И в природе на миг растворись,
Моментально отбросишь сомнения
И поймешь, за что любишь ты жизнь.
Скажите их
Мне пожелали: «Добрый день!» –
И он действительно стал добрым,
Гляжу глазами сытой кобры,
Исчезла будничности хрень.
Возникли праздника черты,
Не всенародного, но все же.
Мне личный праздник нужен тоже
Средь суеты и маеты.
Как мало надо слов простых,
Чтоб сделать нашу жизнь светлее.
Я не прошу вас быть добрее,
Всего-то дел – скажите их.
Как эти я люблю мгновения
Как эти я люблю мгновения:
Еще не схлынул солнца жар,
Сторожкие ветра осенние
Гостить заходят на бульвар.
Пока лишь только дуновения,
Не рвут, а гладят желтый лист,
Притворные в своем почтении,
Не заглушают птичий свист.
Не доставляют огорчения,
Не прерывают променад
И делают часы вечерние
Еще прекрасней во сто крат.
Иногда думаешь: «там будет хорошо»
Иногда думаешь: «Там будет хорошо».
Хотя знаешь, что там ничего не будет.
Но хочется уйти со спокойной душой,
Зная: будет хорошо здесь близким людям.
И с этой хрупкой надеждой забрезжит свет
В той пустоте, где тьма вечно пребудет.
Не так страшно, что тебя уже больше нет,
Если они есть и им хорошо будет.
О счастье
Где ты, мое еврейское счастье?
Белорусское счастье, русское счастье?
Не могу я разбить вас на части,
Просто светлые дни и ненастье
Незаметно так слились в одно, и давно.
Ни при чем государства и власти,
На Земле нашей беды, напасти
У людей без различия масти,
Всюду рядом зубастые пасти,
То ли сном наяву, то ли страшным кино.
Лучик солнца успел все ж украсть ты –
Есть стихи, внуки светлы, горласты.
Кто вопит там: «Не нашей ты касты!»?
Одинаково склеим все ласты.
Я пытался в будущее открыть окно.
Дядя Боря
Дядя Боря, дядя Боря…
Люди думают: «Простак!»
Никогда ни с кем не спорит,
Улыбается, чудак.
С кожею на «ты», с мехами,
Потому что он – скорняк.
Никогда жене Нехаме
Не пеняет, что не так.
Все работа и работа,
Непонятно, когда спит.
Внуки бегают, босота,
Хоть мешают, дед простит.
Нож скорняжный и булавки –
Аккуратно все лежит.
Рядом на кургузой лавке
Тора, чистенький талит.
Перерывы на молитву
И короткий перекус,
Вновь за нож, острей, чем бритва,
Кож шматки на разный вкус.
В Минске он скорняк известный,
Знают все, но не сдают.
Жены, дочки знати местной
У него обновки шьют.
Был малыш я, непонятной
Мне казалась жизнь его:
Притирался к суррогатам –
Жить как хочет большинство.
И в цепочке из историй,
Что как будто ждут суда,
Дядю Борю, дядю Борю
Вспоминаю иногда.
…Сотню лет прожил он с Богом
И работой – все, что знал.
И в Нью-Йорке в синагоге
Умер. Тот его позвал.
Мы бронзовеем не от славы, а от солнца
Мы бронзовеем не от славы, а от солнца
И привыкаем к вам, пустынные ветра.
А глянешь в зеркало и вдруг увидишь клонца:
«Уже не я, совсем не тот, что был вчера».
Вот так среда нас изменяет понемногу,
Не только внешний, но и внутренний наш мир.
Не все я знал, когда отправился в дорогу,
Но в пьесе личной ты не Гамлет, а Шекспир.
Пиши и переписывай ее построчно,
Пока не убедишься, что уже достиг
В картинах воплощения идеи точной:
Мир без навязанных ходулей и вериг.
Чинили зеркало души
Я жил среди лесов, и там порою
В глуби родной природы, что так хороша,
Я чувствовал, что сердце ноет,
Трепещет, словно ласточка в руке, душа.
Казалось бы чего – вокруг раздолье,
Живи и радуйся, что ты пока живешь.
Но сердцу не прикажешь, сердцу больно,
Какой-то воли просит, вынь да и положь.
А может быть, глаза в том виноваты?
Поправить надо было зеркало души…
Их облака прикрыли б вместо ваты,
Спирт одолжили бы соседи-алкаши.
