Во всех этих клятвах есть одна основа основ: врач всем должен. Ему же никто. Но суть этих клятв мало менялась. Заранее обрекался врач со своей клятвой принимать бесплатно больных и оказывать им бескорыстно помощь, не вредить и облегчать страдания известными только ему средствами и способами. Взамен же он должен получать твердый минимальный оклад, несколько бесплатных ночных дежурств, возможность дежурить сверхурочно в стационаре или на скорой помощи сутками и в виде компенсации за свое подорванное здоровье получать сущие гроши.
Если больной, как говорится, настоящий больной, то с ним общаться просто. Ты выписываешь ему определенные лекарства, проводишь специальные манипуляции или даже делаешь ему операцию, а он взамен должен только неукоснительно следовать твоим указаниям. Ну а если больной симулирует свое заболевание? Как с ними обходиться? Ты ему доказываешь, что болезни у него никакой нет, а он гнет свое, что умирает и только больничный лист спасет его от смерти.
Очень сложно обходиться с больными, симулирующими свое заболевание. Да, может, и не симулирующими, а внушившими себе, что они очень сильно болеют. Такой пациент нуждается больше в психиатрической помощи, чем в терапевтической или хирургической. И такому больному сложно что-то доказать. «Доктор! У меня вот здесь болит, и все! Ночами не сплю, маюсь!»
Посмотришь такого больного, соберешь целый консилиум из врачей разных специальностей. И так и сяк вертишь, вроде бы здоровый, да ничего и не должно болеть. Назначишь пациенту сделать кучу мыслимых и немыслимых анализов. Всюду норма. А больной не перестает жаловаться на боли в животе или в спине. Где сможет придумать боли, там, говорит, они и есть. Идешь и к заведующему поликлиникой советоваться: «Что делать?» Тот советует: «Надо наблюдать, кладите в стационар, обследуйте или пусть амбулаторно ходит и анализы сдает». Проходит такой мнимобольной неделю на больничном. Спрашиваешь: «Ну как, легче стало?» «Вроде бы полегче», – отвечает. Закроешь больничный, отправляешь его на работу, а он через неделю снова появляется на приеме.
Когда такие больные появляются у терапевтов, то тем проще: поставят диагноз «вегето-сосудистая дистония» – и дело с концом. А какой прикажете хирургу диагноз ставить? «межреберная невралгия» или «миозит мышц бедра»? Очень популярным был диагноз «тромбоз геморроидальных вен», или попросту геморрой. Но с этим заболеванием больной не может долго ходить на больничном и лечиться амбулаторно. Надо делать какое-то оперативное вмешательство. Да и сами больные не любили, когда в больничном листе выставлялся этот диагноз. Ведь вся бухгалтерия, работающая на том же предприятии, знала о всех болячках своих работников и разносила, как сорока по лесу, тайны человеческого организма. Это сейчас в больничном листе перестали писать диагноз, а раньше любой в поселке знал, сколько Манька сделала абортов и сколько Ванька времени страдал от поноса. Врачебная тайна в основном и сохранялась врачами. Были в моей врачебной практике и печальные случаи, были и анекдотичные. Были и врачебные ошибки, за которые расплачивался своей жизнью сам больной. Но чаще сами больные, вернее их родственники, были виноваты в трагическом исходе заболевания.
Вспоминается один случай. Дежурство в больнице не предвещало никаких трудностей. Тяжелых больных сами заведующие отделениями посмотрели, после операции было всего шесть человек, да и то все готовились на выписку через два-три дня. В роддоме дежурили квалифицированные акушерки, да и на скорой помощи работала опытная бригада. Можно было пораньше завалиться в постель, почитать на сон грядущий интересную книгу, а утром отрапортовать на планерке, что дежурство прошло без всяких происшествий.
Ближе к двенадцати часам ночи, когда уже сон забирал в свои объятия, раздался стук в кабинет дежурного врача.
– Сергей Степанович, проснитесь, тяжелого больного привезли, по всем признакам «острый живот», – раздался из-за дверей голос фельдшера, заведующего отделением скорой помощи.
– Да не сплю, – отозвался я, – видишь, еще даже свет не потушил. Где больной, у вас на скорой?
– Нет, его в хирургии оставили. Мы вам сейчас все объясним.
Надев ботинки, я прошел в отделение скорой помощи. Машина была на вызове, и только диспетчер с санитаркой сидели за столом и пили чай.
– А как это больной оказался в хирургии? – поинтересовался я.
– Вы не поверите, буквально несколько минут назад нам позвонили из хирургического отделения и сказали, что у них на крыльце сидит дед, очень старый. Держится руками за живот и стонет. Сестры из отделения вышли и обнаружили его полулежащим на крыльце. С дедом была рядом какая-то женщина. Она только сказала, что у ее отца боли в животе в течение трех дней и они привезли его на операцию. Больше его стонов они слушать не хотят. Надоел он им – и делайте что хотите. Сама же села в машину – и только ее и видели. Мы пытались ее остановить, расспросить, как фамилия, из какой деревни, давно ли боли в животе у деда появились. А она в ответ: «Вы больница, вот сами и разбирайтесь с больным».
