Броня крепка
13 сентября 1999 года. Москва, улица Гурьянова, 13.
Темная ночь ложилась бархатным одеялом на вечернюю Москву. Москва жила своей жизнью мегаполиса. Наступал праздник – День танкиста. И два друга, два майора танковых войск, отмечали его, играя в бильярд и вспоминая былое.
Медленно расставляли шары на зеленом сукне бильярдного стола. Они принялись готовить кии для игры, а над ними, словно в каком виртуальном эфире, кто-то расставлял их души, души их друзей и врагов и бил в них шаром времени. И этот кто-то был их судьбой, которая била в их души добром и злом, не щадя никого. Только одних она награждала величием и славой, а других – позором и забвением. А чья душа попадала в лузу после удара, ту хватали ангелы и несли на суд Божий, праведный и справедливый, отправляя ее в ад или в рай.
– Ну что ж, Кирилл Алексеевич, ваша очередь наносить удар, – сказал один майор другому.
Кирилл Алексеевич немного выждал и ударил резко и точно в шар номер девять. Тот отлетел от борта, задел шар номер восемь, и шар номер восемь ударился в шар номер семь, а тот покатился в кучу шаров, стоящих у правой лузы.
5 августа 1984 года. Город Потсдам, Восточная Германия.
Старший лейтенант Бурмистров заступал в караул потсдамского гарнизона. Постов было много: и гарнизонные склады боеприпасов, и гауптвахта, и радиостанция с громким названием «Волга». Как обычно, после развода и принятия караула разводящие развели часовых по постам, и наступила ночь. Ночь в карауле всегда проходит по-особенному, когда Потсдам засыпает и шум города уходит до утра. Как-то хорошо думается, дышится и вспоминается былое.
Бурмистров вдруг явственно почувствовал, что ему не хватает Лёхи Шевченко, просто не хватает, и все, как будто его лишили чего-то важного и нужного. Нет, жить без закадычного друга он, конечно, мог, но это была не та жизнь, которую он хотел, и тоска медленно, но верно скребла его душу, расписывая в его памяти радостные события и приключения, которые он перенес вместе с Лёхой.
Как и положено, в четыре часа утра он отправился спать, оставив вместо себя помощника начальника караула, сержанта Стародубцева. Встал он, как положено, в восемь часов. В восемь часов двадцать минут ему вдруг позвонил дежурный по гарнизону, и в трубке он услышал следующее: «Твой часовой открыл огонь. Двое убитых, один тяжелораненый, еще двоих задержала полиция. Поднимай караул в ружье». Команда «в ружье», и уже через две минуты свободная караульная смена сидела в кузове военного грузовика ГАЗ-66, и он нес их к дверям радиостанции «Волга», ведь именно там произошло нападение.
Все произошло ровно в восемь часов. Сотрудники радиостанции спешили на работу. Пятеро немецких крепких парней из неофашистов затесались в толпу служащих и начали крушить советских граждан цепями и дубинками, пуская в ход ножи и кастеты. Часовой стоял у входа, как положено, в каске и с автоматом с пристегнутым штык-ножом. И как положено по уставу, рядовой Ахметов сделал предупредительный выстрел вверх, крикнув в толпу: «Ложись!» Понятное дело, наши русские служащие знали язык и легли все сразу. Немецкие парни русского языка не знали, это их и погубило. Они остались стоять и наносить удары ногами и железными прутьями по телам лежащих людей. Рядовой Ахметов, как его учил старший лейтенант Бурмистров, прицелился и произвел точный выстрел в одного из неофашистов. Пуля попала прямо в лоб и была со смещенным центром тяжести. Это обстоятельство привело к тому, что пуля вылетела через ухо, разбрызгав мозги, и неофашист умер мгновенно. Рядом стоявший его друг упал на мостовую и стал кричать, рыдая. Двое других кинулись на часового, а пятый бросился наутек. Часовой Ахметов принял неожиданное решение: он сперва подстрелил убегающего неофашиста. Как он потом писал, так его учил старший лейтенант Шевченко: сперва мочить убегающих, а потом нападающих. Нападающих он сперва ранил, а потом для верности проткнул штык-ножом, как бабочек для гербария.
Когда приехал старший лейтенант Бурмистров с разводящими и четырьмя солдатами, Ахметов стоял на посту весь в крови, рядом с ним лежали два раненых парня и вопили, словно резаные свиньи. Все служащие лежали на земле, боясь поднять голову. Тишину взрывали истошные крики напуганного до смерти неофашиста. Поодаль стояли полицейские машины, не пуская толпу зевак, которая быстро понабежала из близлежащих домов. Да, что ни говори, а такое не каждый день увидишь. Подъехали две машины медицинской помощи, врачи бросились оказывать помощь пострадавшим, но полицейские их не пустили. Все ждали, когда сменят с поста часового Ахметова, который устроил все это кровавое зрелище. Разводящий сержант Лавинда отлично выполнил приказ и показательно снял с поста рядового Ахметова под камеры немецких фотоаппаратов. После смены с поста часового старший лейтенант Бурмистров махнул рукой, и полицейские совместно с медработниками начали делать свою работу. Служащие радиостанции «Волга» наконец-то начали вставать с земли и стали бурно обсуждать происшествие, в котором приняли участие.
