Рано утром, когда старшина возвращался из части, мы садились в ГТС (гусеничный транспортер) и следовали на делянку, на которой валили деревья. Старшина работал пилой «Дружба», пилил под корень деревья, а мы с топорами избавляли стволы от сучков.
Я по жизни «жаворонок» – рано встаю и дома всегда спозаранку убегал на зарядку. Бегал всегда на берег Невы: здоровался с солнцем, разминался – так всегда начинался удачный день. И в армии я не стал изменять своим принципам: график у нас был свободный, никто на нас не давил.
Утром, когда над полигоном восходит солнце, на горизонте начинают искриться верхушки елей. Картина получается как в музее – так и хочется ее запечатлеть на холсте! Да, я мечтал всегда что-то рисовать. Наша делянка находилась недалеко от очень глубокого озера с высокими гранитными берегами, лес вокруг был какой-то сказочный. За свою жизнь в таком лесу и такой глуши я еще не был – это все завораживало.
Ты так прекрасна! Платье твое пестро,
На солнце переливами горит –
Особенно когда восходит солнце
И тихо поднимается в зенит.
Твои ресницы частые высо́ки,
Бродяга-ветер волосы пушит,
Волной на перекатах моешь ноги,
И эхо громко по ночам кричит.
Еще скажу: чудесна на закате,
Когда спать солнце катится с небес,
Мир заключая в крепкие объятья,
А луч его как линия, отвес.
И в розовом сиянье спозаранку
Ты вся нежна… Плывет в росе камыш…
Я всей душой влюбился здесь в чужанку,
Зовешь к себе, окутывая в тишь.
Карелия! Прозрачны твои воды,
Утесы в отражениях блестят.
А сердце – камень, скалы да заторы…
Пишу: «Вернусь», и пальчики дрожат.
В субботу нас привозили в часть, где мы вливались в призывной состав с его уставом, слушали лекции, учились разным военным премудростям, например маршировке на плацу, а вечером смотрели фильм. Утром в воскресенье нас поднимали в 6:00 и строем вели в городскую баню – это было время помывки нашей части. После чего наша команда получала продукты на складе, и снова старшина доставлял нас на полигон.
Так текло время до начала октября. В сентябре начали прибывать новые команды с новобранцами, и к середине октября был сформирован эшелон, готовый к отправке. Мы уже знали, что наш путь лежит в Германию. Посадили нас в плацкартные вагоны и повезли через Ленинград, Псков к границе Польши.
Сортавала… Я помню казармы,
Помню стрельбище, пруд и мишень.
Были сборы и разные драмы,
Рано утром вставать было лень.
Строем в баню с рассветом водили,
Раз в неделю кино, и – хана…
На делянку потом увозили,
Топорами махали сполна.
«Убивала» же нас красотища:
Лес, озера, обрывы, восход…
Старшина с пилой «Дружбой» – дружище –
За собой нас тащил прямо в брод.
Жить в лесу – это здорово даже,
И не капает время – бежит.
Что нас ждет? И что будет там дальше?
Но об этом наш лес, жаль, молчит.
Так мы добрались до Калининградской области. В Черняховске, почти на самой границе с Польшей, нас пересадили в товарные теплушки, поставленные на более узкую базу колес для западных дорог. Такие вагоны обычно снимают в фильмах про войну. В теплушке было четыре окошка у потолка, посередине, между дверей, стояла печка-буржуйка, а двери были, как обычно в товарных вагонах, с двух сторон. В начале вагона и конце были оборудованы нары от стенки до стенки в два яруса, и на этих нарах могли разместиться сорок бойцов.
Когда был сформирован наш состав из теплушек, мы тронулись в сторону Польши. Поезд пересек всю Польшу с остановками для приема пищи. Так мы добрались до Франкфурта-на-Одере в Германии. Здесь был пересыльный пункт. Разместили нас в больших казармах, где койки стояли в три яруса. Наш десятитысячный корпус с Северо-Запада по утрам выстраивали на стадионе в колонны, и приезжие руководители из разных частей ГДР вели набор бойцов в свои подразделения. Ценились в первую очередь те, кто знал немецкий язык, кто хорошо рисовал, музыканты, хорошие спортсмены. Наш призывной корпус постепенно таял и буквально через три дня был весь разобран по частям. Так как я ни в одну категорию не входил, то попал в пехотную 27-ю дивизию в городе Галле. На машинах нас доставили на плац дивизии, и начался новый разбор призывников в разные дивизионные подразделения. До армии я увлекался радиоделом, и меня определили в роту связи пехотного полка. Короче, попал я в Гвардейскую Краснознаменную ордена Кутузова III степени Берлинскую часть, которая была сформирована 17 марта 1942 года.
Позднее мы узнали, что дивизия, в состав которой входило 16 000 человек, занимала большую территорию: семь на семь километров. Наш полк состоял из 3600 бойцов. Они размещались в трех казармах, офицеры же с семьями «квартировали» за пределами части, в немецком поселении. Три четырехэтажные казармы были построены еще до войны, в них размещалась немецкая армия. В те времена работали уже лифты, но у нас они не действовали. Наша рота находилась на первом этаже. Потолки в помещении были высокие, до четырех метров, и, чтобы протереть светильники, приходилось залезать на стул, поставленный на второй ярус кроватей, и шваброй доставать до плафонов. Окна были тоже огромные, зимой из-за них при сильном ветре было довольно-таки зябко. В роте было два взвода: телефонистов и радистов. Меня определили в радисты, и так началась моя служба на немецкой земле.
