Мещерин слушал подьячего и не слышал. Он наблюдал за Борисом и строил какие-то планы. Горец пал духом, растерял свирепость и сам покинул круг. Не насытившись зрелищем, толпа неохотно расступилась перед ним, выпустила вон и снова оживилась, тут же о нем позабыв, когда против Бориса выступило новое действующее лицо.
– Тимур! Тимур! – рев из многих глоток прокатился по площади перед минаретом; предназначался он рослому и безухому воину с рваным шрамом на шее.
Борис отступил на шаг, ещё на один. Его новый противник был опаснее прежних, и опасность угадывалась в самих его перемещениях. Приближался он с хищной поступью рыси и внезапно, дико заревев, бросился вперёд, с тяжёлой саблей в замахе и с выхваченным свободной рукой кинжалом. Борис едва увернулся от кинжала. Отбивая яростный удар сабли, он успел подцепить ногой голень Тимура, и тот рухнул лицом в песок... Вдруг за домами и улицами раскатисто прогремела длинноствольная пушка. Ещё не затих раскат выстрела, а чугунное ядро просвистело в воздухе, гулко задело башню минарета, отскочило вместе с осколками камней и на излете упало в круг. Борис прыгнул на землю прежде, чем оно разорвалось. Тимура же взрывом отбросило на толпу.
– Хива напала! – вырвался истошный крик одного из раненых ядерными осколками.
Получив такое объяснение причины выстрела, толпа очнулась от оцепенения, в панике рассыпалась по площади. Она обезумела, когда разнесся гулкий звук второго пушечного уханья, и в другой стороне, у крепостных ворот разорвалось ещё одно ядро. Торговцы устремились к базару, остальные побежали кто куда. Волной невменяемых людей подхватило и Мещерина. Он напрасно пытался вернуться, протолкаться обратно к тому месту, где оставался Борис и где можно было узнать, жив ли тот, кого он решил выкупить и использовать в своих целях.
Борис же был жив и даже не ранен. Оставленный всеми, он привстал на колени и принялся стряхивать с волос, с плеч разбросанный взрывом песок. Звон в ушах и шум в голове продолжались, мешая понять, что произошло и откуда началась эта пушечная, неожиданная всем пальба.
А начавший её Ворон в другой части города подул на жгут, который продолжал тлеть и дымил. Как только огонёк на конце жгута стал ярко красным, он приложил его к запальному отверстию ствола третьей пушки, и она изрыгнула с дымом и пламенем ещё одно чугунное ядро, вновь по направлению к ближним городским воротам. Ядро разорвалось в основании ворот, в которых уже зияла прогалина от предыдущего взрыва, разворотило стык обеих деревянных створок.
– О, Аллах! – вырвалось у подхваченного взрывной волной хромающего стражника, который не успел убежать, как другие. Он споткнулся о труп десятника с оторванной головой, упал на землю и потерял сознание.
Пока в охваченном тревогой городе ожидали новых разрывов снарядов, к пушкам быстро выехали Седой и рыжеусый, каждый вел за своей лошадью двух осёдланных: для Ворона и Вырви Хвоста и на случай, если бы пришлось заменить раненую или убитую. Ворон ловко запрыгнул в седло крупного жеребца, выхватил у Седого из руки ногайку кочевника и вырвал поводья запасной чёрной лошади. После чего, не раздумывая, хлестнул обоих животных по поджарым крупам.
– Федька?! Куда?! – нестройно заорали ему вслед товарищи.
Но Федька живо пропал за углом мавзолея. С бойким перестуком копыт хорошо отдохнувших коней он пронесся единственной известной ему улочкой, пролетел мимо невольничьего рынка и еще издали увидал Бориса: тот поднялся на ноги и стоял без оружия. Ворон погнал коней напрямую, заставляя шарахаться попадающихся на пути недавних зрителей опасного ристалища, и раньше Мещерина оказался возле того, кто невольно помог их освобождению из рабства. Подняв своего коня на дыбы, приостановился на месте.
– Садись! – злобно крикнул он Борису, словно тот был виноват перед ним за этот поступок, и, оставив ему вторую лошадь, тут же развернулся обратно.
Прежде чем Мещерин смог помешать, Борис запрыгнул в седло и, умело вдавив пятки в бока коня, дёрнув поводьями, заставил животное с места поскакать за Вороном. Действовал он почти неосознанно, из одной привычки к решительным поступкам, которую приобрёл за многие годы прежней жизни.
Отставая от казаков, Федька и Борис последними из беглецов проскочили сквозь разбитые ворота. Вслед им со стен цитадели полетели стрелы, прозвучали беспорядочные выстрелы нескольких кремневых ружей, один – из старой пушки, которая при этом разорвалась. Но тем, кто уносились по пыльной дороге от ворот цитадели, они не причинили никакого вреда.
На значительном расстоянии от города беглецы обогнали караван с товарами. Охранники каравана не могли понять, что произошло в цитадели, и верблюды с туго наполненными мешками в суматохе сгонялись ими с дороги, освобождали ее скачущим всадникам.
Вскоре Бухара осталась далеко позади. Только верхушки самых высоких минаретов еще виднелись за спинами беглецов. Борис стал замедлять бег своей лошади, отставать от казаков.
