Пока люблю, пока тобой дышу,
Я Свет блаженный излучаю,
Во Тьме любимый силуэт ищу,
Зову, от бед оберегаю!
К горлу подкатил удушающий ком. Едва сдерживая слёзы, Вера вышла из кабинета и, что-то пробормотав приветливой девушке, закрыла за собой дверь приёмной. В каком-то беспамятстве кружила она по лабиринтам Академии наук. Ей хотелось бежать, мчаться, словно отчаявшаяся птица, размахивая крыльями, будто разрезая воздух в клочья. Сердце, которое радужно колотилось в ожидании ответа в той далёкой юности, теперь всхлипывало и, рыдая где-то глубоко внутри, обжигало грудь. «Кем ты была всё это время? – спрашивала она себя. – Игрушкой в чужих руках, а может, случайной прихотью или божьей тварью? – твердила в порыве отчаяния. – Что было в твоей жизни и с чем ты осталась сейчас?.. Кто ты есть?..»
Через неделю, так и не дождавшись визитёра для деловых переговоров, Павел нашёл на своём рабочем столе письмо странного содержания:
Когда смотрю на вас или когда прохожу мимо, даже не взглянув, в мыслях прокручиваются, словно кадры кинофильма, сплошные афоризмы. Например, «Жизнь нужно прожить так, чтобы не было мучительно больно за прожитые годы» или «Жизнь коротка, но в ней есть место как подвигу, так и глупости!» То, о чём я хочу вам повествовать, скорее напоминает глупость, но для женщины это своеобразный подвиг.
Я много думала, а стоит ли совершать подобное, когда предположительно знаешь ответ. Тысячу раз измеряла ту самую заветную ленточку, которую пришлось бы отрезать только один раз, но каждый раз, глядя на вас, чувствуя вас каждой своей клеточкой, понимала, что надо. Надо, может быть, только потому, что просто не имею права это скрывать. Не могу больше умирать от любви долгой и мучительной смертью. Не могу больше дрожать осиновым листом и задыхаться от собственного дыхания при виде вас. Не могу больше смотреть вам вслед и молчать, когда хочется безудержно кричать. Кричать во весь голос от боли и от безысходности, кричать до хрипоты и удушья, кричать, содрогая Землю, и силою небес молить вас о пощаде. Да, я люблю вас! Люблю вас очень сильно и очень серьёзно, люблю вас так, как любят в жизни один только раз, люблю вас всей своей сутью, люблю так, что становится страшно при одной только мысли, что могу однажды просто вас больше никогда не увидеть. Я люблю вас не любовью девочки, которой хочется примерить свадебное платье, я люблю вас как зрелая женщина, которая знает, что будет после того, как белая фата и свадебное платье превратятся в другую одежду – быт и уют.
Но не объяснения в любви боится больше всего мужчина, а желания женщины иметь от него ребёнка. Так знайте же: я действительно хочу от вас ребёнка, крохотное маленькое существо, здоровенького, такого же умненького, как вы, с такой же ослепительной улыбкой. И если после этого вы будете меня избегать, то я приму это и пойму вас правильно. Только сумасшедшая женщина могла признаться в этом мужчине.
Нет, мне не страшно. Самое страшное – видеть смерть человека и понимать, что ты бессилен, а ещё страшнее – оглядываясь назад в прошлое, увидеть там пустоту, бессмысленность всей своей жизни, осознавая, что её предназначение заключалось именно в появлении новой жизни.
Я не боюсь ваших осуждений и насмешек, я знаю достоверно: жизнь коротка. И пусть это будет самой большой глупостью в моей жизни, да только без глупостей не было бы и человечества на Земле.
Такого в вашей жизни никогда не было и вряд ли будет, на подобные поступки способна только сумасшедшая женщина. Я вас люблю!..
Внезапно раздался звонок внутреннего телефона. Не отрывая взгляда от письма, Павел нажал на кнопку переговорного устройства.
– Павел Владленович, – прозвучал мелодичный голос секретаря приёмной, – заходила Ковалевская. Она оставила на вашем столе какой-то важный документ…
– Я знаю, – прервал её профессор, сжимая в руках лист бумаги.
Отпустив кнопку переговорного устройства, Павел подошёл к стене с галереей своих достижений. «Я знал только одну такую сумасшедшую, – подумал он, вглядываясь в рифмованные строки, висевшие на стене как сожаление о безвозвратной юности. – Её тоже звали Вера…» Но было ли это божественное послание откуда-то извне, или это дьявол искушал его душу? Печать сомнения мгновенно легла на его лицо. С этими мыслями он тут же схватил шариковую ручку и дрожащей рукой, не осознавая всего содеянного, написал ответное письмо.
