И так нереально близко. Смотрю во все глаза, онемела завороженно. И так бы стояла еще и еще. Как во сне. Глядела бы восхищенно перед собой. Или даже, раскинув руки, слилась бы в объятиях с этой чудо-картиной.
– Ну вот и чайник готов, – входя, говорит Миша. У него за спиной где-то на кухне продолжает греметь радио. Известия ТАСС, что-то о «чистогане капитализма». – Сейчас мы свеженького заварим. Китайского, настоящего. Знаешь, пить нашу бурду после китайского я вообще не могу. Но они меня пока что снабжают, балуют… Ты какой больше любишь? Черный, зеленый, красный?
Я не знаю, какой я больше люблю, и потому не знаю, что отвечать. И говорю умышленно бодро и безразлично:
– Не знаю даже, не знаю. Мы дома с бабушкой краснодарский пьем. Со слоном. Нам ведь в Союзе писателей дают пайки к праздникам. Ты разве не получаешь? Там в заказе и колбаса, и кофе, и всегда чай со слоном. – Прищуриваюсь хитро. – Мы же родина слонов. (Миша саркастически усмехается.) А вообще-то, я сегодня хотела бы выспаться. Какой-нибудь успокоительный-то есть?
Я отрываюсь от окна, еще не совсем придя в себя от увиденного. Подхожу к столу. В сознании мелькает мысль: «Ну как тут вообще можно просто так жить? Бытовать, существовать, когда перед глазами постоянно такое? Когда за окном стоит и дышит сама история? Ее величие, ее величество? Эта щемящая красота?»
Слышу голос Вершинина:
– Ну, тогда тебе подойдет лучше зеленый, шанхайский. Еще добавим и щепотку желтого. Из Су-джоу. А жасмин… Жасмин – он ведь резкий, банальный. Он в Китае для бедных. Его лучше потом… – Миша с удовольствием колдует над коробками на столе, над большим заварным фарфоровым чайником с иероглифами. – У нас почему-то грамотно вообще не умеют пить чай.
Я машинально вставляю:
– Зато водку умеют грамотно пить.
Но Миша как бы не слышит, говорит:
– Просто подкрашивают заваркой крутой кипяток. И все. И думают, что это чай. А разве же это чай? Лучше пили бы, как до Петра, сушеную морковь, траву иван-чай. А вот я тебя сейчас настоящим побалую. Ты такого нигде не попьешь. – На меня лукаво взглянули его маленькие глаза. – И домой я тебе отсыплю. С жасмином, свежего. Родных побалуешь. Мне недавно как раз привезли.
Я перебиваю:
– Миш, ты ж мне книгу вроде бы обещал показать.
– А-а-а, книгу?.. Конечно, конечно… Да не спеши ты с книгой. – Взгляд Миши потух. – Чай спешки не любит. Это ведь истинный ритуал дружбы.
Я вставляю задиристо:
– Может, скажешь еще: и любви тоже?
Но он занят, он уже на меня не смотрит. Произносит серьезно:
– Заметь, это не я сказал… А книжку… Книжку сейчас принесу. Она у меня одна. Единственная. Весь тираж тогда в типографии ведь остался. – Положил полотенце на чайник. – Пусть пока настоится.
И не спеша отходит и долго копается в книжном шкафу, в ящиках. Потом наконец приносит и подает мне книгу. Простую, неброскую книгу. Вроде бы совершенно обыкновенную. На вид даже старую. Но я-то знаю, что это не так. Что главное не в ее возрасте. Со времени, когда отгремела Отечественная война, прошло не так уж и много лет. Тут дело в другом. В том, как она вообще появилась на свет. Как заслонила собой целый большой тираж, целый поток фашистских вражеских слов.
Осторожно держу ее в руках. Обложка светленькая такая, бежевая. Чувствую пальцами нежную ласковость замши. Тонкой телячьей кожи. В сознании мелькает: сколько невинных существ пошло на закланье? На смерть? Они даже кожу свою отдали на книгу «великого фюрера». Очень жалко стало этих румынских телят. Но что-то, видно, пошло там не так. Верней, все там у них, у Гитлера пошло не так. И вот через многие годы в Москве я держу в руках эту мягкую книгу. По ее нежной телячьей коже бегут буквы русского алфавита «М. Вершинин. Стихи». «Вот именно, – бьется мысль у меня в голове, – теперь это – Стихи, Стихи, Стихи, а не “Майн кампф” со звериным его фашистским оскалом. Не Main kampf». На титульном листе книги нет ни тиража, ни года издания, ни места рождения. Листаю дальше стареющие страницы. На каждой в столбик – стройные строфы стихов Миши Вершинина. И всё только нашим, только родным, привычным шрифтом. Но я этих строк не читаю. Дело не в их качестве или сути. Дело в том, что вот сейчас в самом сердце страны, у Кремля с ярко-красными, в ночи горящими звездами, я держу в ладонях эту необыкновенную книгу. Она словно в войну последний солдатик, поднявшийся на бруствер, кричит, призывая к победе. И я ощущаю, как у меня в груди что-то теплеет, теплеет. Как наполняет душу горячая волна радости, гордости за великую ту Победу. Вечную, негасимую нашу Победу. Я даже не знала, что это чувство давно выразил Лев Толстой: «Скрытая теплота патриотизма». (Видно, предполагал сказать точнее: «Потаённая теплота патриотизма».) И мне не надо сейчас никакого горячего, особо редкого чая. Я смотрю на неказистого Мишу, на его доброту, его старания и вдруг невольно, как-то по-детски начинаю смеяться. Да-да, победно смеяться. Радостно улыбаться всему. И заботливому хозяину, и этому чудо-дому, и панораме за окнами. Говорю: «Что, Миша?.. Привет от Мао Цзэдуна?» И он, наливая в стаканы чай, понимающе отвечает, тоже с улыбкой: «Сталин и Мао слушают нас!.. Слушают нас!»
