щал землю, но были видны тушки серебристых рыбин. Отец подумал, что он спит и ему это снится.
– Приснится же такое, – как он потом рассказывал.
Но это был не сон. Он поднял рыбину, понюхал – не воняет, значит, свежая, и, какая была эта рыба, он не знал. Отец уже забыл, зачем вышел во двор. Задрожали руки, в висках застучало. Он быстро зашёл в дом, разбудил маму со словами:
– Мать, вставай, одевайся, там во дворе кругом рыба лежит.
– Какая ещё рыба, ты в своём уме? – сказала мама, недовольная тем, что её разбудили.
– Я тебе сказал, вставай скорей, идём рыбу собирать, – настаивал на своём отец.
Маме ничего не оставалось делать, как встать, одеться и идти во двор. Действительно кругом валялась рыба. Мама подняла одну, понюхала, присмотрелась.
– Да это же судаки! Самые настоящие! Откуда они тут взялись?
– Не знаю, – ответил отец. – Давай лучше скорее собирать, пока темно. Неси холщовые мешки, пока соседи не проснулись.
Родители насобирали два мешка рыбы по всему подворью и с огорода. Рыба была немного побитая и некоторая без чешуи.
– Да, здесь одни судаки, другой нет, – уверенно сказала мама, больше разбиравшаяся в рыбе.
– Тише, ты, а то соседи услышат, – посоветовал отец. – Вдруг кто из соседей увидит, спросит, откуда рыбу взяли, доложат милиции, тогда придётся всю рыбу отдать. Да и никто не поверит, что она сама к нам «приплыла» во двор и в огород, – не унимался от волнения отец.
Обойдя весь двор и огород, собрали всю рыбу. Удивительно, что у соседей не было видно рыбы на земле.
– Странно всё это. Кто мог разбросать рыбу по огороду? – переговаривались родители.
Мешки с судаками спустили в подвал, а утром, к открытию магазина, мама пошла за солью. Родители помыли рыбу в корыте, засолили и сложили в бочки. Мы тогда целую зиму ели солёную рыбу, вымачивая её в воде. Весной она уже поржавела, но всё равно ели с картошкой и никому не рассказывали, откуда у нас было столько рыбы.
Столько времени прошло с тех пор, но так никто и не узнал, откуда взялась рыба.
Это точно с неба. Господь послал.
Земля с могилки
Мой отец родом из станицы Джерелиевской Краснодарского края. Там проживали его многочисленные родственники. У дедушки моего отца (кулака) было четырнадцать детей, у его отца – семеро детей. Нас у отца было шестеро детей (умерла девочка шести лет). Осталось пятеро. Было и большое хозяйство, чтобы прокормить огромную семью. Все трудились, как говорили, от зари до зари. В хозяйстве были лошади, коровы, овцы, домашняя птица. Нанимали помощников в хозяйство – пастухов и рабочих в коровник и в конюшню.
И вот в 1930 году по указу Ежова были раскулачены такие семьи и обобраны до нитки. Моего отца, как главу кулацкого хозяйства (так было написано в справке, которую мне выслали из архива), и его трёх братьев отправили в ссылку на север Урала, в Североуральск. Работали на лесоповале, а старший брат отца умер в карцере – при росте 185 см весил 37 кг – от голода. Посадили его туда за неповиновение. Через несколько лет им разрешили там поселиться, завести семью. В 1936 году отец познакомился с нашей будущей мамой, местной жительницей. В 1937 году у них родился сын. В 1943-м – второй сын. На войну таких, как отец, не брали.
Оба работали на стекольном заводе вместе с детьми. Дети спали тут же, у станков, в ящиках. Работали почти круглосуточно. Несколько часов на сон – и снова за работу. В 1946 году родилась дочь. Назвали её Валей. Я родилась в 1949 году, когда они уже покинули место ссылки и уехали к маминой сестре в Ростовскую область. В 1952 году умерла моя сестра Валя от золотухи. Мы обе болели, гнило тело, но я чудом выжила, а Валюшка умерла.
В 1957 году наша семья переехала жить в Керчь. Уже тогда было в нашей семье четыре мальчика и я – девочка. Родители получили участок земли под строительство дома. Дом строился медленно. Отец болел часто после ссылки. У него было опущение желудка от тяжёлой работы, дали крошечную пенсию, но физически он работать уже не мог, только в охране, но дом приходилось строить вместе с сыновьями, и я помогала строгать доски, подавать стройматериалы.
Мама тосковала по родным. Попросила разрешения поехать к сестре. Оттуда она привезла землю в платочке с Валиной могилки, чтобы быть ближе со своей дочерью, чтобы меньше тосковалось, не зная о том, что этого делать ни в коем случае нельзя.
И вот после её приезда у нас в доме начались неприятности. Можно сказать, горе одно за другим.