Подъем был в 06:00, затем – обязательная зарядка, далее следовали занятия в классе или на станции. Меня определили на станцию средней мощности Р-103 – связь начальника штаба.
Это был 1967 год, мы попали на празднование пятидесятилетия Советской власти. На плацу были построены ворота, такие, как в Зимнем дворце в Ленинграде. Нас переодели в старую форму матросов Балтийского флота, и мы штурмом брали эти ворота. От взрывпакетов и нашего натиска ворота, к сожалению, не выдержали и рухнули, а потом еще и загорелись. Штурм был удачным, начальству понравилось, а комиссар сказал, что ворота символизировали старую жизнь и то, что они рухнули, входило в поставленную задачу.
В декабре пришел приказ, что одного военнослужащего с роты необходимо отправить в учебное подразделение в Дрезден. В Дрездене находились штаб нашей первой танковой армии и все учебные подразделения, включая танкистов, радистов, артиллеристов. Выбор пал на меня, так как я был после техникума.
С дивизии собралось нас шесть человек, и в сопровождении офицера мы поехали в Дрезден. В январе начались занятия в учебке. Классы были оборудованы по последнему слову техники: каждый курсант сидел за отдельным столиком, на котором был закреплен ключ Морзе, подключены наушники. Такие классы показывают в кино про войну, где тренируются солдаты вермахта. Потекла суровая учебная жизнь. Азбуку Морзе преподавали нам строгие старослужащие сержанты. В отдельном классе на телетайпных аппаратах Т-63 мы учились печатать вслепую: принимали морзянку на слух и сразу печатали на телетайпе. 600 знаков должны были напечатать без ошибки, только после этого можно было идти спать. Кормежка была отличная: дважды в неделю давали по котлете. В нашей же части в Галле за столом сидело по двенадцать человек, и котлеты мы видели только по праздникам. Там и столовая была рассчитана на пятьсот человек, невозможно было докинуть пустую миску от стенки до стенки, не задев колонны, которые поддерживали потолок.
Помню, был такой случай. Мы работали на расширении кинотеатра: были снесены две стены старого здания, и землю с одной стороны, где находился экран, мы перетаскивали на галерку – получалась насыпь под уклоном. Углублялись, углублялись, и вдруг лопаты наткнулись на железные ящики. Ящики откопали, и после того, как с ними поработали саперы, они были вскрыты. Оказалось, там была спрятана фарфоровая посуда с эмблемами свастики по краям тарелок и чашек. Ящики под охраной куда-то увезли, больше мы их не видели. Слышали, что посуду разобрали офицеры на сувениры, но это маловероятно. Возможно, что-то и разошлось по рукам, но бо́льшая часть ушла в политотдел.
В учебном отряде в Дрездене мы проучились до июня. В майские праздники нас один раз свозили в немецкую оперу, где мы под музыку все уснули. Старший офицер, который нас сопровождал, устал нас будить: кругом были немцы, и это выглядело как-то некорректно, хотя мы располагались на галерке. В другой раз мы побывали в Дрезденской галерее, где увидели знаменитую «Сикстинскую Мадонну». В начале июня начались учения Варшавского договора, мы сдали экзамены и вернулись в свои подразделения. Многим курсантам было присвоено звание младший сержант. А я вернулся простым солдатом: должность командира радиостанции была занята, и, пока сержант не демобилизовался, я оставался простым бойцом. Дивизионные и полковые учения обычно проходили на магдебургском и либерозевском полигонах. Так пробегали дни и недели до июля 1968 года.
В июле вдруг по тревоге подняли всю дивизию и нас перебросили к границе Чехословакии. Разместились мы в лесу, была объявлена повышенная боевая готовность. Начались всякие учения, особенно усердствовали политруки. Однажды по команде выстроили всю нашу роту, разбили строй на две шеренги, и какой-то капитан из штаба армии начал нас учить рукопашному бою. Погода стояла чудесная: лето, лес чистый, мох мягкий. Он показывал приемы, учил, как надо падать, мне это очень нравилось. До армии я занимался борьбой самбо в спортивном клубе флота в Ленинграде. Офицер проходил между шеренгой, показывал приемы, мы разлетались, как скошенные пулями бойцы. После чего он заставлял нас отрабатывать показанные приемы друг на друге, а если замечал, что мы филонили, наседал на нас и показывал болевые приемы.
Такая жизнь продолжалась до 21 августа 1968 года. Ночью была объявлена тревога, и дивизия тронулась к границе ФРГ. В местечке возле городка Хеб образовался своеобразный «аппендикс», где Чехословакия граничила с ФРГ, и через этот узкий проток шли, бежали и ехали гражданские машины за границу – в ФРГ. Наша дивизия перекрыла всю границу между Чехословакией и ФРГ. Детальную обстановку в Чехо