Все события вдруг потекли как в замедленной съемке. Приехал военный прокурор, командир полка. Прокурор потребовал, чтобы часового Ахметова изолировали в отдельное помещение для допросов, и для этих же целей потребовал, чтобы сменили начальника караула. Командир полка долго и внимательно читал объяснительную рядового Ахметова и старшего лейтенанта Бурмистрова. И одно предложение в объяснительной рядового Ахметова вывело его из себя, а предложение было таким: «И как меня учил лейтенант Шевченко: сперва мочи убегающих с поста, а потом нападающих, если у них нет огнестрельного оружия, а если есть, то мочи самых опасных, тех, кто может тебя завалить в первую очередь».
– И опять друг твой Шевченко тут нарисовался! Ну, уж думал, наконец-то от него избавился, просто праздник: освобождение полка от старшего лейтенанта Шевченко, а тут он снова возник, словно птица феникс. Да, как говорится, нарисовался так, что не сотрешь. Была б война, я обоих, и тебя, Бурмистров, и Шевченко, сразу в штрафбат спровадил, там вам обоим самое место. Ну почему мне прислали именно вас и если что случается, то только с вами?
Старший лейтенант Бурмистров просто молчал, а душу стирали мысли, словно белье в стиральной машинке «Киргизия»: как оно будет, чем все кончится? А при слове «штрафбат» Бурмистрову вдруг вспомнился дядя Паша. Дядя Паша жил в городе Кентау и был директором маленького магазина, где продавцом работала его жена, а грузчиком он сам, правда, помогал ему племянник. Был и еще один друг – дядя Сеня, колоритный такой персонаж, вместе с дядей Пашей прошел на войне тяжелый фронтовой путь от Сталинграда до Будапешта, и все в штрафбате. Дядя Паша был командиром роты, а дядя Сеня служил у него старшиной.
И как-то в Сталинграде штрафбат выполнил боевую задачу и в тяжеленном и страшном бою сумел захватить четыре дома, выбив из них фашистов, правда, ценой больших потерь. Остатки батальона собрали и построили. Приехал какой-то генерал, всех поздравлял. Сказал, что всех представят к наградам и все с этого дня будут переведены из штрафбата в действующую армию. Но тут вдруг дядя Сеня задал странный вопрос генералу:
– Товарищ генерал-майор, разрешите обратиться. Старшина Попов, – обратился он к генералу.
– Разрешаю, – ответил генерал.
– Разрешите мне остаться в штрафбате, несмотря на то что, как говорится, искупили вину перед Родиной, – сказал ему дядя Сеня.
Генерал посмотрел на него с интересом, увидел усталого, раненого старшину с наколками на руках, в рваной, обгорелой телогрейке, с трофейным немецким пулеметом за спиной и гранатами на поясе, всего перепачканного кровью и грязью, и вдруг понял все сразу. Да как тут не понять, ведь таких старшин и рядовых он видел каждый день сотнями и тысячами.
Да, судьба у дяди Сени, прямо скажем, была непростая. Происходил он из семьи крепких крестьян. Семья была большая, крепкая: двенадцать детей, отец, мать, хозяйство, своя мельница, шесть лошадей, куры, гуси, свиньи и земли аж пятьдесят гектаров. Отец дяди Сени приехал в Сибирь из Тамбовской губернии в далеком 1910 году по столыпинской реформе и земли взял столько, сколько смог вспахать. Тогда и деньги переселенцам давали хорошие, и зажили они счастливо и сыто, но тут война, революция – и понеслось. Правда, после революции жизнь наладилась, потому что работали всей семьей от мала до велика и, как водится, от зари до зари. Но тут пришел колхоз. И крепкое хозяйство пошло под раскулачивание, и то, что батя был красным партизаном и воевал против колчаковских войск, во внимание принято не было, и одиннадцатилетний дядя Сеня хлебнул по полной.
Сперва сослали на солончаки и все отобрали, а потом они всей семьей оказались в городе Барнауле. Но на работу никого не хотели брать: ни отца, ни мать, ни старших братьев. Везде одно и то же: нет прописки, так вы кулаки и так далее. Семья перебивалась как могла с хлеба на воду, ну, примкнули к рынку. Работали грузчиками, уборщиками. Как-то и дядя Сеня прибился по молодости к шпане районной. Батя был, конечно, недоволен, временами сек дядю Сеню, но это не помогало. Ну и потом дело пошло по этапу. Ограбили продуктовую лавку, милиция замела, и по малолетке дали три года, так и попал дядя Сеня первый раз на зону. И как ни странно, стал этой власти политически близок. Ну а потом все пошло-поехало. Когда началась война, у дяди Сени в его 22 года было уже четыре ходки.
На зоне он был своим, блатные его уважали, на работы он не ходил, а в сорок втором на зону пришел приказ. Набирали добровольцев на фронт. Пахан собрал своих, и решили ехать на фронт всей блатной командой. Поначалу блатные хотели свалить с фронта – свобода, она дорого стоит. Но когда гнали по этапу на фронт, пахан по кличке Утюг вдруг решил ехать и воевать. Ему, как говорится, не в падлу.
– Это не у красноперых на коленях свободу выпрашивать, а так мы свою свободу кровью купили. Красноперых я не люблю, но фашистов еще больше, поэтому будем бить этих гадов до последнего дыхания. А кому повезет, живой с войны вернется, значит, фартовый, а кто нет, вечная тому память и слава, – сказал Утюг.