Отец не пил и не курил, но был очень ревнивым. Мама была красивой женщиной, несмотря на шесть родов, одевалась красиво. Так как сама всё шила себе и нам, ещё и подрабатывала шитьём. Однажды на работе у отца открылось желудочное кровотечение, и его на скорой увезли в больницу. Почти месяц лечился. Осенью соседи провожали сына в армию и попросили маму помочь приготовить на столы. Мама вкусно умела готовить. В разгар веселья отец приревновал маму к соседу, который был со своей женой тут же, схватил нож и вонзил ей в грудь. Веселье на этом закончилось. Маму увезли на скорой в больницу, а отца – в милицию. Маму спасли, а отца посадили на шесть лет в тюрьму, где он скончался после трёх лет заточения. Нас, троих детей, отправили в интернат, старший был в армии. А средний учился в ФЗО, там и жил, в общежитии. Мама получила инвалидность и не могла работать. Дом не достроен. Половину дома мама продала, свою часть, и купила маленький домик, где можно было жить, боялась, что отец вернётся из тюрьмы. Нас с интерната не забрала. Если бы она знала, что он не вернётся, то не продала бы свою часть дома. Но дело было сделано.
На этом горе и беда не закончились. В половине дома отца умерла хозяйка. Другую половину дома также продали, но и там умирали новые хозяева, по разным причинам, ещё совсем молодые. Умерли два моих родных брата совсем молодыми. Старший утонул, а младшего убили. За несколько лет там умерло двенадцать человек. Люди стали бояться жить в этом доме. Приглашали несколько раз разных батюшек освятить дом, но по каким-то причинам ни один не приехал. Дом стал могилой. По сей день там никто не живёт. Он сгнил, как гроб. Его обходят стороной. Даже бомжи там не хотят жить.
Вот так, по незнанию, поступила моя мама. Если бы она знала, что землю с кладбища домой приносить нельзя.
Царствие ей Небесное.
Старик
Впервые дед зашёл во храм.
Он никогда здесь не был в жизни.
Ходил по разным он местам,
Не страшен был ему день зимний.
Недавно он похоронил
Свою любимую супругу.
Полвека с ней в любви прожил,
И помогали всем, друг другу.
Жена ходила в храм одна.
Он не ходил – ей не перечил,
Но вот, когда ушла она,
Дед как бы храм в селе заметил.
И здесь стоит он в стороне,
Рассматривает лишь иконы.
«Как помолиться, – думал, – мне?
Кому здесь, в храме, бьют поклоны?»
Старик трясущейся рукой
Коснулся лба. Да, он крестился,
И слёзы потекли рекой.
Впервые в жизни он молился.
Церковный хор
Церковный хор пел в ночь род Рождество,
Летели ввысь божественные звуки,
В них вера, и рожденья торжество,
И матери ласкающие руки.
В сердцах у всех был неземной покой,
Захватывал легко, самозабвенно.
И песнь лилась святая в мир ночной
В порыве душ, в полёте вдохновенья.
И сладострастные неслись слова.
Храм пел, сиял и заливался звоном.
И пели золотые купола,
И мирт слезой разлился по иконам.
Лампадка
Кто иль что мне не даёт ночами сна?
Но со мной не спит в углу лампадка,
Знает, что душа моя повреждена,
И ворчит потёртая тетрадка —
Вновь скрипит по ней мой старый карандаш,
Словно в нём сидит давно заноза.
Строки на бумаге, словно патронташ,
А под утро – вытираю слёзы.
Как прожить сгорающий остаток лет?
И горит лампадка во вселенной.
Бодро я встречаю утренний рассвет,
Счастьем мироточит день весенний.
Исцелил в ночи свет Божьего огня.
Слов ночных читаю вереницы.
Господи! Прости Ты грешную меня!
Снова я шепчу молитв частицы.
Исповедальное
Господь! К Тебе на исповедь пришла.
Прости, что неуверенно общаюсь.
Пусть в долгой жизни было много зла,
Я с храмом никогда не распрощаюсь.
Прости, что редко приходила в храм,
Нечасто искренне всегда молилась,
Но зажигала свечи молча там
И за усопших я всегда крестилась.
Тебе могла бы многое сказать,
От глаз твоих скрываясь малодушно,
А Ты не мог меня не наказать.
Пришла сюда не потому, что скучно,
Пришла к Тебе прощения просить.
Да, я была в житейской катастрофе,
А Ты был на чудовищной Голгофе,
Но знаю, сможешь Ты меня простить.
В храме
Ты в храм приходишь помолиться,
Очистить душу от своих грехов.
Тут слово Божье золотится —
Не закрывают душу на засов.
Тут облегчат твои печали,
Научат и земную жизнь любить,
Чтоб лёгкими дороги стали,
Чтоб скверну и страданья смог забыть.
Устал от жизненной ты битвы?
С иззябшей, одинокой ты душой?
Познаешь тут цену молитвы,
От мук избавит Покровитель твой,