Заканчивали проверку сетей при свете фар, Николай острым охотничьим ножом распорол попавших налимов, вырезал печень, а их оттолкнул в сторону ногой со словами:
– Пускай полакомятся песцы, а то грызут лед с примерзшей икрой.
Я вспомнил песца, бежавшего перед машиной, за которым гнался Володя. Он, видимо, вышел на лед полакомиться рыбьей икрой, примерзшей около лунок.
Сложив рыбу в мешки и погрузив в машину, мы поехали варить уху.
От ухи из осетрины по дому разносился приятный знакомый запах и возбуждал аппетит. У плиты орудовал Николай, он знал все тонкости приготовления этого, казалось бы, простого блюда. Когда на столе оказалась большая кастрюля наваристой ароматной ухи, Сергей уже успел мелко нарезать репчатый лук и приготовить строганину из сига. Он потер руки, на его лице промелькнула улыбка от предчувствия хорошего застолья. Николай налил в кружки спирт и произнес:
– С полем, друзья, как говорят охотники.
– Пусть такая рыбалка будет всегда, – поддержал его Сергей.
После мороза в теплом помещении было уютно и приятно сидеть среди друзей. Проголодавшись, мы без остановки работали ложками и обменивались короткими репликами. Постепенно разговор зашел о богатстве здешних мест. Володя спросил:
– Сколько лет, интересно, Носовой?
– Это одному богу известно, – ответил Николай. – По преданию, ее основали поморы несколько веков тому назад. Они все участки суши, выдвинутые в море, называли носами. Вот и наш мыс назвали носом, постепенно название перешло на деревню. Их привлекали в эти края обилие пушного зверя и торговля с местным населением.
– Значит, ты – потомок поморов? – спросил я.
– Возможно, – неуверенно ответил он, – во всяком случае, мой дед и отец родились здесь.
– По твоим словам выходит, что Носовая старше Туруханска?
– Получается, что так. Отец рассказывал про старые времена, когда основным занятием мужского населения был промысел соболя, белки и песца. Добывали пушнины много, у каждого охотника в тайге было свое зимовье, иногда не одно, уходили на промысел надолго, на весь сезон.
– Такая жизнь не каждому понравится – жить полгода без семьи.
– Другой жизни в те времена мужчины не представляли. К семьям периодически выходили из леса, привозили оленину, мылись в бане, общались с семьей и вновь уходили в тайгу. Весной на пароходах приходили купцы из Красноярска, вели обмен муки, соли, сахара и других продуктов на пушнину. Каждый старался запастись продуктами и всем необходимым до будущей весны. Начинался длинный праздник.
Этот разговор навеял Николаю воспоминания, и он неожиданно спросил:
– Знаете, чего бы я сейчас хотел?
– Поведай – узна́ем, – сказал Володя.
– Мне хотелось бы оказаться в детстве, здесь, в своем доме.
– А выпить ты еще не хочешь? – с подначкой спросил Сергей.
– Нет, не хочу, – ответил он и продолжил: – До войны детство было радостным и счастливым. Мы, ребятня, с нетерпением ждали прихода весны. Вода в Енисее поднималась более чем на десять метров, заливала все низкие места. Прилетали долгожданные гуси и утки, тысячи различных пород куликов, их можно было встретить в любой луже. Каких только пород тут не было! Кулички-турухтаны окрашены во все цвета радуги. Я охотился на куличков из лука со стрелами.
Взрослые отправлялись на охоту за гусями. Южнее деревни протекает река Носовая. С подъемом воды в Енисее ее течение устремляется вспять, заливает многочисленные озера и болота, вместе с водой заходит множество рыбы на икромет. Охотники без усилий на лодках, подгоняемых течением, доплывали до тундры. Когда вода начинала спадать, они вновь по течению спускались по реке, привозили гусей и разной рыбы. После длительного отсутствия в селе мужчины шли в бани попариться, а для женщин начиналась трудная, но приятная работа. Они теребили гусей, солили и вялили рыбу.
– Вот бы так поохотиться, – мечтательно произнес Володя.
– Кто вам мешает? Возьмите весной отпуск и приезжайте, – сказал Сергей. – Только заезжать надо по льду, до ледохода.
– Очень заманчиво, надо подумать.
– Как жилось в войну? – спросил я Николая.
– Мне было четырнадцать лет. В этом возрасте все ребята уже прекрасно плавали на ветках и ставили сети на заливных местах и в озерах. (Ветками называются маленькие лодки, выдолбленные из ствола дерева.) На Енисей нам выплывать запрещалось. Мы и сами понимали, что против течения нам не выплыть. Женщины и старики объединились в артель и ловили рыбу для фронта. Хлеба практически не было, жили на рыбе и ягодах. Собирать ягоды входило в обязанности детей, матери были заняты в артели. Бруснику и клюкву хранили в бочках, заливая водой.
– Гнус не заедал?
– Не помню, чтобы мы боялись гнуса. Отпугивающих средств не было, девочки повязывались платками, ребята носили куртки с капюшонами. Наверное, был иммунитет от комаров и гнуса.
В жарко натопленном помещении меня разморило и потянуло ко сну. Я оделся и вышел на крыльцо охладиться.
