу спешили дети. Жизнь продолжалась.
Ирина Листвина
Родилась 23 апреля 1944 г. в Новосибирске, в том же году семья вернулась в Ленинград. Окончила ЛИТМО и 4 курса филфака ЛГУ, более 20 лет работала техническим переводчиком. В 1996 году повезла отца лечиться в Израиль и осталась с семьей в г. Хайфе, в 2010 году вернулась в Санкт-Петербург, но с 2017 года живет то в Санкт-Петербурге, то в Хайфе.
В издательстве «Геликон+» (СПб.) вышли книги: проза в двух частях «Гербарии, открытки…» и сборник стихов «Прогулки вдоль горизонта». В 2019 году отрывок из «Гербарии, открытки…» был опубликован в издательстве «Достояние» (Иерусалим). В 2020 году в издательстве «Нестор-История» (СПб.) вышел 2-й сборник стихов «Предвестья» (стихи публиковались в периодике и раньше). Имеются публикации отрывков ее прозы и стихов в приложениях, издаваемых ИСП (Москва) в 2019–2021 гг., и в альманахе петербургского издательства «Четыре» за 2021 год.
Из первой и второй частей «Гербарии, открытки…»
отрывок
…Кроме наших коммуналок, домов, городских пейзажей вокруг них (и прогулок поблизости) существовала еще малая Владимирская часть, или та окрестность площади, которую позже назвали бы ее микрорайоном. И если мир семьи мог быть уподоблен устойчивому самоцветному яйцу или яблоку, то подразумевалось ведь и существование «большого блюдца» (из сказки, из выражения «каталось яблочком по блюдечку»[14]), на котором этот небольшой мир обитал и совершал круговращение – возвращаясь на круги своя и сохраняя устойчивость. Перехожу к привычным маршрутам, по которым ходила одна, – к переулкам, улочкам и задворкам близ площади.
Они и правда имели для меня нечто общее с лесными тропинками. Во все времена дети и путники начинали с того, что выбирали полянку для отдыха, а от нее уж расходились (разбегались) в разные стороны. И у нас напротив дома имелась такого рода «полянка», маленький сквер вокруг церкви Владимирской иконы Божьей Матери.
Там, как правило, сидели на одной из трех имевшихся скамеек редкие (двое-трое, не больше) пенсионеры с газетами или вязаньем, что делало это место днем не совсем уж необитаемым, но все же пустынным. В бездействующем здании церкви мелькало человек пять, там что-то было, кажется склад или кустарный цех, но они не работали, а еле функционировали в куда более медленном темпе, чем одинокие фигуры дворников напротив (кстати, как ни странно, это в течение долгих лет не только портило, но и спасало храмы города от запустенья).
Я не помню, что влекло меня туда, – открытый ли обзор площади? Или два-три высоких разросшихся старых дерева? Больше всего, может быть, часовня, которая была мне таинственно знакома (сама церковь казалась огромной, но такой грустной и заброшенной, что подходить к ней вплотную не хотелось). Скорее всего, бессознательно влекло то же, что и завсегдатаев-пенсионеров, – некий островок тишины, неведомо чем (ни при чем была сохранившаяся ограда) отгороженный от всего окружающего: от назойливого рынка справа, от грохота уличного движения по Загородному и Владимирскому, да и от трамваев на Колокольной. И наконец, от (по-своему тоже шумного) нашего двора и всех таковых по соседству, так как никто из малолетних подростков там еще не появлялся.
Я любила такие островки полуденной тишины летом в лесу или в саду, в таких местах было прекрасно читать и думать, «там хорошо было расти». Но так бывало летом на даче, а в этом скверике у меня просто было любимое место – старый пень под одним из больших деревьев со стороны Колокольной. Трамвайный звон и гром мне не мешали, а если ближайшая скамейка оказывалась свободной, то я устраивалась и на ней с краю, не без опаски, прекрасно зная, что, зачитавшись, могу не заметить, как кто-нибудь грубо нарушит мое уединение.
В отличие от юных дев былых времен я не предавалась мечтам, а с жадностью глотала одну из тех книг, которые дома читала лишь урывками – перед сном или в те вечера, когда меня оставляли одну. Но в подобных случаях радость от попадания в книгу бывала омрачена – сознанием ли, что на чтение отпущено мало времени или оно вообще незаконно (пора заниматься музыкой, помогать маме у печки etc.).