– Какие стихи, если она спит все время! А еще Юля приходила утром…
– И-и-и-и? Кулачный бой женского батальона?
– Не, не дошло. Обозвала меня старым ловеласом и ушла, хлопнув дверью.
– Хорошо, что не старым пердуном. Это тебе первая награда, друг мой дорогой, за боевые заслуги на женском фронте. Их будет много у тебя. Хорошо, если место для дырок хватит на кителе. Что будешь делать?
– Отвезу домой, как проснется. На фига она мне, спящая красавица такая? Пусть дома спит.
– Доклад принят. Одобряю. Утверждаю.
Засим я расстался с полковником и потерял его на целых два дня. Ни по телевизору, ни в газетах сообщений о нем не было. Телефон его молчал, в саду не видать. Истекал третий день, когда меня совсем уже заволновало изнутри. Объявил узкие поиски.
Всегда открытая входная дверь на этот раз была заперта. На дверной звонок не откликается. Нервно барабаню в дверь:
– Сан Саныч! Ты живой?
Щелкнул замок. Полковник, открыв дверь, молча пошел в кухню. То, что я увидел, меня уже не удивило, а поразило, вызвав жалость к моему другу и ярость к тому, кто это сделал. У него на лице красовались длинные, едва заживающие раны, будто следы от когтей после боя с барсом или медведем.
– Это что такое, полковник? Как? Кто посмел моего друга так?!
Я не мог найти нужных слов. Шутка тут была неуместна, а серьезных слов, чтобы утешить друга, не нашлось в моем лексиконе. После долгого окопного жаргона, перемешанного со светским диалектом, я уяснил себе следующее.
Отвез, значит, мой друг, как и полагал, свою «спящую красавицу» домой, а на обратном пути влип в историю. Ночь. Холодная осенняя изморось. На выезде из города голосует женщина. Ну как тут нормальный мужик проедет мимо! Остановился полковник. Ничего не говоря, дама села в машину. Мокрая, промерзла до костей, дрожит, как автомат Калашникова во время стрельбы. Спаситель укрывает ее теплой курткой, снятой со своих широких плеч, и тихонько трогает с места, включив печку на полную мощность. Дама отогрелась, подсушила волосы, стала любезно улыбаться. Разговорились. Работает продавцом в продуктовом магазине в столице. Уже темнело, когда она вышла с работы, и тут ее ограбили. В отделении полиции, пока снимали показания, просидела целых три часа. Маршрутка уже не ходит, до электрички далеко, да и денег нет ни копейки – утащили вместе с сумкой…
Понятно, мой друг утешал ее как мог. Подъехали к родному городу.
– Куда вас подвезти? – спросил полковник.
Девушка многозначительно посмотрела на него и вместо ответа сама спросила:
– А к вам можно? Вы с кем живете?
– Ни с кем. Один живу.
– Поехали к вам, если можно. Уже очень поздно. Мама будет ругаться, что я так попалась. Я боюсь идти домой. А вы такой добрый, я хочу отблагодарить вас. А маме скажу, что у подруги ночевала.
Для большей убедительности она медленно скинула с себя куртку, любезно поднесенную полковником, и ее выдающиеся формы, демонстративно выдвинутые вперед, не оставили ему выбора.
– Ладно, поехали…
Дома полковник достал коньячку для сугрева, закуску и для приличия спросил:
– У меня только одна кровать. Спать как будем?
– Никак. Спать не будем никак. Будем любовью до утра заниматься. Или я вам не нравлюсь?
– Ну, давай тогда перейдем на «ты». Тебя как зовут?
– Лена я. Елена Прекрасная.
– Очень приятно. Я Сан Саныч. Ну, или Саша, если тебе удобно. Я уже человек немолодой, взрослый, мне пятьдесят пять лет. Тебе это как, нормально?
– Супер! Мне всегда нравились мужчины в возрасте.
– Но… ты без претензий на дальнейшие отношения?
– Это уже как тебе понравится. А я постараюсь, чтобы тебе понравилось.
Что происходило дальше, я не смогу описать приличными словами, да и сам Ворошилов излагал происходившее с весьма не свойственными ему эмоциями и крепкими армейскими выражениями. Не буду вас далее утомлять на самом интересном месте, мой дорогой читатель, предварительной словесной экспозицией предстоящей картины, а просто предоставим слово моему герою. Но я думаю, что вы это поймете, я был вынужден долго и тщательно редактировать пламенную речь моего друга, дабы и суть не потерять, не упустить главную мысль, но в то же время как-то литературно облагородить его словесную артподготовку. Итак, слушаем его длинный монолог с серьезными сокращениями.
