зались проблески маяка, Алексей позвонил командиру и доложил:
– Подходим ко входу в Авачинскую губу.
– Благодарю, – ответил капитан-лейтенант, – сейчас поднимусь на мостик.
Ширина входа в гавань – около трех километров, но командир всегда сам управлял кораблем при входе в Авачинскую губу. Надо было умело сделать поворот корабля, чтобы лечь на створы, расположенные в устье реки Авачи.
Авачинская губа врезана более чем на двадцать километров в Камчатский полуостров. В ней расположено несколько удобных бухт для стоянки. Губа окружена высокими сопками, вдали видны снежные вершины вулканов Авачинской и Ключевской сопок. В бухте могут разместиться флоты всего мира.
При входе в бухту по правому борту корабля, как часовые, его встретили три сказочных «богатыря», поднимающихся из воды на расстоянии трехсот метров от берега. Эти скалы носят называние Три Брата. Моряки их называют кекурами. По левому борту у берега возвышался маленький обрывистый островок Бабушкин Камень. Весной и летом на нем размещается птичий базар. На недоступных скальных выступах устраивают свои гнезда сотни бакланов, кайр, топориков и других морских птиц. Сегодня над островом летали только чайки. Вдали по курсу на крутом склоне сопки раскинулся город, у причалов стояли боевые корабли и океанские пароходы.
Прежде чем пойти к месту постоянной стоянки в бухту Раковую, командир повел корабль в Петропавловск-Камчатский, к причалу аварийно-спасательной службы. Здесь корабли бригады заправлялись пресной водой. Он осторожно подвел корабль бортом к причалу, матросы швартовочной команды выбросили за борт кранцы, чтобы корабль не поцарапал борт, один матрос прыгнул на причал и набросил швартовые тросы на кнехты причала. Причалом служил корпус некогда хорошо известного парохода «Теодор Нетте», заполненный грунтом и камнями.
Алексей, наблюдая за швартовкой, вспомнил слова стихотворения Владимира Маяковского «Товарищу Нетте, пароходу и человеку» и мысленно прочитал: «Здравствуй, Нетте, как я рад, что ты живой». Его поколение школьников учило это стихотворение, декламировали его на вечерах в школе.
Палуба, по которой ходил матрос, многое повидала на своем веку. У пароходов, как и у людей, у каждого своя судьба со своими приключениями, трагедиями и концом.
Грузопассажирский пароход «Тверь» был построен в 1912 году на Невском заводе в Санкт-Петербурге для обслуживания Охотско-Камчатской линии. После трагической кончины дипломатического курьера Нетте судно было переименовано в «Теодор Нетте». При переходе из Владивостока в Одессу с пленными чехами в порту Триест судно было арестовано итальянскими властями. В 1926 году оно было выкуплено и вошло в состав судов Черно морской конторы Совторгфлота. В 1929 году судно перешло на Дальний Восток и вскоре, после переоборудования в минный заградитель, было включено в состав Морских сил Дальнего Востока. «Теодор Нетте» принимал участие в постановке минных заграждений на подходах к Камчатке, участвовал в боях при освобождении Курильских островов. Свою службу в Военно-морском флоте закончил в 1953 году. Затем был превращен в причал. Мачты и надстройки были срезаны, их фрагменты хранятся в экспозиции Военно-исторического музея Петропавловска-Камчатского.
Заправившись водой, охотник пошел к месту постоянного базирования и ошвартовался у плавучего причала в бухте Раковой.
Первым на берег сошел киномеханик. Он отправился на базу сменить кассеты с фильмами. На корабле три раза в неделю смотрели кино. Кинозалом служил один из кубриков. На перегородку вешали экран, в противоположном конце кубрика на столе размещали узкопленочный кинопроекционный аппарат. Зрители сидели на рундуках вдоль бортов и на лавках, которые на флоте называются банками. Столы и банки выполнены из алюминия пустотелыми, чтобы они могли служить спасательными средствами. В рундуках размещали спасательные жилеты, постельное белье и матрацы, набитые мелкой пробковой крошкой. Места в «кинозале» занимали независимо от положения и звания. В то время на флоте понятия не имели о дедовщине, неуставных отношениях. Когда входил командир, с передних мест вскакивали матросы и предлагали ему свое место, но он всегда садился в последнем ряду. Следуя его примеру, офицеры тоже усаживались ближе к выходу, чтобы в случае необходимости можно было быстро подняться по вертикальному трапу на палубу.
Последующие дни на охотнике протекали по установленному для всех кораблей Военно-морского флота порядку. В шесть часов над люком кубриков вахтенный матрос свистел в боцманскую дудку подъем.
Вахтенный матрос отличался от всех тем, что носил на груди боцманскую дудку, а на левой руке – повязку, называемую «како». Это латинское название буквы k. Повязка состояла из трех полос: красной, белой, красной. Такой расцветки был флаг, который по своду морских сигналов обозначал букву k. Вслед за свистом дудки по трансляции раздавался голос вахтенного офицера:
– Команде вставать, койки вязать!