Адресат ждал недолго. Буквально на следующий день на стол Ковалевской легло письмо, собственноручно подписанное профессором Мирским П. В.:
Хочет ли женщина замуж? Не менее странный вопрос, почти такой же, как «хочет ли действующий профессор Мирский П. В. оставаться в добром здравии?» О подобном вслух не говорят, это обсуждают только в закрытых кулуарах, но все прекрасно знают, что в обоих случаях хочет. Об этом свидетельствует и то письмо, которое каким-то загадочным образом очутилось на моём рабочем столе.
Не знал, что в моём ведомстве процветает бюрократия подобного направления! Наверное, на периферии она принимает несравнимо большие размеры? Например, порой пробиться на приём к местному чиновнику – большая проблема, не говоря уже о невнимании и даже в некотором смысле игнорировании факта самого пребывания на приёме. Что я имею в виду? А имею я в виду следующее: когда чиновник во время беседы с человеком позволяет себе разговаривать по мобильному телефону, просматривать почту, подписывать документацию и лишь иногда, как бы невзначай, переспрашивать: «Так что же у вас за проблема? Ага! Так проблемы же никакой нет! Всё хорошо!» Главное – успокоить человека, а понять эту проблему и принять её как свою, извините, просто нет времени, нужно оперативно подписать очередной протокол или приказ. Да и нужды нет выслушивать чужие беды! Согласен, кляузников немало, скажем, достаточно, но среди них есть и люди, достойные уважения. Люди, мнение которых или рекомендация, причем, заметьте, совершенно бесплатные, не требующие гонораров, порой заслуживают простого внимания и осмысления. Иногда «простой смертный» может подать оригинальную идею о преобразованиях, будь то экономика или же право, и именно это мнение иногда гораздо ценнее и весомее обдуманных, потому что оно является искренним, исходящим от народа. Однако вы не пришли на приём, а оставили мне записку непонятного характера.
Конечно же, я никого не критикую, в том числе и вас. Я не лезу в экономические передряги, не являюсь сторонником политических веяний, я гражданин своей страны и, как все, искренне переживаю за её судьбу, в конце концов, за своё будущее. Однако в одном не могу разобраться и считаю, что могу позволить себе задать такой вопрос. И этот вопрос заключается в следующем: неужели женщина может так сильно хотеть замуж, заранее осознавая, что обрекает себя на пожизненное рабство?!
Прочитав послание, Вера вскочила из-за стола и лихорадочно замаячила по кабинету. Дрожащей рукой она подносила к глазам исписанный лист бумаги и внимательно, словно вникая вглубь каждого недосказанного слова, искала в нём ответ, а затем перечитывала ещё раз и ещё, пока перед взором не появился чей-то едва различимый облик. «Тебя назвали Верой, – будто послышалось, – и эта вера постоянно с тобой, она, точно маленький фитиль, теплится в твоей душе и, как некая неугасимая надежда, всё ещё излучает едва видимый свет…»
Вечером того же дня Вера зашла в кабинет Мирского. Ничего не говоря, она взяла с его стола чистый лист бумаги и написала ответ:
И вскоре, я надеюсь, ты поймёшь,
Как нелегко быть просто равнодушной.
Осознавать, что ты в любви живёшь,
А кто-то гибнет никому не нужный.
Не выдавая возмущения, Павел сидел за столом и молча наблюдал за внезапно появившейся женщиной. Семью он так и не создал: ни одна из представительниц слабого пола не соответствовала его запросам. Казалось, ещё не встретилась та, которая предуготовлена ему Богом, а близкие отношения со случайностью он расценивал как нелепые, считал, что подобные связи могут оттолкнуть истинную его судьбу, ту, которой до сих пор бредило его самолюбие. Он по-прежнему жил в надежде, что та самая, ради которой он истлевал все эти годы, найдёт его сама. Постоянная занятость превратила его в незыблемый постамент, и теперь его смыслом жизни, как извечная ноющая рана, оставался неоплаченный долг перед Отечеством. Когда его глаза прильнули к листу бумаги с рифмованными строчками, мужчина неожиданно привстал и в неразделённом удивлении протянул исписанный лист Вере.
– Вы? – испуганно произнёс он. – Ковалевская?
– Когда-то была, – многозначительно улыбнулась Вера. – Теперь снова Истомина.
Блуждая по кругу жизненных перипетий, они были настолько рядом, что казалось, протяни только руки навстречу друг другу и жизнь расцвела бы радужными красками, вдохнула бы в них тот свет, от которого они, будучи несмышлёными подростками, отмахнулись. Павел смотрел на Веру и всё ещё не понимал, почему фортуна сыграла с ним нелепую шутку. Казалось, что кто-то ему нашёптывает в самое ухо: «Это она! Ведь ты её ждал? Она пришла, и это твой последний шанс». И теперь, услышав некий голос откуда-то извне, он не просто смотрел в её пронзительные глаза, он впивался в неё всей своей одинокой сутью, понимая, что это последняя надежда обрести простое человеческое счастье.
За окном давно стемнело, опустели шумные коридоры здания, и только их нежный шёпот, колобродивший в четырёх стенах, создавал некое подобие разговора времени с вечностью…