– Когда жизнь уже прожита, это не имеет никакого значения.
– Пусть так, Себастьян, выбор ты сделал сам, – сказал Мартин, повернулся и, не оборачиваясь, медленно пошел за картой.
Старик быстро переложил всё в лодку. Капитан, появившись снова у рубки, подозвал Себастьяна и в свете фонаря объяснил ему, где они сейчас находятся и куда плыть, чтобы достичь ближайших островов:
– Вот посмотри, Себастьян, если плыть все время на юго-восток, то можно доплыть вот до этих островов, – и он ткнул пальцем в карту. – Далековато, конечно, но больше отсюда на лодке никуда не добраться. Светает! Бери карту и быстро залезай в лодку, я спущу тебя вниз.
Когда лодка уже была на воде, старик оттолкнулся руками от шхуны, и расстояние между судами немного увеличилось. Себастьян видел капитана, который смотрел вниз, облокотившись на борт шхуны, и махал Себастьяну рукой, чтобы тот как можно быстрее отплывал подальше. Вдруг рядом с головой капитана показалась еще одна голова, и раздался громкий поток замысловатой и безобразной брани.
«Боцман! – узнал Себастьян. – Так ругаться умеет только он».
На каком бы корабле старик ни служил, везде не уставал удивляться способностям боцманов выражаться так витиевато и столь безобразно. Голова боцмана исчезла, и через мгновение раздался звон корабельного колокола.
«Все! Конец! Не удалось!» – с отчаянием подумал старик.
Вскоре над бортом шхуны он разглядел уже с десяток голов. Все кричали, страшно ругались, проклиная беглеца. Наконец стала спускаться та самая шлюпка, которую собирался вначале взять старый матрос. Казалось, гибель Себастьяна была уже неизбежна и близка. Старик встал на колени, закрыл глаза и стал покорно ждать, молясь про себя.
Но мо-о-оре… – море было на его стороне, он ощутил первый порыв ветра – ветра надежды. Затем ветер стал дуть постоянно, и шхуна, заскрипев мачтами и такелажем, как бы нехотя, но все быстрее и быстрее стала удаляться, приближаясь к спасительной для Себастьяна темноте. Спускаемая моряками шлюпка стала биться о борт шхуны, что вынудило их как можно скорее поднять ее обратно на судно. Взрыв брани матросов прогремел еще громче: даже если бы удалось спустить шлюпку на воду, никто не хотел оказаться ночью в открытом неспокойном море. Раздались выстрелы, и старик слышал, как пули пузырили воду то справа, то слева от лодки.
Затем ночная мгла поглотила и шхуну, и голоса вместе с ней, и все стихло.
Себастьян наконец-то остался наедине с морем. Он еще долго стоял на коленях и смотрел в сторону уплывшей шхуны – смотрел спокойно, без страха перед неизвестностью. Он подумал, что надо бы произнести какую-нибудь молитву, но он не знал ни одной подходящей этому случаю и, перекрестившись, только и произнес:
– Святая Мария, дай силы мне с мужеством взглянуть в глаза своей судьбе и умереть достойно прожитой жизни.
Положив весла и карту на воду рядом с лодкой, он оттолкнул их и почувствовал, как удаляется от него мир людей – тот мир, из которого он так стремился уйти.
Когда весла и карта стали неразличимы, он проверил, надежно ли закреплены продукты и канистра с водой под сиденьем на корме, лег на дно лодки и стал смотреть в небо, на исчезающие одна за другой звезды. Успокоившись после пережитого, старик наконец уснул. Лицо его было безмятежно, он улыбался во сне.
Проснулся он оттого, что почувствовал под собой воду. «Может быть, лодку пробила пуля, когда ночью стреляли со шхуны?» – подумал он и внимательно осмотрел всё. Пробоин не было, одна из пуль действительно попала в лодку, но лишь зацепила ее борт, отщепив небольшой кусок дерева. Да и воды натекло столь мало, что вычерпать ее было невозможно. «Если это даже и течь, то лодка продержится на воде еще очень долго», – подумал Себастьян. Понятием «долго» для него было всё, что дольше недели. Неделя казалась ему бесконечностью, поскольку за это время море могло показать свой неукротимый нрав не раз, и думать о том, что будет потом, было бессмысленно.
Солнце стояло уже высоко. Старик допил остатки воды из фляги и занялся подсчетом продуктов. Он поделил их на десять равных частей, из которых три части отдельно завернул в кусок брезента, назвав это про себя неприкосновенным запасом: привычка, выработанная годами. Затем он подсчитал, сколько воды может выпивать в день, на этом необходимые дела его закончились, и старик стал смотреть на море.
Так прошло несколько дней.
Когда было светло, он продолжал смотреть на море, взгляд его блуждал по гладкой и спокойной поверхности воды возле лодки и постепенно переходил к горизонту. Он не переставал восхищаться этим безмолвным синим величием, независимым, непокорным и живым.
По ночам Себастьян смотрел на звездное небо. Его завораживал фантастический мир вокруг: звезды и море без горизонта в свете неполной луны; мозг его был в сладком плену этого нереального зрелища. Где-то там, у невидимого горизонта, звездное небо ныряло в море, и замыкался мир старика: созвездия были и сверху, и снизу.
Ночами Себастьян вспоминал свою жизнь, иногда разговаривая, а иногда и советуясь с морем и звездами. Он и сам не смог бы уверенно сказать, было ли это наяву или во сне. Для воспоминаний в этом не было различия, потому что они были прошлым, а прошлое и находится где-то за гранью яви, постоянно заставляя человека спрашивать, было ли оно именно таким или нет. Каждому его собственная жизнь представляется такой, какой он ее помнит. Но лишь потери, лишения, несбывшиеся мечты, несостоявшаяся любовь и отец с матерью оставляют в памяти человека неизгладимую правду самой жизни – именно они делают воспоминания правдоподобными.
