– Лично я думаю, что это Павлик, – послышался устрашающий смешок за столом, где была Аносиха.
– Аносова, у тебя дурная привычка говорить все, что придет в голову. Я тогда говорил и сейчас повторяю, что я не химик, я строитель, а если точнее, в то время я еще был энтомологом, который занимался букашками. Вот и все! – защищался Павлик. – Попробуй придумать что-нибудь другое.
– Не будем ссориться, друзья! Все-таки мы одноклассники. Сами подумайте, кому из нас нужно было делать такую мерзость? Кстати, Ано… пардон, Аносова Люда тогда первая вышла из класса, потому что у нее было свидание с Юркой Гаськовым из одиннадцатого. Помните такого? А Павлик, Череп и Корнет еще оставались с Вороной, и она им объясняла, как получается тяжелая вода в лабораторных условиях. Зачем им это надо было, мне до сих пор непонятно, – вдруг вступилась за парней Резочка, то бишь Ленка Резницкая. – Я оставалась с ними и теперь могу это доказать.
– Они хотели на основе тяжелой воды взорвать школу, – застучал вилкой по рюмке еще один персонаж нашего класса – Хой-Именохой, тощий бурят с костлявыми руками, «одухотворенный» комсомольский бог в коридорах пединститута, где, как в инкубаторе, выводят сеятелей разумного, доброго, вечного.
Так вот, Хой-Именохой додумался до нормальной идеи. Он сказал, что этот вопрос о далеком прошлом нужно было давно утопить: кому это сейчас интересно?.. И, как вождь краснокожих, завершил своей знаменитой фразой: «Хау, я все сказал».
– А мне интересно! Интересно – и все! – вдруг закричала Танька Гунарь. – Эта сволочь училась с нами. И я с этой сволочью разговаривала… Может, даже целовалась…
– Мальчики! Девочки! Давайте танцевать! Включите, пожалуйста, Джо Дассена… В конце концов, зачем мы собрались? Давайте вспомним о нашем походе на Байкал. Лично я помню, как мы с Лещенцом все ночи искали нашу звезду, а он боялся прижать меня. Я к нему и так и этак, а он боялся. Не боялся бы, так сейчас от него могли быть детки, а не от чужого дяденьки, – обходя стол с рюмкой, рассказывала Филиппова Людка. – А, Лещ, ты хотел бы, чтобы я тебе родила в девятом классе?
Вовка Лещенец – главный инженер строительного треста, растолстевший и с усами, как у песняра, замечательно похожий на свою московскую сторожевую, когда они рядом, – заволновался:
– Люда, у меня же жена и своих двое.
Филиппиха вдруг захотела отомстить Лещенцу:
– Да знаю я твою мочалку! А помнишь, как Аносиха тебя отшила? Ты же тогда в нее втрескался, как собачонка, обнюхивал ее, а она по углам шарилась со своим гитаристом Мажугой. Она мне сама рассказывала. Вот ты-то ей и налил кислоты.
Лещенец вскочил:
– Да ты сдурела, дура!
– Это я-то дура? Да таких, как ты, толстячков я хвостом смахивала! Людка, ты подтверди, что Лещ с твоих туфель пыль своими усами сдувал.
– Филя, какая же ты все-таки стервочка! – прошипела Аносиха.
– Людка, это ты мне? Твоей лучшей подруге? – вытаращила глаза Филиппова. – Смотри, как бы тебе снова кислоты не налили…
Так слово за слово – и пошло и поехало. Химическая реакция – и только. Все перелаялись на двадцатилетии счастливого окончания школы. Всё-всё друг про друга узнали. Слава богу, что столы не напереворачивали да водку за кадык не всю залили. Из той, из прошлой жизни Зельбуха принесла виниловую пластинку «В огромном небе»; так эту долгоиграющую пластинку забыли перевернуть. Она и пела, пока не охрипла. Корнет все это время слушал молча, потом встал из-за стола, поправил галстук, покраснел, как будто его опять отправили на «камчатку».
– Да что ж это вы, однокашники, друг друга дураками выставляете? Сами уже не одного нарожали, а все еще где-то там – в мальчиках и девочках. Хотите знать, кто кислоты налил? Так я и налил. Предлагаю выпить по этому поводу.
Всех словно столбняк хватил. Перед нами стоял громоподобный мужчина с сединой в волосах и в роговых очках на носу. Море выточило из него скалу на краю Тихого океана. Об него могли разбиваться житейские волны и цунами. И все сразу с ним согласились:
– Мы так и думали, Корнет! Включите, наконец, нормальную музыку!
Музыку включили и переключили тему воспоминаний. Но почему-то никто не спросил, почему Корнет взял на себя этот давний грех. Может быть, он не хотел, чтобы все мы перессорились из-за пустяка.
Вот я и говорю, почему, когда пассажир поезда хочет выпить горячего чая, вагон начинает раскачиваться и пассажир обливает себя и других?
1971 г.
Пластинка
рассказ
Хорошо было в этот день в парке, на острове посреди реки, откуда город был похож на стриженую овцу.
В день открытия летнего сезона в парке играл военный духовой оркестр, как в старых фильмах по рассказам Чехова. Трубачи изрядно фальшивили, альтухи невпопад выдували «эста», а возле торговых палаток полуголые мужики и обнаженные донельзя тетки набивали свои желудки. Провинция гуляла, как коты на масленице, а мы с Ножкиным сидели на обрывистом берегу, болтали ногами и молчали.
