Чрез деревьев коридоры.
Вижу: город предо мной,
Где-то там мой домовой.
Всё в асфальте, всё в бетоне,
Где Кузьма, в каком он доме?
Вдруг последний раз из туч
Месяц бросил длинный луч
И в мгновение одно
Указал им на окно…
Утро в городе настало.
Загудели три вокзала.
Люди на работу встали,
Двери в доме застучали.
Мы стоим с котом вдвоём,
Лишь одну мы дверку ждём.
«Котик, ты не подведи,
А мгновение найди
Проскочить в квартиру тенью.
Всё, беги! Тебе везенья!»
Дверь открылась. Котик смог
Просочиться между ног,
За цветком в углу укрылся
И на время затаился.
Тут же щёлкнули замки,
Застучали башмаки,
Где-то скрипнул пола лак,
Кто-то кашлянул в кулак,
Шумный лифт закрылся лихо,
И за дверью стало тихо…
Котик робко огляделся:
Где Кузьма, куда он делся?!
Под кроватью нет его,
Ни за шкафом, ни в трюмо,
Под диваном тоже пусто,
И под тумбочкой не густо.
Ни за ёлочкой нарядной,
Ни за пуфиком в парадной,
Ни за веником в углу,
Ни в коробке на полу.
«Мог ли месяц ошибиться? —
Котик думою томится,
Обходя кругом жасмин. —
Где же этот блудный сын?!»
Вдруг он уши навострил
И усами заводил.
Видит: сверху в дымоходе
Шевельнулось что-то вроде:
Там ни мёртвый, ни живой
Притаился домовой:
Весь чумазый, в чёрной саже.
Вот те раз! Нашлась пропажа!
Этот день был будто вечен,
Наконец настал и вечер.
Люди снова стали топать,
Двери снова стали хлопать.
И моя открылась дверь,
А оттуда, верь – не верь,
Будто на коне своём,
Кузька выехал верхом.
Вот все трое мы обнялись
И от счастья разрыдались.
Плачет Кузька мой: «Прости,
Как я мог от вас уйти?!
Возвращаться было поздно, —
Кузька кается мне слёзно. —
По тропе я ночью брёл
И до города добрёл,
А затем прокрался в дом
Незаметно и тайком.
А когда один остался,
Я на шторах покатался,
Погремел в шкафу посудой,
Телефон назвал занудой.
Съел затем кусок ватрушки,
В чьи-то поиграл игрушки,
В ванной простирнул носочки,
Из ковша полил цветочки,
Накидал подушек горкой
И хрущу румяной коркой.
Тут замок в прихожей щёлкнул,
Вспыхнул свет, пролезши в щёлку.
Дверь тихонечко открылась,
Глядь: семейка объявилась.
Я тогда догрыз ватрушку,
На комод поставил кружку,
В шар мохнатый превратился
И с подушек вниз скатился.
Вдруг раздался жуткий визг,
Хуже, чем мышиный писк.
Заорали на дом весь:
"Барабашка скрылся здесь!"
Сам его я испугался,
С ходу в дымоход забрался,
Третий день уж здесь сижу,
Через дырочки гляжу.
Слушай, только, правда, Вань,
Обижаться перестань.
То, что трое нас, смирился
И с котом я подружился,
Свою ревность осознал,
Лапу я ему пожал.
Так пошли скорей домой», —
Меня просит домовой…
Что ж, читатель мой любезный,
Путь прошли мы интересный.
И теперь в конце дороги
Подвести должны итоги.
Дело близится к развязке.
Но без были нету сказки.
И в краю как будешь нашем,
Мы тебе и дом покажем,
И кота, и домовёнка,
И нахального мышонка.
В поле тучном – волны хлеба,
Как платок крестьянский, небо,
Старый камень придорожный
И развилки выбор сложный.
Я же с вами не прощаюсь,
А по-честному признаюсь,
Что героев наших скоро
Ожидают к морю сборы.
Наберись, мой друг, терпенья
И готовься к приключеньям.
