– Товарищ капитан, рядовой Вернер по вашему приказанию явился!
Быстро вытянуться, руки по швам, выпятить грудь, пожирая глазами начальство. Капитан морщится, машет рукой:
– Вольно, вольно, не ори. – Он прохаживается, руки за спину. – Ты… это… в институте учишься, так?
– Так точно, товарищ капитан!
– Да ладно, вольно, не кричи так. – Капитан еще прохаживается, наконец решается: – Тут, понимаешь, такое дело, помочь мне по математике нужно.
Берёзко – из белорусской деревни. Прошел войну, от рядового дослужился до младшего лейтенанта, прошел краткие командирские курсы, закончил войну старлеем, командиром роты, и был направлен сюда, в танковое училище. В войну все было просто и понятно, он делал свое привычное дело, а вот теперь, когда война закончилась… приходят молодые хлыщи-лейтенантики, еще молоко на губах, только из училища, и Берёзко ощущает свою заскорузлую малограмотность, его белорусские «бруки», «вперод» то и дело прорываются в речи, и эти лейтенантики плохо скрывают свои ухмылки. За добросовестную службу произвели Берёзко в капитаны, а дальше… ему скоро сорок, семья. Не станет майором – попросят в отставку, а что он будет делать на гражданке?.. А в майоры – только через высшие командирские курсы. Берёзко трусит начальства, и когда в роту приходит комбат подполковник Метелица, он теряется, суетливо шаркает подошвами (Стёпка тихонько: «Рядовой Махиборода, отнесешь сапоги капитана в починку»).
Герка с капитаном сидят за столом. В капитанскую голову никак не вмещается, что а плюс бэ умножить на а минус бэ получится а квадрат плюс бэ квадрат, и вообще, эти буквы, зачем они? Герка терпеливо объясняет, потом начинает терять терпение, повышать голос, капитан его осаживает: «Но-но, не забывайся!» – и они снова бредут по алгебраическим дебрям. Наконец звонок, конец занятия, капитан облегченно вздыхает: «Ладно, иди». Герка задерживается:
– Товарищ капитан, разрешите обратиться?
– Что у тебя там?
– Товарищ капитан, разрешите продолжить учебу в институте.
– Это как же так?
– Я же заочно. Разрешите не в ущерб службе заниматься.
– Ну, если не в ущерб… Ладно, разрешаю.
В коридоре Герку обступают:
– Что к тебе ротный пристал?
– Да по математике с ним занимался.
– Ну и как ротный?
– А, тупой, как сибирский валенок, – к восторгу солдат небрежно бросает Герка.
В боксах мирно спят гиганты – добрые зеленые динозавры – танки. Принюхиваются длинными хоботами пушек, поглядывают, посверкивая глазка́ми прицелов, ждут своих повелителей. Он приходит, маленький, в черном комбинезоне, одним ловким движением акробата, извернувшись, ногами вперед ввинчивается в люк, и зеленое чудовище оживает. Радостно взревев, шлепая лапами гусеничных траков, выползает из своего логова, повернувшись на месте на одной лапе, стальная громада ускоряется, спешит вырваться на простор, все быстрее, быстрее. Рев пятисотсильного зверя достигает апогея. А его повелитель, упершись колбасками шлемофона в броню, ухватившись за рычаги, смотрит в узкую щель перископа-триплекса. Гремят, стреляют торсионы катков, человек и машина сливаются в единое целое, и сорокатонный стальной вихрь, покорный воле маленького человека, мчится, сметая все препятствия, перелетает через канавы, взлетает на пригорки, и нет на свете силы, и нет на свете преграды, что могла бы остановить эту мощь.
Хозяева этих машин, их повелители и слуги – солдаты танкового батальона, механики-водители, наводчики орудий, заряжающие. Они любовно моют и чистят танки, солидольными шприцами набивают подшипники, смазывают все шарниры и суставы, щелочным раствором промывают стволы орудий после стрельб, а потом до зеркального блеска натирают их. А еще подметают территорию, булыжниками мостят танковые дороги, из глиняных саманов строят танковые боксы, а во время перекуров в курилках смолят газетные самокрутки с суровой солдатской махрой. Добродушные динозавры позволяют этому муравьиному люду залезать в свое нутро и там колдовать с ключами и отвертками, заполнять баки маслом и соляркой. Завтра – выезд. Завтра утром придет сюда на очередное занятие взвод курсантов – будущих офицеров. Майор с планшеткой на боку выстроит их перед стоящими по линейке танками и будет что-то долго объяснять, размахивая руками. Потом он крикнет: «По машинам!» – и курсанты, как стайка вспугнутых воробьев, разлетятся по экипажам, включится радио головной машины: «Раз-раз-раз, я сокол один, я сокол один, доложите готовность, доложите готовность, я сокол один, прием», и сразу эфир заполнится ответами: «Я сокол два, я сокол два, к выезду готов, я сокол два, прием», «Я сокол три»… И танки, строясь в змеящуюся колонну, потянутся к выездным воротам.
К курсантишкам солдаты относятся с оттенком сдержанного, снисходительного и уважительного презрения. Они, белая кость, без пяти минут офицеры, не умеют водить танки, боятся грязи, на обед получают белый хлеб и компот и курят не махорку, а сигареты «Прима». Зато сегодня можно неловкого курсанта обложить матом: мол, я сегодня главный в танке, знай свое место!
