Приеду домой – обязательно узнаю, как он называется!
Шагаем дальше.
Вошли в лес. Высокие темные сосны обступили разбойниками. Здесь колея заметно глубже. Лужи и грязь в низинах.
На городской машине лучше не соваться.
Намучаешься, пока помощь найдешь.
Скоро лес снова редеет. Все больше просветов в стене деревьев, и вот у дороги следы жизни.
Ветхие.
Слева – останки изгороди. Торчат трухлявые столбики, кое-где сохранились жерди, упершиеся в землю. Дальше – первая усадьба. Пролет забора и высокий крепкий остов ворот – старый, с крышей по гребню, густо покрытый темно-зеленым мхом.
Дом провалился к середине, кровля была тесовая. Развалины утопают в крапиве. Ее здесь целые плантации!
Царствует запустение. Сказочное, волшебное. Потому что домики эти строились еще при царе Горохе.
А вот и деревенский перекресток. Одна дорога пошла вдоль своенравной таежной реки, а другая – поперек.
Над перекрестком холм. Венчает его – крест.
– Смотри, как романтично. Похоже, чья-то могила.
Мы подходим ближе.
Крест обнесен легким забором из жерди. Рядом скамья и стол.
Нигде нет надписей.
– Вот вам и загадка этих мест. Кто здесь лежит, посреди умершего села? И почему так вот – посреди?
– Какова будет твоя версия? – обращаюсь к Серёжке.
– Не знаю, – неуверенно тянет он.
– Эх ты! – корю я сына. – Ты разве не понимаешь, что тут похоронен деревенский колдун? В груди его осиновый кол, что держит злодея лунными ночами в могиле! Но дух ведуна все равно подымается в полнолуние и бродит по окрестностям…
Юноша улыбается.
Его уже не напугаешь.
– Это ты для Сашки прибереги – россказни свои, – смеется он, намекая на младшую сестру.
– Нет! Нет! Все это чистая правда! Я узнал ее, читая священные свитки в местной библиотеке…
Сергей не поддерживает моего ерничества, и я умолкаю.
Мы стоим на холме посреди заброшенного села. Солнце клонится к закату, бросая неповторимую таинственность на загадочное погребение.
Старая Русь, ушедшая в прошлое, раскрыла нам здесь свои объятия. Заключила в них и освятила теплом домашнего очага.
Вот так.
Ведь много лет оно сиротствует над заброшенной деревенькой, ищет живых душ, зовет к себе. Желает одарить несостоявшимся счастьем.
Находит нас, неприкаянных городских жителей.
И мы получаем нетленную искру его!
И остается яркий след, что будет греть нас всю оставшуюся жизнь.
Пройдена еще одна дорога, и она, равно как и все предыдущие, привела нас к новому, к мечте, памяти сердца, вечному…
И мы уже никогда не станем прежними.
Потому что все дороги ведут в будущее!
Андрей Ложкин
Родился в г. Кемерово, проживает в Новосибирске. Член Новосибирского отделения Союза писателей России, руководитель творческого объединения «Брилибург – стихи, проза, культура, литература», культуртрегер, организатор арт-фестиваля «Я только малость объясню в стихе», директор Фестивально-культурного центра памяти Владимира Высоцкого «Бри Ли Ант Сибирь». Участник многих поэтических марафонов, фестивалей и пр. Организатор разного рода поэтических слэмов, выступлений в школах и библиотеках Новосибирска и области. Поэт-философ, автор поэтических сборников «Босыми ногами по снегу» (Новосибирск, 2017) и «Я выбираю другое распятие» (электронный сборник, Иркутск, 2018).
Сновидческое трехстадийное
Ночью во сне по льду
переходил… реки
берег был так далек
я далеко зашел
и не хотел назад
обратно искать пути
скоро я не вернусь
в май этой жизни совсем
Вижу плывут они
Тонок у льда лик
Решил не скрывать он
От меня ничего друг
На говорит смотри
Высохли эти цветы
Стаи людей не рыб
На киноленте воды
Скользят под экрана льдом
Молча забыв обо всем
Вот и сама весна
Течет по воде сна
Берег другой не видать
Иду продолжая спать
Гулко трещат вдоль реки
Касания льда и ноги
Не калькелюря лиц
Бледновлекомых ниц
Потусторонних для
Спящего где-то дня
Вонзившего старческий лик
В уснувшего Солнца блик
Фотография
Нимб ли? Крест? —
за всех Марий…
Имя на запястьях…
Кто тебя приговорил? —
взгляд наполнил счастьем.
Зачерпнуть бы мне
из дон
тех счастливых окон —
двух колодцев,
двух икон —
воздуха для вздоха.
Я бы сам,
глядишь, тогда
засиял, как инок.