Я климат поменял – почти в пустыне,
У моря. Солнце, пальмы, люди – хороши.
И здесь, спасибо доброй медицине,
Поправят доктора мне зеркало души.
…Готово! Но опять вдруг сердце стынет,
Хотя хрусталики из чудного стекла.
Чинили зеркало. А душу кто починит?
Чтобы она сама себя любить могла.
Цветочный город
Не краскою, как сказкою, индиго,
А солнца позолочены лучом.
Любуемся мы их роскошным видом –
Цветами в городе моем морском.
Он преподносит каждому, кто ходит
По улочкам тенистым поутру,
Букет такой, что сердце колобродит,
Шальным крылом трепещет на ветру.
Хотя в нем царственно синеет море,
Не обыграть ему парад цветов.
Цветы с морскими волнами не спорят,
Они и сами волны всех цветов.
Над морем чайки, а в цветах колибри
В кафе цветочном чай цветочный пьют,
Они молчат, но чайки говорливы:
То верещат, то арии поют.
И кажется, кто мир цветов порушит?
Что саду-городу без жалости грозит?
Но иногда цветы сирену слышат,
А иногда ракета к ним летит.
Я крылья подрезал
Я крылья подрезал своей душе неоднократно.
Она рвалась наверх, подрезав аккуратно,
Я дальше в мире жил с самим собой.
Душа рвалась под купол голубой
И родину духовную искала,
Где родилась, жила, ей было мало.
А я ее в полет не отпускал,
Поденно жил и крылья подрезал.
Лишь много лет спустя добралась до астрала.
Какие добрые в Израиле собаки!
Какие добрые в Израиле собаки!
Когда выводят на прогулку их,
Встречаются без лая и без драки,
Как принято: свои среди своих.
Но у людей другие здесь манеры,
На все имеет каждый свой резон:
В вопросах власти, государства, веры,
Считает, прав всегда лишь только он.
Баталии жестокие ведутся,
Кто властью облечен, тот обличен,
Но просят спорщиков скорей заткнуться
Ракеты, что глядят с чужих сторон.
Я считал сначала
Я считал сначала, что обойдусь без слов:
Можно быть поэтом и не писать стихов,
Просто думать летом о белизне снегов,
Наслаждаться чудом женского лица
И дарить удары морде подлеца.
Можно быть поэтом и не писать стихов,
Убегать от яви и не бояться снов,
Как цветок, не ведать, где его пыльца,
Живность, что прибилась, не гонять с крыльца.
Но потом я понял, что не уйдешь от слов:
Можно быть поэтом и не писать стихов,
Но наступит время, и ты услышишь зов,
Что не отвертеться. С музой – до конца.
До петли, до бритвы, до куска свинца.
Про скрипку деда
Не Страдивари, не Гварнери,
Дед вспоминал о ней с улыбкой,
А впору плакать о потере –
В шестнадцать лет он сделал скрипку.
Не то что дел скрипичных мастер,
Всего-то лишь столяр искусный,
Создал себе кусочек счастья,
Пускай с мелодией и грустной.
Не сразу мастерство освоил,
Прошел провалы и ошибки,
Но сделал! Так их стало двое –
Не расставался он со скрипкой.
Старался и наладил дело –
Без нот, нацелив только ухо.
И скрипка все-таки запела,
Хоть музыкант играл по слуху.
Под богоданным небом штетла
Привычные к стамеске руки
Мелодией дарили светлой,
Волшебные творили звуки.
Был в штетле каждый день тревожный
(Сейчас мы больше все с улыбкой).
Амбал заезжий, краснорожий
Разбил ту дедовскую скрипку.
…Полсотни лет спустя без позы
Дед вспоминал, ведя беседу,
С усмешкой доброй. Я же слезы
Глотал. Мне жалко было деда.
Я мог бы жить в пещере
Я мог бы жить в пещере, шаманить над огнем.
«Но нет, – сказал мой предок, – пойдем другим путем!»
А мог бы жить в Египте под стражника бичом.
«Но нет, – сказал мой предок, – пойдем другим путем!»
Мой предок к Моисею: «В Европу мы придем?»
Ответил, заикаясь: «Пойдем другим путем!»
И вот живу в Израиле, казалось, все путем,
Но каждый день я слышу: «Пойдем другим путем!»