Уж плетутся Кузькой сети,
Да всё больше слов о лете…
Конец
Закон джунглей
В «Декамероне» Боккаччо чума смывает все законы и старые правила, «выравнивая площадку». Боккаччо как бы говорит нам, что существуют разные нравственности и они зависят от обстоятельств. Но согласен ли Творец с таким человеческим умозаключением? Возможно ли попрание Закона со ссылкой на экстремальные обстоятельства или нужно до конца уповать на милость и помощь Всевышнего?.. Вот вопрос, который в «Законе Джунглей» встал ребром между Львом и кровожадной Пумой…
Добро пожаловать в сельву!
I часть
И кто это там смеет утверждать, что Солнышко ласковое?!
Джунгли. Лианы вьются.
Речка с тёмной водой.
Звери пришли напиться
К речке на водопой.
Жирафы и обезьяны,
Мангусты, тушканчик каждый,
Верблюды, козлы и бараны —
Все изнывают от жажды.
Скачет сайгак вприпрыжку,
Щебень копытит звонко,
Рядом несёт мартышка
В жёлтых зубах мартышонка.
Катятся мелкие камни
С берега в мутные волны:
«Ну-ка подвиньтесь, лани!» —
Волк проворчал беззлобно.
И у воды теснятся,
Пьют от велика до мала
Смело, за жизнь не боятся —
Ведь перемирье настало!
А на откосе песчаном
В мантии пышной своей
Властно следит за стадом
Грозный царь всех зверей.
Твёрд его профиль гордый,
Великолепна грива,
Звери в глаза ему смотрят
Трепетно и льстиво.
Хвостом перед ним виляют,
Юлой перед ним юлят.
Все потому, что знают
Джунглей они царя.
Лев же невозмутимо,
Щурясь, глядит на небо:
Ни одного пилигрима —
Облачка – ну хоть где бы!
Рядом змея прошуршала
Хрусткой и ломкой отавой;
Пекло камыш иссушало
До сердцевины самой.
Сбросило листья махуа,
Птицы кричат тоскливо,
Солнце дрожит, как муха,
В адской жаре пугливо.
Лев обратился к зверям:
«Небо смогли мы прогневать!
Я к вековым деревьям
Предков иду проведать.
Бейте, слоны, в барабаны,
Цапли венки пусть вяжут,
Пойте богам осанны,
Ждём, что нам кости скажут».
В роще священной куллу
Снадобье вылил «муфуго».
В такт барабанному гулу
Кубок потряс из бука.
Бросив гадальные кости
Разом на козью шкуру,
Ни в торжестве лев, ни в злости,
Прямо как мудрый гуру.
От нетерпения шуму
Звери подняли немало.
Лишь кровожадная Пума
Молча одна стояла.
«Срок наконец-то указан, —
Лев произносит вслух, —
Ливень спасительный в шраван
Даст нам Великий Дух».
Звери хвалебные гимны
Радостно пели вождю.
Знают, что хлынут ливни,
Верят, что быть дождю.
К царской его пещере
Тащат они дары,
В истине древних поверий,
В правилах жизни-игры.
Ведь это известно давно
Кобрам, гаурам, медведям:
Всё, что вождю суждено, —
И суждено его зверям.
II часть
Мёртвые правят живыми.
Годы проходят мерно,
Медленно время тлеет.
В жизни закономерно
Всё на Земле стареет.
Лев тяжелей стал немного,
Бороду отпустил.
Так же лежит у истока,
Лапу в реку опустил.
Но не река уж это.
Русло её пересохло.
В самое жаркое лето
С солнцем, как алая свёкла.
Всё, что оставило солнце
От изобильного русла, —
С грязной водой болотце,
Выжатой пеклом в сусло.
Лев на своём помосте
Кубок потряс – грааль,
Бросив гадальные кости.
Смотрит задумчиво вдаль.
Жёлтое марево скрыло
Горы, холмы. К косогору
Пыль раскалённого ила
Видно сквозь марево взору.
Это бредут гауры,
Сгорбясь, издалека.
Выцвели бурые шкуры,
Впали, ввалились бока.
Клубы тяжёлой пыли
Густо покрыли солнце.
Знает лев: звери решили
С жажды идти на болотце.
Еле бредут и протяжно
В марево скорбно мычат.
Солнце палящее страшно
Свой совершает обряд.
