Татьяна Трубникова – кинодраматург, член Союза писателей России.
Поощрительная премия за сценарий «Игра вслепую» на конкурсе сценариев фильмов для детей и юношества 2003 г. от Фонда Ролана Быкова.
Работа в соавторстве над телесериалом «Любовь слепа» продюсерской студии 2В по романам Е. Вильмонт.
Сборник рассказов «Знаки перемен».
Роман «Танец и Слово» о любви Изадоры Дaнкан и Сергея Есенина переиздан издательством «РИПОЛ классик» в количестве 2000 экз.
Роман Татьяны Трубниковой «Танец и Слово» удостоен литературной премии им. М. Пришвина и заслужил множество положительных отзывов критиков и читателей. Интервью с писателем были опубликованы издательством «Подмосковье», журналом «Горизонты культуры» и другими изданиями.
Татьяна Трубникова – финалист многих конкурсов МГО Союза писателей России, премии «Писатель года 2016» на Проза. ру, награждена Мариинским знаком отличия II степени и двумя серебряными крестами «Во славу Божию» от МГО СП России.
Роман «Танец и Слово»о Сергее Есенине и Изадоре Данкан
Роман – переплетение двух судеб, двух гениев – Сергея Есенина и танцовщицы Изадоры Данкан. История их любви необычна. Она подобна двум скручивающимся спиралям, крепко-накрепко спаянным роком. Что сгубило поэта – руки-лебеди, огромная, полная боли любовь к родной Руси или «ржавая мреть» в «Стране негодяев»? И все же главная сердцевина моего исследования – тайна русского Слова. Она до сих пор хранится в стенах древних монастырей, где-то в глубине России.
Изадора Данкан (Исида) – гений драматического танца. Много лжи и небылиц вокруг ее имени. Этот роман расставляет все точки над «i».
Николай Клюев говорит в романе: «Поле битвы – душа твоя, Сереженька, белая твоя душенька. Чернота вокруг вьется, сам пустил ее». «Все в моих стихах», – говорил Сергей Есенин. Потому что душу большого творца всегда стерегут ангелы и бесы. Это тоже одна из граней романа.
На мой роман множество отзывов – людей известных, с именем, и просто читателей. Многие отмечают его поэтичность, а также то, что с таким психологизмом о Есенине еще никто не писал. Работала над романом 6 лет.
Он очень любил цветы. Любые. С самого детства они щемили сердце беззащитностью и кажущейся бессмысленностью их явления в мире. А потому казалось: они божественны. Когда был маленький, убегал к Оке. Лежал наверху поймы, окруженный высокой травой, и смотрел в небо. Может, оттого глаза его – синие? Травы окутывали пахучим и пряным ароматом тысячелистника, тимофеевки, ромашки, зверобоя, резеды… Лежал долго, бездумно, как можно только в детстве. Иногда был с книжкой. Читал все подряд. Возвращался с букетом. Бабушка, бывало, только головой качала. Потому что – снова за книжку. И зачем букет? Ведь не Троица. Вздыхала: «Дьячок в соседней деревне умом тронулся. А почему? Все книжки читал! Читать можно только полезное…» А цветы осыпаются – мусор один.
Священник, отец Иван, говорил ей: правда, что ее Сергей не такой, как все, что он Богом отмечен… Вздыхала.
Когда подрос, уводил с собой гулять на Оку младшую сестренку. Приносил обратно на руках. Всю в цветах. Придумал делать из тех, что со стеблями длинными, настоящие платья и шляпы. Народ дивился. Сестренка радовалась, резвилась…
Цветок любой подносил к глазам близко. Вдыхал аромат, а потом долго рассматривал, как диковинно он устроен…
Он любил тихость спящей избы, розовый свет на божнице, кротость ликов священных, уютного, жмурящегося на рассвет старого кота… Чтобы выскочить в росную прелесть, бежать, бежать, скользя, до реки… Вдохнуть в себя холодную голубизну и оставить ее согревать радостное, прыгающее сердце… Вода утром теплая и гладкая. Над ней дымка. Расплескать ее, растревожить, разорвать. А потом ждать, высыхая на неярком пока солнце, когда прилетит и сядет в качающийся над головой синий колокольчик пузатый шмель. Или, лежа, обирать ягоды земляники вокруг…
Подняться – и удивиться в тысячный раз виденному простору… Так удивиться, чтоб ветер синью опрокинутого в реку неба наслезил глаза…
Был он тихим мальчишкой, не задирой и не грубияном. Если случалось драться, так это когда ему говорили что-то про мать… В одно мгновенье исчезала голубизна глаз, скрываясь черным зрачком, не помня себя бросался он на кого угодно, пусть и сильнее… ходил с синяками. Бился отчаянно, очертя голову, не жалея себя ни секунды. Когда вырос, представлял себя в детстве совсем иначе. Будто всегда заводилой был всех проказ и потасовок. Сам начинал, первый. А потом и сам этому поверил… Крепко поверил, всей душой. На заре юной он любил проникновенное пение бабушки, ее долгие молитвы, чтение канонов и акафистов, ее сказки и были…
Бабушка ласково смотрела на него, вздыхала, говоря: «Ужо ты тих… Добро б проказил… Что-то из тебя будет…»
Она часто брала его с собой в пешее паломничество по монастырям ближним и дальним. Он уставал, а, когда плакал, бабушка говорила ему: «Терпи, ягодка, Господь счастья даст…»
Над рекой, впивая глазами неохватные дали, он думал: «Бездна. И Его присутствие надо всем… Он сам уйдет, тоже уйдет когда-нибудь… И будет смотреть сверху незакатными глазами, будто лунами двумя…» Уже тогда знал о себе, что будет… так и будет…
Что он помнил самое раннее, самое первое? Ужас перехваченного дыхания. Он тонет, тонет в середине реки! Захлебывается. Треплет ручонками воду. Далекий, грубый смех двоюродных дядьев, подростков.