Владимир Фомин
Родился в январе 1983 года в Москве, где живёт и в настоящее время. С отличием окончил медицинский университет по специальности «лечебное дело», остался верен профессии врача-хирурга. Доцент кафедры хирургии, кандидат медицинских наук.
Несмотря на востребованность в профессии, публикации в профильных журналах, всё острее и острее ощущалась необходимость изложения своих мыслей, переживаний, чувств на бумаге, что и побудило заняться стихосложением. Основными направлениями поэтического творчества следует считать любовную, пейзажную, а также философскую лирику, на которую вдохновляют жизнь, любимые люди, семья, родные и обожаемый сын.
Работы регулярно публикуются в альманахах и литературных журналах.
Член Российского союза писателей, Союза писателей XXI века, Интернационального Союза писателей.
Мы – жалкие копии наших дедов
Мы – жалкие копии наших дедов:
Они за Отечество кровь проливали.
А мы недостойны могил их крестов,
Всё, что создáли они, – мы отдали…
Была сверхдержава, остался лишь гимн,
И текст-то иной, писан автором прежним.
Всё продали мы, развалили… Чёрт с ним?
Остались в дерьме и сидим в нём прилежно.
Мы – жалкие копии наших отцов:
Они жили в строе, но строили планы.
А мы – паразиты да с кучей понтов,
Лишь бабки гребём и суём по карманам.
Нет новых идей, и откуда им быть,
Мы как «покемоны», без мысли и воли,
И даже забыли, как чисто любить,
Разврат и порок, а порой и поболе.
А что же потом? Как растить нам детей?
И как воспитать, чтоб достойными стали?
Начнём же с себя. Мы должны быть мудрей.
Жить в правде и так, чтоб себе хоть не врали.
Что всё хорошо и что честно живём.
Хоть вечно пеняем на блат и непруху.
А может быть, просто скорее начнём
В главах своих чистку. Поборем разруху?
Куда ж ещё проще: вот зло, вот добро,
А это вот – можно, не стоит – вот это…
И хватит гадать, как на картах таро.
Будь с правдой всегда, если хочешь совета!
Лишний раз вам не стоит нас злить!
Подвиг народа теперь мажут грязью,
Только вперёд и назад не смотреть.
Правда, по мне, надо быть сущей мразью,
Чтобы такое подумать посметь.
Жаль, что нельзя языки вырвать гадам,
Что память предков охаять взялись.
Блеют трусливо своим жалким стадом,
Но правда наша – читать научись.
В книгах советских давно изложили,
Кто был герой, ну а кто был подлец.
Там всё написано, как тогда жили,
А «новый» взгляд – это правды конец.
Люди хотят извратить те моменты,
Как нашим дедам неведом был страх,
Что жизнь сложили не за комплименты,
В битвах сражаясь в грязи да снегах.
Люди отдали себя без остатка,
Чтобы сегодня могли бы жить мы.
Ну а сейчас, говоря даже кратко,
Всё изговняли приверженцы тьмы.
Хватит внимать этой лжи, что все дрались.
Западный фронт? Не смешите меня.
Вы были там, но трусливо прижались,
Лишь на востоке горела земля.
Как можно ныне всё грязью измазать?
Рейх и «Советы» с собой приравнять
И преступленья нацистов отмазать.
Разве такое мы вправе принять?
Мы не допустим подобных поправок.
Родина помнит героев войны.
По́лно юлить, словно свора вы шавок,
Хватит служить этой тьме сатаны.
Звоном монет можно много исправить,
Кто был плохой – будет враз отбелён.
Можно правительство в отпуск отправить,
Запад и в этом сегодня силён.
Только, что сделано в братских народах,
В наших границах для вас не пройдёт.
Ведь мы не карты, что в ваших колодах,
Взял – разменял и продолжил свой ход.
Мы бились раньше и снова готовы —
Памятью предков наш путь озарён.
И всем «молитвам» назло мы здоровы,
Кто против нас – тот навек обречён.
Выдержим всё, не впервой, будем честны.
Годы войны мы ж смогли пережить.
Знайте, что нервы у русских железны,
Но лишний раз вам не стоит нас злить…
«Как жаль, что о подвигах мы вспоминаем…»
Как жаль, что о подвигах мы вспоминаем
Всего лишь однажды в течение года.
Конечно, про даты военные знаем,
Но помним ли свято? Не верится что-то.
Хотим сделать лучше, но рушатся планы,