На этом празднике мы увидели много знакомых. Молодые гуляки оглядывались на нас и шептались. Во всяком случае, эти шепотки прежде всего касались моего друга Ножкина, который каждую субботу появлялся на экранах телевизоров и забавлял публику пародиями на граждан, с которыми он встречался в течение недели. Ничего другого он не умел, но зато граждане узнавали себя и предпочитали больше с Ножкиным не встречаться, а то, не приведи господь, еще что-нибудь углядит. Во всяком случае, его выступления всегда были остроумны и создавали портрет города за неделю. Портрет получался не ахти какой. Еще бы! Ведь это же не Москва и даже не Иркутск, а гораздо хуже.
Только, пожалуй, меня он никогда не пародировал, хотя мы встречались с ним почти ежедневно. Нам нравилось бывать вместе, и мне казалось, что мы хорошо знали друг друга. По этой причине нам незачем было знать мнение другого, чего стоят бюрократы и что нужно делать демократам, чтобы мясо на прилавках имело божескую цену. Два умных человека всегда знают, чего стоят и те и другие, а силу ума направляют на созерцание бойцовских качеств, которые ежедневно демонстрируют наши уважаемые сограждане.
И вот, болтая ногами на берегу реки, мы просто молчали, и от этого нам было совсем не плохо, а даже наоборот.
Громкоговоритель над нашей головой – и голос Литвинова сообщил, что для самых маленьких популярными артистами будет исполнена сказка Корнея Чуковского «Муха-Цокотуха», и популярные артисты стали валять дурака, реверсируя голосами полет жука и комара. А то, подобрав сопрано, изображали муху. В общем-то было забавно, тем более что эту сказку в том же исполнении лично я помнил чуть ли не с пеленок. Ножкин же как-то странно улыбнулся мне и глухо, как бы для себя, произнес:
– Вот эта пластинка испортила всю мою жизнь.
И опять замолчал. Я удивился:
– Нормальная сказка…
– Нет, я не о сказке, я о пластинке. Тут, знаешь ли, такая история, что и грешить-то вроде бы не на что, а все равно неприятно. Знаешь, как я научился подражать? Вот то-то! Ты не знаешь, а я знаю. Давай-ка расскажу, какая беда со мной стряслась. Помню, в детском садике готовился какой-то праздник. Воспиталка принесла пластинку с «Мухой-Цокотухой», завела ее – и давай экзаменовать нас, мальчиков и девочек в коротеньких штанишках и в коротеньких юбочках, кто из нас лучше передразнит этих Лившица и Левенбука, а потом на празднике прочтет «Муху-Цокотуху» перед собранием родителей и попечителей. Само собой, у меня получилось, не то что у других деток. Талант прорезался в самый неподходящий момент. Я старательно подражал Лившицу и Левенбуку и вскоре так чесал с этих пластинок, что детсадовских кухарок смех до слез прошибал. А наш сторож Матвейка, бывало, спросит:
– А скажи-ка, Олежка, я злодея загубил?
– Загубил! – отвечаю.
А он опять:
– Я тебя осломанил?
– Осломанил! – говорю.
Он прыгает на табуретке, руки трет о колени и хохочет, как ребенок в пеленках. Ну а мне-то как будто того и надо, встану бочком, будто сабельку верчу. А теперь, краса-девица, я на те хочу жениться! И, видно, так ладно получалось, что потом уже не отличали, где пластинка, а где я. Наловчился я – и давай собирать аплодисменты. Да что там аплодисменты! Меня уже нет-нет да и талантищем стали называть. Сколько детских конкурсов навыигрывал! Вот и повзрослел я на этой сказке, и уже, кажется, к десятому классу как-то совестно стало, что мне пророчили большое будущее только за то, что я смачно рассказывал, как он ее в уголок поволок. В то же время я стал показывать другой репертуар, кое-что сам насочинял – не принимали.
Давай, мол, «Цокотуху» – и все тут. Получалось так, что теперь я мог только подражать. Понимаешь ли, гадко на душе. Сам, думаю, я-то кто такой? Неужели у меня самого своей истории не будет? На душе кошки скребут, а меня на всякие конкурсы читать «Муха, Муха-Цокотуха – позолоченное брюхо…». Нет, думаю, поеду в Москву, может, там поймут. Приезжаю, а мне говорят: мол, много у нас таких.
Вот так съездил и понял, что ехать-то некуда. А наш город, когда от жары дуреет, дает на-гора столько персонажей, так и кажется, что кругом одни персонажи.
Улан-Удэ. 1971 г.
Николай Ювица
Известный экономист и общественный деятель, доктор экономических наук, академик Российской Академии Естествознания, в настоящее время профессор Ульяновского государственного университета, автор популярных монографий, учебников, учебных пособий, научных и методических статей в отечественных и зарубежных журналах. В 2013–2022 гг. выпустил несколько поэтических сборников, а также опубликовал подборки стихов в тематических альманахах журнала «Российский колокол» и других изданиях.
Как модно стало в Старом Свете
Решать проблемы всей планеты,
В угоду для отдельных наций
Опять зовут к дерусификации.
И нет для них ни в чем сомнений,