Еще – земля глубоко внизу. Спина лошади скользкая. Он вцепился пальцами в гриву из последних сил, припал к живой карей спине. Лошадь бешено мчится, земля прыгает под ним… Он разобьется, он упадет! Потому что нет сил держаться… Каким-то чудом ужас заканчивается… Он не может разжать пальцев… Дядья, те же дядья помогают их отцепить.
Еще – бабушка гладит его по светлым кудрям перед сном. Гладит и крестит, гладит и крестит…
Когда-то давно, на заре своего танца, Исида пыталась понять его природу. Она часами простаивала в их пустой студии-жилище в Нью-Йорке, где не было даже постелей, в полной неподвижности и бездумье, скрестив над животом, под сердцем, руки… Мать пугалась за ее рассудок. Но Исида просто думала. Она пыталась уловить неуловимое, открыть невозможное, то, что до сих пор было скрыто от людей… Как рождается даже не само движение, а его прообраз, его душа… Что происходит? Как этим управлять? Как вбирать в себя силу?!
В Европе, в Париже, ею была покорена немыслимая для многих высота – сливки парижского общества: знать, лучшие, умнейшие и талантливейшие люди того времени – писатели, скульпторы, художники, драматурги… Все они единодушно признали ее искусство, а саму Исиду приняли в свой круг.
Непосредственно перед этим многие часы они с братом проводили в Лувре. Исида танцевала в зале греческого искусства. Брат рисовал этюды, наброски. Сторож сначала с подозрением следил за ними, а потом понял, что это невинные сумасшедшие… Там, под пристальным, хотя и ныне белым взглядом Афродиты, Исида поняла, как рождается дух ее танца… Слезы радости. Он исходит из места под сердцем, где кончаются ребра. Его, как мотор, нужно завести. Для этого необходимо сосредоточиться, отключиться от окружающего… и вспомнить взгляд Афродиты…
Боги и богини окружали ее. Она танцевала в сладостном упоении. В бесконечном кружении… ей начинало казаться, что свободные туники статуй колышутся морским бризом, что боги смотрят на нее, как живые. Смотрят и благословляют. Никогда до Парижа она не видела их раньше. Даже на картинках. Так отчего ж так сильно чувство узнавания?! Здесь, в этом зале, среди старинных статуй, Исида чувствовала себя вернувшейся домой… С тех пор свободная туника стала ее единственной любимой одеждой. Там же она читала Гомера, Лукреция, Платона. Удивительную вещь открыла Исида тогда. Они все, все – и Афродита, и Виктория, и даже Афина – они все танцуют! Исида стала повторять их позы. Но не застывшие, а продолжая начатое в них движение… В ее пытливых глазах они оживали, открывая ей, что танец охватывает все тело, от макушки до пальцев ног… Но вместе с тем истинный танец прост, лаконичен и изыскан. Ничего лишнего, ничего неестественного. Сторож с удивлением наблюдал за нею. Он уже не качал головой, считая этих юных бесприютных странников сумасшедшими. Он любовался танцем Исиды.
Тогда же, после ошеломляющего первого успеха в светских кругах Парижа, когда, счастливая, закончив очередное выступление, Исида ловила восхищенные взгляды, она вдруг заметила странного старика, укутанного шарфом по самые щеки. Он чопорно поклонился юной красавице. «Кто это?» – невинно спросила она у собеседника. «Великий Сарду. Викторьен Сарду». Имя этого драматурга ничего не сказало талантливой дикарке. Сарду подошел к ней. Поклонился вторично. Сказал сиплым голосом: «Мадемуазель, я восхищаюсь вами и одновременно жалею вас… ибо вы бросаете вызов богам… Опасайтесь их мести. В самых сладких плодах славы прячется коварный яд…»
Видимо, Сарду знал, о чем говорил…
Он любил полдневный зной в березовой роще. Когда кажется, что воздух плывет в белом сверкании. Когда от пота прилипают ко лбу вихрастые пряди. От пестроты разнотравья болят глаза. Над ухом кто-то жужжит, все цветет пышно и избыточно, страстно и скоротечно… Броситься в траву на опушке, зарыть в ее дух жаркую голову, увидеть где-то близко, перед глазами, чудо – бабочку, разломившую крылышки на солнце… Улетать ей не хочется, кормиться тоже: и так тепло, сил много… «Эх. Самое время косить. Травы в соку».
Нелегкий это труд. Отстать от остальных косцов нельзя – позор. Пить хочется… Оглянуться – скошенная дорожка до горизонта. Сзади бабы с граблями. Ворошат. Поют что-то – издали доносится. Плечи ноют томительно и туго. Все! «Стой, ребята!» – слышится голос впереди идущего. Хочется упасть. Держишься, улыбаешься девчатам. Танюшка, кроха лет восьми, принесла ведро воды. Все пьют. Никто не торопится: по старшинству и дос