казал, что контора Опекунства по делам переселенцев находится недалеко, нужно пересечь две улицы, и там будет большой дом с колоннами.
На портале большого дома, над колоннами, летел ангел, похожий на маленькую Герду, и Иоганнес понял, что это хороший знак. Возле крыльца, рядом с ангелом, собралось много людей, Иоганнес услышал знакомую речь и подошел поближе.
– Нужно идти прямо к императрице! – кричал малорослый, одетый в городскую одежду. – И рассказать ей все.
– Ты в своем уме? Да кто тебя допустит к императрице? Даже в это Опекунство не прорваться, швейцар не пускает, гонит взашей. Там говорят: «Ищите барона Боренгарда, он вас вызвал», а где найти этого барона?
– Ну, я уже не могу. У меня маленькие дети, за вязанку хвороста местные дерут по крейцеру, за хлеб приходится платить впятеро, еще месяц, и у меня кончатся деньги.
Остальные хмуро молчали.
– Я прошу прощения, – протиснулся Иоганнес к тому, что в городской одежде, – мы только приехали, и мне сказали, что…
– Он только приехал! Ты откуда? Из Гессена? Мы здесь уже два месяца. – Малорослый был любителем поговорить. – Нас поселили в Ораниенбауме, там летом жила императрица и ее фрейлины, а теперь мы живем, где была казарма. Тех, что приехали раньше, отправили на поселение по реке, а потом реки замерзли, и нам сказали: «Ждите». А чего ждать? Там летние домики, очень холодно, еды нет…
Со стороны набережной послышался шум и крики. По улице мчалась тройка. Черный громадный коренник разбрасывал снежные комья, а белые, без единого пятнышка, пристяжные, склоняя лебединые шеи, стелились по сторонам. Толстый кучер в овчинном тулупе кричал: «Пади! Пади!» – и кнутом хлестал разбегавшийся люд. Перед крыльцом Опекунства он так осадил тройку, что черный жеребец всхрапнул и стал на дыбы. Из золоченой с гербами кареты выскочил гигант в собольей шубе. В распахе шубы виднелся шитый золотом мундир, увешанный звездами. И тотчас из дверей Опекунства на высокое крыльцо высыпал чиновный люд в зеленых мундирах, низко кланяющийся, шелестящий: «Ваше сияс-ство Григорь Григорьич». Великан устремил унизанный кольцами палец на толпу:
– Что за люди?
– Это немцы, ваше сиятельство, они только приехали, и мы…
– Врешь, сволочь! – Орлов сгреб чиновника одной рукой за грудки и поднял в воздух. – Мурыжишь здесь людей, а мне отвечать перед императрицей! Если еще такое увижу – пойдешь у меня в Берёзово пешком вшей кормить!
Легко, как щенка, он отшвырнул чиновника, брезгливо стащил с руки белую перчатку, бросил под ноги, с треском захлопнул дверь кареты. Кучер щелкнул кнутом, закричал: «Пади!» Тройка взяла с места и исчезла, оставив за собой облако снежной пыли.
Тотчас началась суета, переселенцам выдали деньги, много денег, и устроили на ночлег. Иоганнес вертел в руках монеты с вычеканенным профилем. Так вот какая она, императрица Катрин, не только мудрая, но и красивая. Нет, не зря Иоганнес поверил ей и приехал в Русланд!
Утром стали подъезжать сани, запряженные небольшими мохнатыми лошадками. Иоганнес с сомнением смотрел на лошадок. У них в Гессене лошади были большие и сильные. Разве смогут такие лошадки довезти их до реки Volga? Ему сказали, что это две тысячи миль! Но лошадки бежали резво, раскатывая сани на ухабах, дети весело кричали, показывая на высоченные заснеженные ели вдоль дороги, и даже Марта приободрилась. Только перед встречными по дороге избами, которые здесь смешно назывались «трак-тир», лошадки замедляли ход и потом совсем останавливались. Ямщики, одетые в толстые армяки, оборачивались и смущенно показывали что-то руками. Наконец Иоганнес понял: нужно дать немножко денег. Ямщики обрадованно выскакивали из саней, скоро возвращались раскрасневшиеся и веселые, и лошадки снова бежали вперед по накатанной дороге. Ночевать останавливались на постоялых дворах. За большой стол из темных неровных досок усаживались все постояльцы. Дородная хозяйка постоялого двора рогатой палкой – ухватом, так ее называли – вытаскивала из печи и ставила на стол большие чугуны, пышущие паром, с капустной похлебкой, которую здесь называют shchi, и грютцелем, который русские называют kasha. От тепла жарко натопленной печи слипаются глаза, и Марта укладывает Карлушу и Герду на лавках, что стоят вдоль стен. Ночью на них набрасываются насекомые, живущие в щелях русских изб, и утром Марта смазывает расчесанные детские щечки гусиным жиром и успокаивает: «Потерпите, скоро приедем».
Иоганнесу не спится, он выходит во двор. Светит луна, хрупают сеном лошади. Иоганнес треплет их по холкам. Они оказались очень выносливы. И им нипочем русская зима. Интересно, как такая лошадка потащит плуг? Там, на Волге, у Иоганнеса будет две, нет, три таких лошадки. У русских теплые дома, они их делают из больших бревен, но ставят прямо на землю. Это неправильно, дом скоро подгниет и покосится. Старый мастер Иохим говорил ему, что нужно делать хороший каменный фундамент, тогда дом будет стоять долго. Русские делают крышу из соломы, просто сваливают ее кучей, и ветер треплет ее. Иоганнес будет делать крышу из тростника, его нужно хорошо высушить и пучки крепко привязывать к стропилам. Еще русские ставят дома слишком близко друг к другу. Если случится пожар, огонь перекинется на соседний дом, и сгорит вся деревня. Светит луна, хрупают сеном лошади, ямщики спят в санях, зарывшись в сено… Иоганнес посеет табак, высушит его, он будет сидеть вечером на скамейке перед своим домом и набивать своим табаком трубку, к нему подойдет Руперт, Иоганнес угостит его табаком, они будут сидеть рядом и говорить, как правильно они сделали, что поехали в Русланд.
