И счастье, словно грех, пребудет свальным.
О, Господи! Кому мне быть своим
По признаку прозренья и зачатья?
Чьего отечества тюремный слаще дым,
Где бродят мои истинные братья?
Где ждёт меня прощенье за грехи,
Где вдох последний будет признан горем?
Какой язык вберет мои стихи
В метафоричном сленге аллегорий?
Чей Б-г сильнее, если Он один,
Где больше платят слабым и никчёмным?
Где равно счастлив раб и господин
И неортодоксальны теоремы…
Чей диалог – он пастбище идей,
Балет изящных встречных пониманий?
Патрицианский форум сверхлюдей,
Премудрых пескарей и их пираний…
Что может сблизить вечность пирамид
И групповой восторг всемирной бойни?
Где вымолил гражданство Вечный жид
И где воскрес замученный покойник?
Я плачу над собой, ещё живым,
Который до рожденья принял Б-га.
И в мыслях, что обмениваюсь с Ним,
Надеюсь на подобье диалога.
Страна Израилия
Дмитрий Львович Быков (Зильбертруд) – один из самых профессиональных современных критиков и создателей российской и мировой литературы.
Он по-доброму человечен, доступно обыкновенен и в то же время феноменально памятлив, образован и искренен.
Как ремесленник – это слесарь-лекальщик 6-го разряда, а в области конструирования – это Лавочкин литературного суперлайнера с поэзией, романистикой, драматургией и критикой на борту, где подают потрясающую выпивку и вкуснющую еду.
Не имея ни одной привычно значимой литературной премии, не награжденный орденами отечества, он тем не менее является одним из лучших в литературной среде писателей-матричников, чьи теории словесного творчества, математически выверенные и романтически возвышенные, связаны кровотекущей пуповиной с реальной жизнью в ее наиболее актуальных проявлениях и светотенях XIX, XX и XXI века.
На одной из своих многочисленных лекций для русскоязычных эмигрантов в Америке Дмитрий Львович, отвечая на вопрос, почему он не любит Израиль, заметил, что Израиль он любит, как и евреев в нем, но считает ошибкой попытку «почвенного» решения еврейского вопроса, то есть создание государства только и исключительно для евреев – что-то вроде еврейского дома, гарантирующего и еду, и защиту, приспособив для этого спорные территории и тем самым как бы приземляя исторический, философский и эмоциональный смысл еврейской жизни.
Я попытался облечь эту его мысль в более-менее поэтическую форму несколькими строфами, написанными вроде бы от его имени, чтобы вы, читатель, разобрались с самим собой по поводу мыслительного загиба серьезного публициста, который, конечно же, и в нем был и остается евреем.
Хочу лишь заметить, что мое личное мнение по этому вопросу не совпадает с замечаниями «виртуального» Дмитрия Львовича.
На вопрос об отношении к Израилю
Скажу прямо: я не в восторге…
И от патриотизма несколько сусального,
И от здравого смысла, мёрзнущего в морге.
Евреи – образец пиетета духовного!
На них даже ангелы косились…
Служа офицерами Генштаба у верховного,
Они взяли и – бабах! – приземлились.
Предпочтя глубокому узкое,
Покинули небесные чертоги веры.
И железной поступью пришли русские,
Не коммунисты ещё, а пионэры!
Туда, где рыбу ловили пророки в Кинерете
И кудрявились шерстью библейские овцы,
Пришли мученики чёрной эзотерики
И постиспанских храмов торговцы.
Когда-то мы дарили миру поэтов,
Финансистов, духовников и лордов…
Но почему-то на землю святую эту
Репатриировались «жидовские морды».
Здесь Иосиф радовался рубашке в полоску,
В сознании вера играла шампанским…
А нами России был подарен Троцкий,
А великой Америке – Меир Ланский.
Здесь сиял Вавилон светом нездешним.
Отшельники сберегли Тверию и Явне.
А мессиями Витебска и Марракеша
Были открыты миру духовные ставни.
Наша Родина – мир, что без нас бесцветен.
Он – наша сцена, лаборатория и класс.
Мы – его учителя, святые и дети,
Дрожжи его безжизненных масс.
Так что ж вы вцепились в эти пески у моря?
Тигр обмелел уже и высох Евфрат.
Теперь вы растите лишь помидоры,
Грязных политиков, эмиграцию и солдат.
От арабской ненависти здесь трескаются камни,
В новорождённых чудовищах разум спит.
