Катрин приглашает поехать в Русланд людей, которые умеют работать, она обещает дать землю, сколько захотят, дать много денег на обзаведение и освободить от налогов на тридцать лет. А эта Катрин – из наших, она родилась здесь, ее звали Фредерика Августа, а потом она вышла замуж за русского принца, а теперь она правит их страной, и они называют ее Катрин.
– Так говорят, что она – пруссачка.
– Нет, она из Померании, только ее отец служил у прусского императора. Говорят, что она – большая умница, и поэтому она зовет нас в Русланд.
– Ганс, ты сошел с ума! Там, в Русланд, всегда зима, и живут там одни медведи и татары. Как ты будешь там жить?
– Это неправда! – сверкнул глазами Иоганнес. – Мне этот шваб рассказывал, что русские – очень умные люди. Еще он рассказывал, что у них был император Питер. Он приезжал к фламандцам учиться строить корабли. Так он сам работал топором и ходил в простой одежде, не то что наш эрцгерцог – тот разъезжает в золоченой карете, а до нас ему нет дела. Если они не умные, как они могли бы разбить этого пруссака Фридриха? У них был бой с пруссаками в одном месте, кажется, он называл это место Кунерсдорф. Так Фридрих потерял там всю свою армию и позорно бежал. Да если бы не русские, мы сейчас были бы под пруссаками!
– Иоганнес, подумай, а вдруг это обман?
– Нет! С меня хватит, меня уже три раза обманул наш эрцгерцог! И я поеду на край света, если мне дадут землю, чтобы я мог работать и прокормить мою семью, а вы оставайтесь и ждите, пока не станете нищими! – Иоганнес громко хлопнул дверью, выходя из пивной.
Осенний мелкий дождик сеял на его разгоряченный шишковатый лоб, но Иоганнес не замечал этого. Он шел к пастору. Пастор напишет письмо в Дармштадт, там, сказал шваб, есть контора от Русланд. Пастора не было дома, и Иоганнес присел на край скамейки, ожидая его. В доме пастора было тихо, пахло сладко и приятно, и Иоганнес конфузливо смотрел на свои сапоги, оставлявшие грязные лужицы на чисто вымытом полу. Пастора все не было и не было. Он придет, долго будет расспрашивать, потом долго будет писать письмо, потом письмо долго будет идти в Дармштадт, потом… Нет, ждать Иоганнес не умел, он завтра сам поедет туда и сам все узнает.
Дома Марта робко поставила перед ним на стол миску с неизменной тушеной капустой и крохотным кусочком свинины. Она утаила этот кусочек от детей. Гансу нужно хорошо питаться, чтобы работать.
– Где Анхен? Опять шляется с этим Йоханом, бездельником, таким же, как его отец? Твой кузен Франц сам не любит работать, и сынок у него такой же! – бушевал Иоганнес. – Ну все! Мы уезжаем в Русланд. Завтра утром я еду в Дармштадт и получу там все документы. А Анна чтобы сидела дома!
Марта тихо плакала в своем углу: «Ганс – он бешеный. Если он вбил что-то в свою голову, то отговаривать его бесполезно. И откуда взялся этот баварец? Сбил Ганса с толку. Ну и что же, что мы живем небогато, зато у нас есть свой дом. И в нем тепло зимой, только пора уже заменить несколько черепиц на кровле и входную дверь приходится завешивать одеялом, а то из нее дует, а Ганс никак не найдет времени, чтобы ее починить. Другие живут еще беднее. Вот у кузена Франца болеет жена, и иногда в доме совсем нет еды. Нужно сходить к пастору, может быть, он вразумит Ганса. Ну куда ехать с тремя детьми? Анхен пора выдавать замуж, а Карл и Герда еще совсем маленькие». И слезы снова закапали из ее глаз.
Иоганнес не любил ездить в этот Дармштадт. Ну, разве что на ярмарку, которая бывала по праздникам на центральной площади Луизенплац. Там можно продать поросенка или что-то из овощей и купить Марте немного сукна и что-нибудь детям. А что там еще делать? На этих булыжниках только разбиваются копыта у лошади, да и эти солдаты герцога, что сидит в замке Франкенштейн, они все время угрожают своими аркебузами. Правда, во время войны они куда-то бесследно пропали. Но все равно, как можно жить в этом каменном городе? Пункт для переселения в Русланд располагался в ратуше. В большой комнате пахло табаком и новой краской. За столом, заваленным кипами бумаг, сидели двое. Один – в зеленом камзоле («Как пруссак», – неприязненно подумал Иоганнес), он молчал и курил трубку. Зато второй, толстенький и улыбчивый, расспросил Ганса обо всем и потом дал ему бумагу со штемпелями:
– Тут написано, что по велению российской императрицы ты, Иоганнес, едешь с семьей в Русланд. Тебе мы дадим денег на поездку, а там, в России, ты получишь еще деньги и еще две коровы и лошадь, и на тридцать лет ты и твоя семья освобождаются от налогов. И еще, что ты сохраняешь свою веру и свой язык. А земли ты получишь столько, сколько захочешь. Тебе нужно только подписать снизу. Но если ты передумаешь и захочешь вернуться назад, то тебе придется выплатить половину из всех этих денег. Ты меня понял?
Иоганнеса учил грамоте старый пастор, это было давно, старый пастор уже умер, и теперь у них новый пастор, молодой. На бумаге было написано много непонятных слов, и Иоганнес беспомощно поднял глаза на этого улыбчивого.