Себастьян вспоминал отца, приходившего вечером всегда пьяным и постоянно ругавшегося с матерью. Отец был тоже моряк, и в те дни, когда был на берегу, тратил все деньги в портовых кабаках, а приходя домой, жестоко избивал мальчика, считая, что учит его жизни. Себастьян убегал к морю, плакал навзрыд и проклинал свою судьбу. Иногда он проводил на берегу всю ночь. Никто не искал его, лишь мать, увидев его утром, возвращающегося домой, каждый раз держалась за сердце.
Мать надрывалась, бралась за любую подвернувшуюся работу, чтобы прокормить их. Она рано постарела и в свои тридцать лет выглядела на пятьдесят.
Отец, когда был трезв, много рассказывал маленькому Себастьяну о море, и у мальчика сложилось твердое убеждение, что море – это именно то, ради чего стоит жить.
В школьных тетрадях Себастьяна на каждой странице, в каком-нибудь углу, было нарисовано море. Мать со слезами выслушивала школьного учителя, говорившего о том, что мальчик неспособен к учебе и лучше бы его отдать учиться какому-нибудь ремеслу: так он не потеряет бесполезно годы и вскоре будет помощником в семье. И на следующее утро… снова отправляла Себастьяна в школу. Мать по себе знала, насколько тяжела жизнь, и жалела его. Не получив образования сама, мечтала, чтобы оно было у единственного сына. «Может быть, тогда он не будет всю жизнь тянуть лямку нужды и выбьется в люди», – думала она.
Но как только Себастьян оставался без внимания с ее стороны, он тут же бросал уроки и убегал на берег, где мог часами смотреть на волны, равномерно набегавшие на прибрежный песок, разглядывать камушки и ракушки, выброшенные морем на берег, и постоянно обращать свой взгляд на горизонт, надолго замерев и размышляя о том, что там, за горизонтом. Там для него был весь мир. «Но какой он?» – волновало мальчика. Его мечтой было заглянуть за все горизонты, ведь за этим будет следующий горизонт, – так он представлял себе бесконечность и непрерывность мира.
Жизнь воспитала Себастьяна замкнутым и нелюдимым: свой дом с его постоянной нищетой и руганью он не любил, ходить в школу ненавидел, настоящих друзей у него не было.
Заразившись рассказами отца, он сделал море своим единственным другом и постоянно разговаривал с ним, беззвучно шевеля губами и поверяя ему свои маленькие, пока детские, тайны. Тогда-то и появилось в его голове это загадочное слово «мо-о-оре», замкнувшее в себе для мальчика понимание всего мира.
Когда отца приковала к кровати больная печень и он уже не мог передвигаться самостоятельно, Себастьяну было четырнадцать лет, и в один из серых дней, обернувшись в последний раз на свою маленькую комнату, больше похожую на конуру, на рассвете через окно он покинул родной дом и больше в него никогда не возвращался, ни разу не пожалев об этом.
Себастьян все лето прожил в трущобах порта, пока наконец ему не удалось уговорить одного из капитанов взять его на судно юнгой.
«Так началась моя настоящая жизнь», – вспоминал старик. Другой жизни у него не было. По мере того как рос и приобретал опыт, он прошел путь от юнги до старшего матроса.
Себастьян хорошо помнил названия всех кораблей, на которых служил, портовых городов, имена капитанов и боцманов тех судов. Его судьба была обычной судьбой мальчишек, родившихся в прибрежных городах Карибского моря. Правда, когда он был еще мальчишкой, там, в родном городе, была в его жизни еще Изабелл – смуглая разбитная сорокалетняя женщина, вдова, лишившая его девственности. Но Себастьян, еще не проснувшись как мужчина, относился к ней больше как к матери, нежели как к любовнице. Он сразу понял всю манящую прелесть женских ласк, от которых трудно было добровольно отказаться, но и они не заслонили от него любовь к морю, ведь у него не было любви к Изабелл, а только страсть первого поцелуя, первого женского запаха и первого обладания женским телом. В минуты близости с Изабелл Себастьян закрывал глаза и уносился куда-то высоко-высоко. Но и оттуда он не переставал видеть море.
Как-то солнечным утром его из-за болезни оставили в больнице одного портового города. С большим удивлением команда обнаружила его спрятавшимся в трюме корабля на третий день плавания.
Себастьян находился в открытом море уже почти неделю. Вода, что была на дне лодки, полностью высыхала днем. Ничто не нарушало тишину и его покой. По небу плыли редкие, причудливой формы белые облака. Они непрерывно менялись и давали полную волю фантазиям и воспоминаниям старика. Иногда из воды выпрыгивали летучие рыбы и, пролетев небольшое расстояние, вновь ныряли в море, иногда они перелетали через лодку и даже падали в нее. Старик каждый раз выпускал их обратно в воду. Невольно он старался высмотреть птиц, что говорило бы о близости земли, но… тщетно: она была далеко. Впрочем, старик и не стремился к земле и не расстраивался, не видя птиц. Несколько раз он видел дельфинов, резвившихся неподалеку. Только однажды он вздрогнул, и холодок пробежал по его спине. Это произошло, когда он увидел акульи плавники, кружившие вокруг лодки. Хотя на опасно близкое расстояние акулы так и не подошли. Как-то раз мимо проплыла китовая семья, выпуская фонтаны брызг; животные даже не обратили вн