И гражданин, пред законом равный,
Повторяет в молитве: «Издохни, жид!»
Загнаны в резервации служители Б-га.
У сатанинских экранов новый господин,
Вместо адаса, лулава и этрога
В мире библействуют «ноль» и «один».
Вы обрели здесь не землю, а почву,
Судьбу картошки на овощебазе и акцент.
Но так же на родном молитесь ночью
И водку пьёте, а не абсент.
И, общаясь в облаке на лагерном «ню»,
Вы пишете не на иврите, а по-русски.
Так назовите по-честному эту фигню
Письмами из кутузки.
Ну обмажьте меня, как мусульманина, салом
И затычьте пальцами – еврей-антисемит!
Давайте врежьте от души по сусалам,
Если душа от обиды свербит!
Но еврейство – это дитя духовного дома
На холодной, голой и мёрзлой земле.
А молоко и мёд, как диабетическая кома,
Держат его на операционном столе.
Оно, как зёрна Изреельской долины,
Пустило корни в народах и племенах…
Еврейство и Б-г остались едины
На землях чужих, но во всех временах.
А я, как выходец из сибирских руд,
Не стану без повода быковать.
Всё же по папе я Зильбертруд –
Значит, могут и в России по морде дать.
А когда среди ашкеназов меня захоронят,
Где российское еврейство столетиями лежит,
Под крестом тяжёлым, на гранитном фоне,
Я надеюсь, засветится и Маген-Давид.
«Друзья, почитайте о вомбатах – о них есть везде…»
Друзья, почитайте о вомбатах – о них есть везде…
А я всё о нас да о нас…
Мир начат мной и закончен.
В нём каждый прав и виноват.
Во мне и в святости порчен
Забытый вечностью вомбат.
Отбросив ненависть горилью,
Порой вомбаты из людей,
На рёбрах вырастивших крылья,
Напоминают лебедей.
И в том, что есть, и в том, что будет,
Доколе существует свет,
Ещё беснуются сверхлюди,
Но сверхвомбатов в мире нет.
Они практичны, как заплата.
Их пара, в сущности, одно…
Труда и верности солдаты,
Из трав забвения вино.
Между собой не склонны к сваре.
Бетонный зад – ответ врагу.
И братьев меньших на пожаре
Они, как люди, берегут.
В них нынче современна древность
И непрерывна связь времён.
Теряет очертанья ревность
В определении сторон.
Вомбат вне пары нереален,
Как проповедник без речей.
Их женщины не знают талий,
Мужчины не куют мечей.
И в их обыденности строгой
Не восстаёт на брата брат.
Крест не распял Вомбата-Б-га,
И не был проклят супостат.
Он не ломал духовных врат…
Всегда свободный в своей воле,
Не стал заложником вомбат
Скотиньей человечьей доли.
Не рыл на Балтику канал,
Не рвал в боях тела на части…
И жёлтой пеной не блевал
На мерзком лицедействе власти.
Вомбат, витийствуя, молчал.
Прост, как загадка белой ленты.
Как песни, он дома слагал,
Сжимая в кубик экскременты.
В пещерах, вырытых в земле.
Без громких слов и блеска злата
Живут, забытые в Кремле,
Исконно русские вомбаты.
Хамелеоны на игле,
Они останутся навечно –
Свет создающие во мгле
Своей привязанностью Млечной.
О Человек! Как ты велик!
В тебе, рождаясь, гибнут Б-ги…
Тобою оставляют блик
Вомбатов звёздные дороги.
На теле голубых планет
Росой мы будем или сыпью?
Я свой в бессмертие билет
Порву. И просто водки выпью…
Евгений Евтушенко, сложная ему память, в стихотворении о Бабьем Яре писал:
И вот я, на кресте распятый, гибну…
Мещанство – мой доносчик и судья.
Я за решёткой. Я попал в кольцо.
Затравленный, оплёванный, оболганный…
Как же близки исторические параллели, определяющие пути русского и еврейского народов!
А вот и пересечение – злосчастная авария Миши Ефремова и её финальный акт, апофигей судебной тяжбы и скандальный приговор…
Влез Евтушенко в нерв. Понял, что здесь не «кто кого», а «кто кому».
Но если евреев резали неевреи, то русских кончают русские, кто сам себя, кого – питерские и рязанские, – как писал о них Серёжа:
Русь, Русь… И сколько их таких,
Как в решето просеивающих плоть,
Из края в край в твоих просторах шляется?