– Ну ладно, – сказал тот, – вот тебе перо, напиши свое имя. «Werner», – непослушными буквами вывел Иоганнес.
– Ну, вот тебе пропуск и деньги. Через месяц уходит корабль, ты должен быть в Любеке через месяц.
Иоганнес вышел на улицу и долго разглядывал в своих заскорузлых ладонях новенькие крейцеры. Как так могло быть? Он с малых лет работает как вол, дожил до сорока лет и никогда не держал в руках столько денег. А тут сразу… и земли сколько хочешь, и две коровы! Эта Катрин – действительно очень умная и добрая императрица. Он, Иоганнес, умеет работать, у них там, в Русланд, будет новый, крепкий дом, много еды, и его Марта станет не такой тощей, как доска, а круглой, как фрау Геншер, а Анхен они выдадут замуж за хорошего, трудолюбивого человека, не такого, как сын этого бездельника кузена Франца. Семья Анхен будет жить рядом, а потом у Иоганнеса родятся внуки, много внуков…
На полученные крейцеры удалось купить всем теплую одежду и теплые одеяла – там, в Русланд, бывает холодно, – а те деньги, что остались, Марта зашила в укромное место. У Анхен припухли и покраснели глаза, зато младшие прыгали и кричали: «Мы едем в Русланд, мы едем в Русланд!» Соседи недоверчиво качали головами, и только молодой Руперт, что жил на другом конце улицы, расхрабрился и сказал, что тоже поедет в Русланд. Иоганнес обрадовался. Руперт недавно женился, у него жена молодая и здоровая, не то что у кузена Франца, и сам Руперт умеет работать, да и двумя семьями не так страшно ехать в незнакомую страну.
Дом и лошадь Берту оставляли кузену Францу. У Иоганнеса дом получше, вот только черепицу нужно перебрать и дверь починить, а то зимой дует из двери, и приходится завешивать ее одеялом.
– Если не вернемся, живи в нашем доме, только корми Берту хорошо, она уже немолодая, но еще сильная, а то ты свою лошадь кормил плохо, и она у тебя подохла.
Ехали в Любек на двух телегах – кузен Франц вернется домой с лошадьми и телегами. В Любеке Марта совсем оробела. Большой шумный город, у пристани стоят высоченные корабли, на них переброшены узкие мостки, и по этим мосткам непрерывным потоком, как муравьи, идут и идут грузчики с мешками на спинах. Среди них есть совсем черные, с вывороченными губами, как черти, прости меня, Господи. Есть узкоглазые, они непрерывно что-то жуют. На пристань с грохотом въезжают груженые телеги, от одной Марта едва увернулась, слава тебе, Господи. А рядом с пристанью – пивные, и там распутные девки в обнимку с матросами, глаза бы мои не видели такое, тьфу ты, прости меня, Господи. Анхен, что ты уставилась? Отвернись, пошли прочь отсюда! И много людей на пристани с узлами и мешками: из Гессена, из Померании, из Саксонии и даже из Баварии. Они тоже едут в Русланд и дожидаются погрузки. А потом началась погрузка, и по узким сходням нужно идти вверх, вверх, на страшную высоту. Марта посмотрела вниз, и закружилась голова, подогнулись и отказали ноги. Хорошо, что Иоганнес подхватил, не дал упасть, как только сердце не оборвалось?
Но самое страшное началось, когда корабль отвалил от пристани и вышел в море. Холодный северо-восточный ветер вдруг задул, засвистел в снастях, грязно-серое небо опустилось до самой мачты, а седые волны с неопрятными седыми космами гулко ударяли прямо в левую скулу корабля, отчего он весь содрогался, кренился вправо, а потом одним махом вздымался и снова проваливался в сизую пропасть, и сердце Марты тоже замирало и тоже ухало в пропасть. Двое суток переселенцы, бледно-зеленые от тусклого света и страданий, мучились на нижней палубе, а Марта молилась своему доброму Богу, чтоб он пощадил хотя бы их детей. Как хорошо было бы сейчас дома, и ничего, что дует из-под двери, можно завесить одеялом…
Марта забылась тревожным сном только к концу второй ночи, когда качка стала стихать. Проснулась она от тишины. Их корабль стоял неподвижно в густой серой мгле. Весь мир исчез, сузился до маленького пятнышка. Сверху, с бессильно обвисших парусов, капали крупные капли, тревожным красным пятном где-то наверху светился фонарь на мачте, и «бом-бом-бом» – непрерывно звонил корабельный колокол. Тоскливые колокольные звуки гасли в пелене тумана, и было непонятно, где они, куда делось море и когда все это кончится. Платок и юбка быстро набухли холодной сыростью, и Марта поспешила вниз. Время остановилось, переселенцы бесцельно, натыкаясь друг на друга, бродили среди узлов и мешков, ждали, ждали…
Светло-серая мгла сменилась темно-серой, а колокол продолжал бить: бом-бом-бом… А может быть, уже нет ни моря, ни неба, ни земли, и они уже никогда не увидят ни Русланд, ни родного дома, и это Бог наказывает их всех за упрямство Иоганнеса. Ну почему он не послушался соседей и даже пастора? Тот, очень приличный и умный, хотя и молодой, говорил, что нужно жить на земле предков. В голове Марты смешались дни и ночи, она засыпала, ей снились ужасные сны. Чернокожие грузчики и непотребные девки в жутком хороводе кружились вокруг нее, затягивая, увлекая Анхен и младших, ноги приросли к полу, туман спеленал руки, она звала Ганса, а вместо крика вырывалось