Небо было усыпано звездами, ярко блестевшими на фоне темно-голубого неба, полная луна заливала нежно-желтым светом белоснежную равнину Енисея. Мороз крепчал, время от времени слышались глухие разрывы от трескавшегося льда. Узкая полоска неба на северной стороне, в районе Дудинки, озарялась мягким ровным светом. Внезапно из-за горизонта загорелись и прорвались вверх зеленовато-желтые стрелы могучих «прожекторов». Они становились все ярче и ярче, то разрастались, то судорожно сжимались, вспыхивали и гасли. Наконец вся северная сторона неба захватывалась холодным пожаром. Стало светлее, отчетливее просматривались очертания противоположного берега реки.
Торжественное безмолвие полярной ночи нарушил звон колокольчиков, приближавшийся с юга. По Енисею поднималось облако снежной пыли от копыт многих оленей. Табун сопровождало несколько нарт, в которые было запряжено по два оленя. Они неслись словно птицы, едва касаясь копытами снега, их ноги мелькали, как спицы в колесе, сливаясь в одну плоскость. На звон колокольчиков на крыльцо выскочили мои друзья. Заметив людей у дома, ездоки хореями – длинными палками – направили оленей к берегу и остановились против нас. Животные тяжело дышали, из ноздрей струился пар, шерсть серебрилась инеем. С нарт поднялись люди, похожие на копны сена. Они были одеты в сакуи – национальную одежду до пят, которая шилась из шкур оленей, с капюшоном и пришитыми к рукавам рукавицами. Мех одежды заиндевел и отливал в лучах луны желтым цветом. В такой одежде невозможно отличить мужчин от женщин. Я насчитал девять нарт. На пяти ехали люди, на четырех – походный груз. Несколько десятков запасных оленей остановилось около нарт и не пыталось куда-то убежать.
Поздоровавшись с приезжими, мы пригласили гостей в дом.
У порога они сняли через головы сакуи и бросили их на пол у дверей. В такой одежде удобно ехать на нартах: ветер не продувает и нестрашен любой мороз. Только теперь мы смогли их рассмотреть. Это были две семейные пары. Одной из них было лет за тридцать, с ними был двенадцатилетний сын. Второй чете было немногим за двадцать.
Акт гостеприимства – первым делом накормить гостей. Мы пригласили их за стол. Сергей принес мороженого сига и собрался его строгать.
– Не надо строганины, рубанина лучше, – сказал старший эвенк.
Он взял из рук Сергея сига, положил его на порог и обухом топора, держа рыбу за хвост, стал бить по ней. Затем ножом разрезал кожу по спине, развернул и положил на стол. Перед нами лежала мелко измельченная мороженая рыбная масса, отделившаяся от кожи и костей.
Николай на правах хозяина взял в руки бутылку спирта и спросил:
– Спирт разводить водой надо?
– Однако чистый пить нам надо, – послышался ответ.
– Женщинам тоже не разводить?
– Однако надо развести.
Я спросил шутя, надеясь на отрицательный ответ:
– Ребенку тоже наливать?
– Однако надо, он уже большой.
– Не разводить? – спросил Николай, удивленный предыдущим ответом.
– Однако надо развести.
Гости вели себя свободно и независимо, как будто были с нами давно знакомы. Попросили принести еще рыбы, протягивали кружки для следующей порции спирта.
Я пытался понять: это детская наивность или бесцеремонность? Окончательного вывода не сделал.
Одежда мужчин мало чем отличалась от нашей. Скинув сакуи, они оказались в ватных фуфайках и брюках, какие можно купить в любом магазине. Под фуфайками были надеты простенькие хлопчатобумажные пиджаки и рубашки. На ногах – торбаса, которые иногда называют броднями. Они шьются из хорошо выделанного камуса, снятого с оленьих ног, как болотные сапоги, доходят до паха и привязываются к поясу сыромятными ремешками.
Мужчины были ниже среднего роста, худощавые, лица округлые, смуглые, с широкими скулами. Темные глаза посажены глубоко, нос небольшой, широкий.
Одежда женщин имела национальный колорит. Кухлянки из оленьих шкур расшиты бисером, под ними надеты камлейки – матерчатые кофточки. На ногах красовались унты, расшитые бисером и красно-синими матерчатыми треугольниками.
Младшая женщина, с азиатским типом лица, слегка раскосыми глазами, походила на японку и была очень красивой. Сергей не сводил с нее глаз. Она это чувствовала, но не смущалась и вела себя непринужденно. После первого тоста, за знакомство, на ее щеках появился румянец, лицо оживилось.
За столом велся разговор о рыбалке, об охоте. Они неплохо говорили на русском языке.
– Из каких краев путь держите? – спросил Володя.
– Однако ездили в Игарку, сдали пушнину, купили товар и возвращаемся в свое стойбище.
– Далеко вам еще ехать?
– Однако два перехода.
Эвенк никогда не скажет, сколько километров. Расстояние у них измеряется переходами, которые очень разные: зависят от времени года, состояния погоды, наличия в пути корма для оленей.
Немного выпив, поев ухи, молодая эвенкийка встала из-за стола со словами:
– Надо ребенка кормить, – и направилась к дверям.