– Ты чего?! – Федька Ворон придержал взмыленного жеребца, на секунду обернулся взлохмаченной головой. – А-а, да чёрт с тобой!
Он отмахнулся от него рукой и погнался за своими товарищами. Когда все казаки пропали за краем земли, Борис остался один на всём протяжении видимой части этой дороги. Преследовать их – не преследовали. И он позволил коню перейти на шаг. Так и ехал до вечера, сам не зная, куда и зачем.
3. Тайна разрушенного храма
Было по-утреннему свежо. Ремесленникам и рабам, которые наспех латали развороченные пушечными ядрами городские ворота, некогда было обращать внимание на сбор отряда русского посланника. Их поторапливали хмурое настроение и грубые окрики стражников, которым пришлось провести тревожную ночь при охране этого участка цитадели. Как будто привлечённые стуком молотков и шумной вознёй у ворот, оттуда, где находился дворец эмира, появились двое пеших мужчин. Первым быстро шагал царский посол Пазухин, не отставал от него и слуга Алим.
Пазухин ещё от старого мавзолея увидел ярко-красные одежды стрельцов и Мещерина и поспешал к ним, зная настрой в отряде, постараться отбыть с прохладой.
– С эмиром не испортить бы отношений, – первое, что сказал Мещерин, когда посол был уже рядом.
Он лично поправил все подпруги двух лошадей, нагруженных походными мешками с поклажей, и посмотрел на ворота, на суету возле них, не скрывая, что озабочен последствиями недавних событий. Он не замечал, что посол выглядел оживленным.
– Эмир доволен, – Дольше не стал держать его в неведении Пазухин. – Узнал, каковы подаренные царём пушки в деле. – И пояснил. – Врагов у него много. А после вчерашнего происшествия слухи быстро разнесутся к соседним ханам. Он рассчитывает, многие из них теперь призадумаются, не решаться нападать на его владения.
Все стрельцы, казачий старшина-атаман с юным казачком и подьячий были готовы к отбытию. Вооружённые саблями и пищалями стрельцы уже уселись, устроились в сёдлах, посматривали на отряд воинов эмира в три десятка всадников, который подъезжал вдоль стены цитадели и должен был их сопроводить до развалин старинной крепости. Сытые и отдохнувшие несколько дней лошади заражались общим желанием отправляться в путь, нетерпеливо переступали с ноги на ногу. Дожидались только знака Мещерина.
– Странный у тебя путь, в Москву через Тобольск? Дела там какие? – Не получив ответа, Пазухин вздохнул, передал Мещерину запечатанное сургучом письмо, которое тот спрятал под кафтан на груди. – Остальное на словах объяснишь в боярской Думе. – В тихом голосе Пазухина проявились отголоски искренней грусти. – Мало людей берешь.
– Я везучий, – ответил Мещерин.
Надо было прощаться.
– Когда еще русского обниму? – Пазухин неожиданно крепко обнял Мещерина. На ухо ему проговорил. – Проверять меня приезжал?
И не дожидаясь ответа, отстранил.
Лишь только Мещерин поднялся в седло, все тронулись. Ремесленники и рабы прекратили работу в воротах, пропустили оба выезжающих отряда. Вперед двинулись всадники эмира, за ними Мещерин и атаман с казачком, следом, хорошо справлявшийся с конем подьячий, и замыкали выезд из города повеселевшие стрельцы.
Пазухин наскоро перекрестил спины последних стрельцов, шелковым китайским платком смахнул ни то пот, ни то слезу и про себя окончательно оценил Мещерина.
– Ловок, шельма, – чуть слышно проговорил он себе под нос. – Возле царя крутится.
По выражению круглого лица непонятно было, осудил ли, одобрил он Мещерина или позавидовал ему. Он стоял, пока ремесленники и рабы не возобновили работу. А оба верховых отряда удалялись и отдалялись к востоку от утренних теней и хранящих прохладу укрытий города.
К полудню на открытом пространстве жара уже тяготила и отупляла. А на второй день пути, когда солнце перевалило зенит, почти все русские всадники и лошади под ними выглядели давно и безнадежно усталыми и от духоты и от обжигающего солнца. Они тянулись за привычным к такой погоде отрядом воинов сопровождения. Только у жилистого атамана это путешествие не отнимало сил. Он крепко сидел в новом седле и не упускал из виду Мещерина.
– Отец, почему Мещерину не нравится, что мы с ним? – спросил его красивый казачок.
– Он и сам этого не знает, – уклончиво ответил атаман.
Следом за ними ехал десятник стрельцов. Он по-хозяйски берёг своего коня, старался помогать животному избегать лишних усилий и время от времени монотонно бубнил подьячему почти одно и то же.
– По жене, деткам скучаю, – рассказывал он. – Отрез на платье везу...
Петьку духота измотала больше остальных, и он тащился самым последним.
– И чего бусурманы увязались с нами? – пробормотал он, с досадой наблюдая, как временно отставший сотник отряда эмира легко проскакал мимо к своим воинам, затем послал троих всадников вперед, на разведку. – Из-за них спешим...
Румянцев услышал, обернулся.
– А это, чтоб ты дочку эмира не увез, – громко объяснил он со всей серьезностью, на какую был способен. – Сохнет по тебе девка, бежать решилась.