Длинный день клонится к вечеру, наступает блаженное личное солдатское время. Офицеры давно уехали домой, сержанты, устав глотничать, заперлись в старшинской каптерке. Солдаты стирают портянки и подворотнички, чистят пуговицы и сапоги, стучат костяшками домино «на вылет». Графов, вздыхая, пишет письмо жене в деревню. Герка тоже тужится над письмом домой. Писать совсем нечего, дни похожи один на другой, и он отделывается дежурным: «Все хорошо, здоровье в порядке, только замучили чирьи, вскакивают то на шее, то под мышкой». Мама подробно описывает все домашние события, и Герка томительно и сладко представляет… Топится печка, и пахнет мамиными пирогами с капустой. Приехал старший брат с женой, они сидят за столом, отец раскраснелся от выпитых рюмок, и Фредя с Машей запевают «Маричку». Ребята переписываются со своими девчонками. Вовка Олейник откровенно и обыденно рассказывает о своих связях с женщинами, в деревне все очень просто и обнаженно. Но если это так, то где же любовь, о которой пишут в романах и стихах? Герке очень хочется, чтобы кто-то там, на гражданке, думал о нем, он написал двум своим одноклассницам. Одна ответила. Она учится в медицинском, вчера у них было практическое занятие, резали мужской труп: «Один парень не выдержал, его вырвало, а я ничего, уже привыкаю. Боря Кириллин тоже в мединституте, на параллельном курсе. Генку Казакова отчислили с третьего курса горного за пьянку и драку в общежитии…» Герка пишет что-то о тяготах службы, но вся переписка какая-то натянутая, неинтересная и скоро иссякает.
– На вечернюю поверку… становись!
Наконец долгожданное «Отбой!». Выждав, когда казарма утихнет, Герка натягивает гимнастерку, достает из тумбочки учебники – прислали из дома, – тетради и пробирается в ленкомнату. Дневальному у входа – знак: «Молчи, не выдавай!» Разложены книги, и он погружается в изящные построения теории механизмов и машин.
Герка уже на третьем курсе. Заочное обучение – то же самообразование. Методист на кафедре высылает каждому заочнику программу и задания на контрольные работы, получает выполненные работы, отдает их на проверку и, если контрольные выполнены, посылает вызов на очередную сессию. Впрочем, если контрольные не выполнены, вызов посылается тоже. Заочник сам выбирает, кому, где, что и когда сдавать.
На заочном учатся в основном деды. Работает Иван Петрович мастером или конструктором уже много лет, и вот его вызывают в отдел кадров, и старый знакомый кадровик, отводя взгляд, начинает:
– Иван, ты, я знаю, работаешь хорошо, но тебе нужно иметь диплом, иначе мне никак не отбиться от министерства. На твое место мне навязывают молодого специалиста из института. Так ты давай, подавай документы на заочный. Все рекомендации я тебе сделаю.
И Иван Петрович переползает с курса на курс за два года, запинается на экзамене, и преподаватель из почтения к сединам, вздыхая, ставит ему тройку в зачетку, а когда лет через десять выходит на дипломный проект, у него оказываются несданными высшая математика за второй курс и ТОЭ за третий, и методист бегает и просит преподавателей поставить тройку, потому что теперь уже все равно…
Учебники и методички высылает бандеролями мама. В училище есть отделение почты, Герку там уже знает молодая почтальонша, выдает ему бандероли и принимает заказные письма в институт с выполненными контрольными работами.
Дверь ленкомнаты с треском распахивается, на пороге – Сергиенко. В подштанниках, с резко выпирающими мослами.
– Почему нарушаешь устав? Кто разрешил?
– Мне капитан Берёзко разрешил заниматься…
– Капитан Берёзко не может отменить устав! По уставу положен отбой, значит, отбой – для всех отбой! Собирай свои книжки, еще раз увижу – отберу!
Теперь Герка после отбоя терпеливо ждет полчаса, пока уснет казарма. Но на третью ночь Сергиенко снова поймал его с поличным, отобрал книги, методички, да еще наряд вне очередь выписал. Пришлось жаловаться взводному. Скрипнув зубами, сержант вернул свою добычу.
– Два часа после отбоя можешь читать свои книжки. Но я тебя достану все равно! Думаешь, самый умный?
Герка мыл полы гектарами, ходил в наряды на кухню, но продолжал делать контрольные, а солдаты с интересом наблюдали за неравной борьбой двух упрямцев и, конечно, болели за Герку.
Санкт-Петербург оказался немного похож на Любек: те же башенки, шпили, корабли, только весь завален снегом. На берегу их встречал хорошо одетый господин в меховой шапке. Он говорил на гамбургском диалекте и пообещал, что всех разместят в Ораниенбауме, это недалеко, там летом живет императрица, и там всем будет хорошо, а потом они поедут на юг, на большую реку Volga, только нужно немного подождать.
Опять ждать! Ждать Иоганнес не умел. Он истомился вынужденным бездельем и беспомощностью на корабле, он больше не хотел ждать! Хорошо одетый господин с