Без труда бы
угадал…
На запястьях имя…
Произнес его,
Небес
потревожив своды.
Добровольно
влез на крест
символом свободы.
Вынул гвозди
из Того,
Кто заждался смены.
Если Он
еще живой…
Ох и тяжеленный!
Не зачахла,
видно, плоть.
Не иссохли кости.
Заменить Тебя
позволь…
Не хватает злости
любоваться,
как один —
тополем в плющихе.
Не заблудший
вроде Сын.
Вас нашли – сойдите!
Не поверит
и сверкнет
на меня Па-Ролью.
Имя – рот
произнесет…
Было бы дозволено…
Нимб и крест,
сестра и мать —
промелькнут вчерашним.
И, сойдя,
пойдет гулять
долго не гулявший…
Нимб ли? Крест? —
за всех Марий…
Имя на запястьях…
Кто тебя
приговорил? —
взгляд наполнил счастьем…
В поиске смысла
Возвращая смыслу смысл
по ключу его утраты
Як
уда-то
устремился
неким пионервожатым
Находить и подбирать
крестик нолику отмычка
Узнавать секрет сувальд
в мертвом свете электрическом
Не открылось
не успел
Ох уж этот палец цепкий
Щелкнувший секундомер
крови
в горле
привкус терпкий
Вот поди ее найди
длинноносому Тортиллу
Трех девяток оценив
перевернутую силу
Чистой пробы
но на дне
я вожатый поневоле
А подайте смысл мне
облаком на небосводе
Белой пачкой балерин
ноги руки ей в придачу
Пусть я буду не один
по небесным кочкам скачущим
Цель высматривающим
блик
и в сложенные крылья
Устремлю я
напрямик
предпоследние усилия…
При помощи собственных рук
Нас оставили жить у обочин
достаточно
трудных
дорог.
И мы захотели очень,
чтоб к нам
заглянул
Бог.
Он всегда проходил мимо —
не глядя
по
сторонам.
Но вот в одну лютую зиму
он
заглянул
к нам.
Остановил свой пристальный,
проникновенный
взгляд
и спрашивает нас искренно:
здесь кто-нибудь
мне
рад?
Мы кинулись, побежали.
Снег,
искрясь,
полетел
вверх…
Я помню, когда возвращались —
верили,
что живем —
лучше всех.
У каждого сердце звучало
как самый
приятный
звук.
Мы начали строить Начало
при помощи
собственных
рук.
Надежда желтого на оранжевое
Сложно себе представить, каким будет это произведение через двадцать лет.
Нет. Да, оно еще сырое. Да нет, в нем точно что-то есть…
Вход в сумасшедший дом был по-своему мил. Мантру зеленый слон, опершись о косяк, читал, в хобот скрестив глаза – вольную дав ушам, которые, громко смеясь, виляя хвостами, ушли.
«Хорошее место. Входи» – на мощной слоновьей спине написано карандашом химическим, а на груди – орден: «Зеленый друг идущего трудным путем». Первая степень. Страж. Профиль – не выпускать!
По мне, хорошо, что слон. Не крыса, не таракан. Тарантул какой-нибудь гораздо зловещее, по мне. Вхожу, раз такой расклад – бесплатно. Свободный вход. Когда еще попаду в подобную ерунду?
– Здравствуйте! Я – Иисус!!!
– Надо же… – Это я. В первых строках повезло. Не серый вам кардинал, не Гэндальф, что Рональд Джон, отправивший Фродо во мрак, а знающий, для чего покинул свой собственный крест. – И вам, – говорю, – не хворать.
Первому встречному лайк ставлю. Дальнейший путь загрезился в желтых тонах, Солнечный то есть весь с пяток и до волос.
«Счастья тебе, Христос! Славься, желтея в веках где-нибудь на облаках», – так говоря про себя, в медленном желто скользя, надеясь найти, успеть, возможно, по-оранжеветь, во множество чудных палат проводит меня медбрат.
Зачем я не сразу с утра? На смене была медсестра. Вся в латексе и бигудях, при двух все-возможнных грудях. В прекрасного цвета bon ton весь облик ее погружен, наверное, быть бы мог опять с головы до ног – стою не одет, не обут – не где-нибудь, а тут.
Хотя без смирительных пут. Галоперидол не дадут. В палату для буйнопомешанных не поместят меня, грешного, потерянно-безнадежного, вдобавок снабдят одеждою. Сплошь привилегии-бонусы для повышения тонуса.
Медбрат же, сказать будет кстати, подводит меня к палате, в которой полно уже разных, нисколечко не заразных. Им в историю так и заносится: «Мысли особи не переносятся. Их культурно привить пытались – мысли полностью вскоре стирались».