Чем дальше на юг продвигались повозки, тем теплее становилось. Кончились леса, и Иоганнес во все глаза смотрел на широкие пространства. Столько земли, никем не занятой, невспаханной! Солнце начало пригревать, снег оседал, и от проталин поднимался розовый пар. Земля была черной, она ждала плуга. Проталины появились и на дороге, и уставшие лошадки еле тащили сани по растаявшей грязи.
– Эвона Саратов! – Обернувшийся ямщик указал кнутовищем на холм на горизонте. – Конец, значить, путе!
Лошадки взбодрились и скоро докатили до Саратова, быстро выгрузили поселенцев прямо в грязь и быстро повернули назад – нужно торопиться, а то дорогу совсем развезет.
Низкими домишками поселение теснилось на круглом холме Сарытау, кривыми улочками сбегало к высокому берегу заснеженной Волги, блеяло овцами. У коновязи на привязи стояли два диковинных зверя. Высоченные, грязно-желтые, с клочьями свалявшейся шерсти и двумя горбами на спине, они презрительно смотрели на приезжих сверху вниз, их челюсти непрерывно двигались вправо-влево, и сено клочками свисало с губ. Весеннее солнце грело вовсю, растапливая смешанный с навозом снег на кучах, окружавших поселение, и стая тощих собак рвала оттаявший труп лошади, растаскивала куски лошадиной плоти, дралась в грязи. Кучи отвратительно пахли. Как можно жить в такой нечистоте? У них там, на родине, бургомистр строго наказывал за валяющийся мусор, правда, когда началась эта проклятая война, пропала и власть, и порядок, и некому стало штрафовать пьяницу Фрица, который жил на дальнем конце улицы.
Справа, ближе к реке, отделенные от поселения дорогой, виднелись полуноры-полудома. Там горели костры, у костров толпились люди, и оттуда к приехавшим шла странная фигура. Это была старуха, одетая в рваное мужское пальто, подпоясанное веревкой, ее седые космы свисали на лицо из-под черного платка. Старуха подошла ближе, и Марта увидела, что это вовсе не старуха. Это была женщина одних с Мартой лет, очень худая. На ее пепельно-бледном, мертвенном лице жили глаза в темных подглазьях, они сверлили Марту. Женщина остановилась и молча смотрела на Марту, потом перевела взгляд на жавшихся к ней детей, и грязный костлявый палец уставился прямо ей в лицо.
– Приехали! Зачем вы сюда приехали? Убирайтесь отсюда, пока живы ваши дети! – Голос женщины срывался, прерывался надсадным кашлем. – Вы приехали, чтобы ваших детей закопали в эту землю? Но им будет холодно там, очень холодно!
К женщине уже бежал молодой человек с копной светлых волос.
– Тетушка, тетушка, пойдемте. – Юноша обнял женщину, гладил по плечам, и та покорно повернулась. Юноша оглянулся: – Вы простите ее, она немножко не в себе. Меня зовут Вольфганг, я отведу ее домой и вернусь.
Вольфганг вернулся очень скоро. Он был такой аккуратный, его простая одежда была заштопанной в нескольких местах, но чистой, и даже башмаки, несмотря на весеннюю грязь, каким-то чудом оставались чистыми.
– Я вижу, что вы только что приехали и ничего здесь не знаете. – Вольфганг застенчиво улыбнулся. – Мы живем в Саратове уже давно, с осени, я уже немного знаю русский язык и, если нужно, постараюсь вам помочь.
Я рано стал сиротой. Мои родители умерли, когда мне было пять лет, и я воспитывался у тетушки, младшей сестры моей бедной мамы. Тетушка и дядя Эрни взяли меня в свою семью как родного. Дядя Эрни был очень хорошим столяром, у него было много работы, и вся семья, а у них кроме меня было еще трое младших, жила сытно. Тетушка хотела, чтобы я стал пастором, и я учился в школе. Потом началась война, и у дяди совсем не стало работы. К нам приходили вербовщики от прусского императора, но дядя Эрни наотрез отказался идти воевать. Тогда они вернулись втроем, схватили дядю, связали и увезли в телеге. Тетушка плакала, умоляла, но что она могла поделать с тремя здоровенными пруссаками? Один из них хлестнул тетушку кнутом и захохотал: «Твой муж – дурак! Не захотел служить императору за деньги – послужит бесплатно!»
Полтора года мы ничего не знали о дяде Эрни, а потом он вернулся в прусском мундире, с пустым ранцем и с рукой на перевязи. Осколком снаряда ему искалечило правую руку, и теперь он не мог столярничать. Дядя ничего не рассказал о том, что с ним было, только сидел за столом, обхватив голову здоровой рукой, и слезы катились по его лицу. Я стал давать частные уроки, тетя Анель брала белье в стирку, но денег не хватало, и когда стали говорить о переселении в Россию, дядя сказал, что больше не хочет жить в этой проклятой Богом стране. Рука у дяди немного зажила, и мы всей семьей поплыли в Россию.