– Ладно, я пойду в хирургию. Посмотрю. – И вышел из поликлиники.
До хирургии нужно было пройти всего пятьдесят метров. Вся территория была ярко освещена фонарями, и заблудиться было невозможно. Первое время по всей больнице можно было передвигаться только с карманным фонариком. Темнота стояла жуткая. Сколько раз ни говорили главному врачу, чтобы повесил фонари, он все больше обещал, и лишь только тогда, когда его жена, работающая невропатологом в нашей же больнице, во время дежурства упала в яму и здорово ушиблась, наш начальник подсуетился и расставил фонари через каждые пять метров.
Сейчас уже можно было книгу читать прямо на улице. Все кругом освещалось. Издалека было видно, что в хирургии происходит какое-то движение. Горело несколько окон в процедурной и перевязочной. Дверь в хирургическое отделение была открыта. Меня уже ждали и сразу же провели в чистую перевязочную. На кушетке лежал старый дед и слегка постанывал. Руками он держался за живот, и было видно, что его беспокоят сильные боли.
– Здравствуй, дедушка! – поздоровался я. – Как дела? Болит?
– Ой, сынок, болит, нет сил. Я уже три дня говорил своим дочерям, чтобы отвезли в больницу, а они мне: «Грей грелкой, отец, да отстань от нас! Своих дел хватает!» Сегодня совсем стало невмоготу. Ни таблетки анальгина, ни грелка совсем не помогают, а все хуже и хуже. Видно, смерть пришла!
– Подожди, дед, себя хоронить, давай вначале я тебя посмотрю. Приляг на спину да ноги немного сожми в коленках.
При первом же осмотре было видно, что живот у деда напряжен. Любое прикосновение, особенно в правой подвздошной области, вызывало у него острую боль. Сомнений не было. У больного острый аппендицит в самой последней стадии с явлениями локализованного перитонита. Медлить уже было нельзя еще вчера и надо срочно делать операцию. Я распорядился взять общий анализ крови по cito, то есть быстро, и сказал, чтобы вызывали дежурного хирурга вместе с анестезиологом и операционной сестрой. Вначале думал, что один прооперирую как дежурный врач, но по клинической картине у больного явно появились признаки перитонита, а для этого необходима ревизия всей брюшной полости. Одному хирургу, без ассистента, тяжело справиться, надо помощника.
Пока пациента готовили к операции, заполнил я больничную карту стационарного больного и стал ждать бригады. Привезли Шуру Ивкина с операционной сестрой. Анестезиолога не нашли, оказывается, она уехала на несколько дней в город, и за нее приехала анестезистка.
Шура первым делом пошел посмотреть деда и через несколько минут вышел и сказал, что операция будет тяжелой. Когда же узнал, что дед в течение трех дней грел живот, и вообще расстроился.
– Нагрел старик аппендикс здорово, – сказал Ивкин. – Чует мое сердце, что он лопнул буквально несколько часов назад. Придется покопаться. Да уж не привыкать! Скоро там деда в операционную доставите? – обратился он к сестрам.
– Александр Георгиевич, – раздалось из дверей операционной, – можете мыться. Вы вдвоем будете оперировать?
– Конечно, случай тяжелый, как бы общий наркоз не пришлось давать. Пойдем вначале под местной анестезией, ну а потом… видно будет. Масочный наркоз в таком возрасте нежелателен.
Быстро взяли деда на стол, сделали операцию и вытащили гангренозный отросток, частично перфорированный, прорвавшийся. Благо наш пациент был худой и вся правая подвздошная область четко просматривалась. Часть содержимого лопнувшего аппендикса мы по возможности убрали и тщательно промыли брюшную полость физраствором.
В молодом возрасте очень сложно бороться с перитонитом, а тут такой пожилой возраст. Если бы живот не грел, то все бы прошло гладко, без осложнений, но в данном случае мы больного боялись потерять прямо на операционном столе.
После операции старик чувствовал себя удовлетворительно. Дочки ни разу после операции не пришли к отцу. Я попросил постовых сестер, чтобы позвонили в деревню и пригласили проведать своего отца. Но к телефону никто не подходил, к нам тоже никто не звонил. Как будто и не существует человек. Так брошен на крыльце больницы, а там хоть трава не расти.
К деду так никто и не пришел. Он еще просил, чтобы кто-нибудь из родственников приехал, позвонили им. Никто даже не поинтересовался его состоянием.
Через четыре дня наш пациент внезапно к вечеру скончался.
– Вот же дети как поступают с родителями! – возмущался Ивкин. – Сейчас скажи дочерям и обвини их, почему отца срочно не привезли в больницу, так они тебя еще и обвинят, что врачи «зарезали» больного!
На вскрытии мы никаких явлений перитонита не обнаружили. Написали, что причиной смерти является сердечно-сосудистая недостаточность со всеми своими осложнениями. Чего еще писать? По нашему же мнению, умер дед от тоски и чувства неблагодарности. Но разве это в посмертный эпикриз напишешь?
На удивление, дочери после смерти отца прикатили быстро. Такие деловые: где тело забирать, где вещи покойного?