Вновь минуты в часах хромают…
И по клеткам тела убивает
Равнодушия Б-жьего тлен.
Как хурма, вяжет мысли жара,
И тоска пьётся мёртвой водою…
Уезжают на скорых изгои,
Нас штрафуют за жизнь мусора.
И классическим синим огнём
Выгорает любовь к апельсинам.
Юных тел загорелые спины
Неоправданно пепельны в нём.
Где-то сгинули мор и война,
На костры не возводятся ведьмы.
Мир своим изобилием предан,
Его кровь на стекле холодна.
Я не верю в настигшую месть
И в тупое всесилие буден…
Мы, наверное, всё-таки будем,
Коль мы в жизни действительно есть.
Рождённые в конце сороковых…
Всю молодость я прожил автостопом
На родине, которая мне мать.
Я сорок лучших лет засунул в жопу,
И их сегодня трудно высирать.
Мне очень трудно внукам объяснить,
Что воровство гражданству не преграда,
Что в этом мире можно просто жить,
В поклонах не отклячивая зада.
Я, как старьёвщик, мелочил в судьбе,
Всё думая: зачем мне это надо?
Я видел сокровенное в горбе,
Доступном лишь для внутреннего взгляда.
Там обретался мудрый неразбой
И рабского почтенья осторожность…
И страх – хоть на мгновенье быть собой.
И правоты жандармской непреложность.
В моей браваде, отдающей потом,
Я жил покорностью, целующей взасос
Все сорок лет скрывающую жопу,
Что в эту жизнь из жизни той принёс.
И, почти честно, исповедуясь Ему
В стихах брутальных, с наглостью пророчьей
Я ясным днём ночной покров сниму
С чужих сорокалетий белой ночи.
И в старости, свернувшейся клубком,
Мгновенья, как брильянты, берегущей,
Все сорок лет я вспомню целиком
Как то, что было в этой жизни лучшим.
Тридцать лет эмиграции(Наша дата – 24 июля 1990 года)
Мы в девяностом каплями дождя
Обрушились на древнюю пустыню,
Полжизни грешной до нуля сведя,
Мы пылью лагерной послушно гнули спину,
Понурив голову, как шляпку у гвоздя.
Рабами вновь, свободу искалечив,
Мы стали жить детьми и для детей.
В нас иудейские вдруг запылали свечи,
Мы пили воду жизни из горстей
Господней славы и библейской речи.
В бег тараканий не загнав дела,
Не вклинились в Америку с Канадой.
А, выгорев в своём раю дотла,
Так и не поняли, зачем нам это надо,
Куда нас жизнь все тридцать лет вела.
И почему, светясь своим горбом,
Мы застеснялись столкновенья родин…
Дым ностальгии, постояв столбом,
Убил в душе отчаянья уродин,
И встало солнце в небе голубом.
Как девственность, мы гордость берегли,
Все тридцать лет ей каялись и лгали,
И в детство старости, как все, бегом брели…
Но что-то всё равно у нас украли
Те тридцать лет родной чужой земли.
Давайте же, как в греческом сиртаки,
Обнимемся в строю, плечом к плечу.
Мы будем петь, и танцевать, и плакать,
Став в очередь к последнему врачу,
Мы будем жить, чтобы погибнуть в драке.
Уже сегодня
Вновь на флагштоках ай-кью
Приопускаются флаги.
Чёрную ляжку пекут
Сотенные бумаги.
Снова силёнки сгребли
Воландовы ублюдки.
Души уходят с Земли,
Как перелётные утки.
Каждому каждый задул
Через заразные связи.
Впал в затруднения стул,
Истины красятся в квази.
Тор сменил молот на серп,
Вирус откормлен на ферме…
Мир бесполезен, как хер
Без головастиков в сперме.
День – а не видно ни зги.
Потустороння вся сила.
Парят на фотках мозги
Лицами бывшие рыла.
Крестятся под мусульман
Мёртвых язычеств вандалы…
Прав был наш Веспансиан:
Деньги не ведают кала.
Нынче божественен грех,
Что безразлично – то свято!
Мира не хватит на всех.
Сына – не выдать за брата.