Всё покорилось зною;
Стало махуа похоже,
Сбросив кору с листвою,
На сухожилья без кожи.
В берег впиявились корни —
Злые старушечьи пальцы, —
Рядом на выжженном дёрне
Сохнут жуки-страдальцы.
А у воды у мутной
Столпотворенье такое!
В сени тенистой, приютной
Все как в Ковчеге у Ноя.
Словно деля наследство,
Зебры, волки, бегемоты
Вместе, не зря на соседство,
Жадно лакают воду.
Хищник, жуя растенья,
Грязной водой запивая,
Знает, что лев примиренье
Издал, повелевая.
ВДРУГ… завоняло кровью —
Это без лишнего шума,
Скрывшись за спину воловью,
Съела мартышку пума.
Лев потянул тогда воздух,
Гневом глаза запылали,
Скрежет когтей его острых
Схож был со скрежетом стали:
«Сердце твоё кошачье
Стало змеиным схроном.
Здесь даже жизнь лягушачья
Защищена Законом».
Хищно она ухмыльнулась
В этот палящий зной,
Нагло в лицо усмехнулась:
«Что мне закон пустой?!
Списаны все законы —
Старые предрассудки,
Жить теперь будем по новой,
Сильному – карты в руки.
Засуха, Лев, опалила
Мёртвым дыханьем порядки,
Засуха освободила
От надоевшей оглядки.
Что мне, старик, тебя слушать,
Что подчиняться тебе,
Если хочу я кушать —
Пищу беру себе».
Замерло всё в мгновение,
Всё замолчало, притихло…
Жуткое оцепенение
Джунгли на время постигло.
Взгляды врагов скрестились,
Будто в бою секиры.
И в напряженье застыли
Бога войны кумиры.
Звери, дрожа от страха,
Бросились наутёк.
Взмокла на мышке рубаха,
Заяц залез под пенёк.
Горный баран заблеял,
Кричит, удирая: «Бэ-э-э,
Мне суховей навеял,
Чую, что быть беде».
Ну а пришлые гауры,
Счастье отмерив милью,
Стадом спасали шкуры
В мареве с рыжей пылью.
Лев на неспешных лапах
К Пуме навстречу шагнул.
Джунглей вдохнул он запах,
Царскою гривой мотнул.
Взором обвёл он джунгли
Мудрые… юные вечно…
Жалко, что времени угли
Пыхнули так быстротечно.
Всё здесь знакомо с детства,
Всюду – его владенья;
Предков приняв наследство,
Принял зверям служенье.
В храме, покрытом златом,
С джунглями он венчался.
Быть и отцом, и братом
Зверям своим поклялся.
«Пума, мне кости сказали:
Засуха кончится в шраван.
Предков твоих скрижали
Не облекай ты в саван.
Не наделяй себя богом
И не считай себя лучшей.
Будешь наказана строго
Силою неба жгущей».
И вырвался с рыком гнев!
Бились насмерть, без продыху
Пума и старый Лев,
Как два слона за слониху.
III часть
Трусость – несомненно,
один из самых страшных пороков.
Джунгли. Лианы вьются.
Палит две луны уж зной.
Звери пришли напиться
К речке на водопой.
А у реки той Пума
Скалит клыкастую пасть,
Кажет острые зубы,
Держит свою там власть.
Кучею сбились звери,
Всем очень хочется пить,
Но Пуме никто не верит,
Ведь может она убить.
И расходились в джунгли,
В пекле глухом задыхаясь.
Медленно развернулись
И побрели, шатаясь.
IV часть
Что бы ни случилось с Землёй -
случится и с детьми Земли.
Джунгли. Лианы не вьются.
Ливни не наступили.
Пума лежит, задохнувшись,
На раскалённом иле.
Смотрят пустые глазницы
На беспощадное солнце —
Небо не дало водицы,
Небо сожгло болотце.
Русло в тот зной чадящий
Коркой покрылось прочной,
А ручеёк поящий
Впадиной стал бессточной.
Ветер листву бесцельно
В чёрном метёт редколесье.
Солнце одно безраздельно
Властвует в поднебесье.
И это известно давно
Кобрам, гаурам, медведям:
Всё, что Земле суждено, —
И суждено её детям.
Конец