Эта команда сохранилась со времен парусного флота. На корабле не было подвесных парусиновых коек, похожих на гамак. Команда спала в два яруса вдоль бортов корабля в кубриках. Постели нижнего ряда укладывали на рундуки, над ними поднимали койки второго ряда, закрепленные шарнирами к бортам, и пристегивали цепочками к потолку.
Матросы соскакивали со своих коек, подушки и простыни скручивали с матрацами и укладывали в рундуки. Если кто-то замешкается, старшины повторяли команду: «Подъем». Необходимо было торопиться, чтобы в короткий срок успеть одеться и сбегать в туалет. Ругани или драки со стороны старшин никогда не было. Алексей за время своей службы такого случая припомнить не мог. В то время срок службы на кораблях был три года. Каждому старшине и матросу полагался один отпуск. При нарушении дисциплины поездки домой можно было лишиться. Отпуск был мощным сдерживающим фактором в нарушении уставов и дисциплины. Иногда в кубрик спускались офицеры, чтобы убедиться, как происходит побудка их личного состава. Все матросы прошли подготовку в учебных отрядах, где их натренировали одеваться за сорок секунд.
Вскоре по трансляции вновь слышался голос вахтенного офицера:
– Команде на физзарядку, форма одежды – в тельняшках!
На палубу, как полосатые зебры, выскакивали из кубриков матросы и выстраивались на корме. По наружной трансляции включалась пластинка с давно знакомым поставленным голосом, который объяснял каждое упражнение и вел счет элементов упражнения. После физзарядки отводилось время на умывание. Матросы шли в общую умывальную, которая размещалась под рострами, рядом с трубой. При необходимости это помещение служило душем и баней. Для офицеров была своя умывальная, рядом с каютами.
После умывания полчаса отводилось на завтрак. В кубриках устанавливали раскладные столы и банки, бочковые спешили на камбуз. Они приносили кашу с мясом или консервами, иногда макароны по-флотски, всегда сладкий чай, масло, хлеб. Еды хватало вдоволь, кроме того, на корабле всегда стояли две бочки, закрепленные по-штормовому. Одна – с жирной тихоокеанской селедкой, вторая – с красной рыбой. Рыбу можно было брать к столу без ограничения.
Уборку на корабле проводили ежедневно. И заканчивали ее к подъему флага. Палубу мыли из шлангов забортной водой и протирали швабрами, до зеркального блеска натирали все медные части корабля, всюду мыли переборки и протирали пыль. За каждым офицером был закреплен свой участок приборки, на котором трудились его подчиненные. Механик Горбунов шел в машинное отделение, за Юрием Перминовым были закреплены все рубки, посты радистов и радиометристов. Артиллеристы и минеры занимались уборкой верхней палубы. Алексей обычно поднимался на ростры и с высоты наблюдал за работой своих подчиненных. Одно его присутствие не давало возможности кому-нибудь филонить. Ничто не давало повода быть недовольным и к чему-нибудь придраться. Он никогда никого не ругал и не подгонял. Он понимал бессмысленность проверки качества приборки, проводя носовым платком по палубе или по стволу орудия в поисках оставшейся грязи. Матросы это ценили. Зато Перминов всегда проверял чистоту радиотехнических приборов своим белоснежным носовым платком.
К концу приборки на ростры поднимался старшина первой статьи Николай Щербань и докладывал Алексею: «Приборка верхней палубы завершена, замечаний нет». Командиры боевых частей докладывали помощнику командира корабля о завершении приборки. У Алексея со старшиной Щербанём сложились взаимоуважительные отношения. Будучи на годичной практике, курсант Алексей не стеснялся расспрашивать у Николая о работе расчета орудий. К концу практики он мог заменить любого матроса на его боевом посту.
У всех матросов на нагрудном кармане рабочей форменки был пришит номер, состоящий из трех групп цифр, по которым можно определить принадлежность к боевой части корабля, к боевому посту и его место на боевом посту. У комендоров номер боевой части был вторым, у мотористов – пятым.
За несколько минут до восьми часов раздавался сигнал к построению для подъема флага. Вся команда выстраивалась на корме в две шеренги, вахтенный сигнальщик разматывал фалы военно-морского флага и готовился к его подъему. Вахтенный офицер, убедившись, что экипаж построен, посылал рассыльного к командиру корабля доложить, что команда корабля к подъему флага построена. Когда на палубе появлялся командир, вахтенный офицер командовал:
– Смирно!
Выждав, когда командир приблизится к строю, он строевым шагом подходил к капитан-лейтенанту Соколову и докладывал:
– Товарищ капитан-лейтенант, команда построена для подъема флага!
Командир здоровался с экипажем. До торжественного момента оставалась одна минута. Вахтенный офицер подавал команду:
– На флаг! Смирно!
Ровно в восемь часов громким протяжным голосом с надрывом командовал:
– Флаг поднять!
Полотнище военно-морского флага, с красными звездой, серпом и молотом на белом фоне, медленно плыло к ноку флагштока. Сигнальщик старался поднимать флаг, не отставая и не обгоняя подъем флагов на других кораблях. Все стояли по стойке смирно, офицеры отдавали честь, прикладывая правую руку к головному убору.