– Ну что… Ну, зашли мы в спальню. Она разделась. Я офигел! Фигура – просто бомба! Подтянутая, мячики надутые, талия в один обхват, ниже – будто талантливый художник нарисовал – глаз не оторвать. Раздела она меня и резким толчком уронила в постель, прыгнула на меня и стала скакать верхом. Сначала медленно, нежно, а потом быстрее, быстрее. Все было здорово, пока она не уперлась мне в грудь своими острыми когтями. Да так больно, что я и выстрелить не мог. Аж кровь потекла на всю грудь. Первую атаку я с трудом, но выдержал. Она извинялась, просила прощения, говорила, что нечаянно, что сама не заметила в минуты экстаза, обещала исправиться. Поверил. Простил. Вышли в кухню, выпили, посидели, покурили. На вторую атаку у меня уже не было настроения, страх одолевал. Но, черт возьми, как она умеет! Подняла мой боевой дух похлеще, чем замполит перед боем. И так несколько атак. Под утро я был готов приговорить ее к расстрелу – так измотала меня. Уже светало. Уставший, раненый, потерявший рассудок, я согласился на последнюю атаку. Ипподром опять заработал, закричал, ор стоял такой, что я подумал: «Соседи сейчас прибегут на помощь». Она орет и душит меня, скачет, орет и опять душит. В последнюю секунду как схватила меня за щеки, заорала и вырвала куски кожи с лица. Я скинул ее с «коня», обложил громким матом и – к зеркалу. И вот ты видишь, каким я вышел из боя. Она, конечно, плакала, опять просила прощения… Что ты с ней сделаешь! Вызвал такси и выгнал ее. Отключил телефон, закрылся на замок… Что я скажу Юле? Она же может позвонить, прийти. Стыдно.
– Надеюсь, ты ей стихи не читал?
– Издеваешься? Какие стихи! Тут отдышаться было некогда после боя!
– Полковник, я, конечно, не без основания обещал тебе награды от женского фронта, но на контузию даже сам не рассчитывал. Что делать – бывает! Лечись. Госпитальный режим. Ну а если тренерша твоя позвонит мне, скажу, что ты уехал по делам на десять дней. Ты тоже позвони, скажи ей, чтобы блиндаж твой не взорвала.
Жене я не стал сливать эту комедию – начнет еще критиковать моего друга со своего женского наблюдательного пункта. Но смеялся я дома еще два дня. И смешно, и грустно. И жалко друга. Я прямо ему тогда сказал, что это вторая медаль ему на грудь за героическую борьбу с женской непредсказуемостью и по случаю реального ранения в бою.
На долгие десять дней полковник ушел в глубокоэшелонированную оборону. Ни телефона, ни разведывательной вылазки себе не позволял. Нет, конечно, выходил во двор, в саду возился, заготовил дрова на зиму – с газом для отопления не успевал. Продуктовым довольствием с доставкой на дом пользовался только с помощью преданного друга в моем лице.
По истечении срока госпитализации Ворошилов пришел к нам с тортом и цветами для моей жены. Посидели, попили чаю, поговорили – и ни слова о ранении на «ипподроме». Тем более что я ни слова жене, а теперь и следов нет никаких ни в настроении полковника, ни на его лице. Я пошел провожать его. На крыльце моего дома полковник назначил фронтовое совещание на завтра.
Вечером я пришел к нему вовремя. Прихватил заранее прикупленную бутылку коньяка и укрытый от ветров поднос с чебуреками. В блиндаже полковника ничто не напоминало о кровавой битве минувших дней. Все тот же порядок, чистота и опять отравляющие сознание запахи из кухни. Но только на этот раз лагман вместо плова. Потекли слюни. Я не выдержал:
– Пахнет – с ума сойти! На, держи, – протянул я бутылку.
– Да есть же у меня коньяк, а ты тратишься, пенсионер.
– От такого же слышу. Зато чебуреков нет у тебя.
– Открыл-таки второй фронт? А я лагман приготовил.
– Лагман я буду кушать, а ты чебуреки.
– Ладно, проходи. Лагман стынет. Хуже холодной еды может быть только холодная женщина.
– Не дай бог! Холодная женщина – это приговор для мужчины!.. Давай свой шедевр сюда, уничтожим с любовью и лаской. Слушай, тебе с таким кулинарным талантом цены нет на аукционе женихов. Давай ресторан откроем. Я помогу, чем могу, что умею. А кое-что я тоже умею. Снимем приличное помещение, наберем персонал – девочек умных и красивых.
– Ну-ну! Вопрос моего семейного положения тогда точно накроется под артиллерийским огнем «катюш».
– Не накроется. Мы сделаем так. Сначала поженим тебя, а потом твою жену назначим старшиной женского батальона внутри заведения, а мы с тобой займемся стратегией и внешней политикой.
– А жену я потом не потеряю?
– Ничто не вечно под луной, друг мой юный. Одну потеряешь – другую найдешь! В чем проблема-то? Ни госстрах, ни твоя будущая спутница жизни не дадут тебе никаких гарантий, что вы будете жить счастливо и в любви до гробовой доски и умрете от счастья в один день. А если женщина попадется мудрая, ну, хотя бы умная, она будет поддерживать твои планы по завоеванию желудков в городе и всячески помогать. Ну а если на замаскированную дуру нарвешься – пиши пропало! Полная потеря суверенитета! И с бизнесом, и без бизнеса.
– Ладно. Надо сначала жену найти.
Поужинали, как обычно, за беседой из воспоминаний: смеялись, грустили и немного подпитые пошли на полигон.
Ворошилов усадил меня перед компьютером и с бегающими глазами стал рассказывать, чего он достиг за дни госпитализации в вопросе поиска неземного счастья в лице прекрасного пола. Потрудился он на славу. Больше десяти претенденток на вакантную должность жены скромного инженера улыбались с экрана, демонстрируя себя в разных позах и в разных местах дислокации. Я внимательно прочитал зашифрованные донесения всех подпольщиц, откинулся на спинку стула и вынес суровый вердикт военного трибунала.