Жан-Мари любил Депрэ. Доктор покорил его детское сердце, но ошибался, вобразив, что имеет большое влияние на ум мальчика. Жан-Мари воспринимал некоторые идеи своего наставника, но еще ни разу он не отказался от своего мнения. У него были собственные убеждения – прямолинейные, совершенно простые, – и он нисколько не беспокоился о том, согласуются ли между собой его старые и новые взгляды.
5. Клад
Однажды рано утром Жан-Мари запряг двухколесную одноколку с холщовым верхом, взобрался на козлы и выехал за ворота. Вслед за ним на крыльце показался доктор. На нем был безукоризненно свежий полотняный костюм, в руках – огромный зонт от солнца, а на плече – жестяная коробка для ботанических сборов. Депрэ уселся рядом с мальчиком, и экипаж покатил по улице, поднимая пыль в неподвижном воздухе. Они направлялись во Франшар собирать растения в качестве материала и наглядных пособий для «Сравнительной фармакопеи».
Экипаж прогромыхал по большой дороге, добрался до опушки леса и свернул на тропку, по которой никто никогда не ездил. Вокруг было тихо, сухие ветки хрустели под колесами, тихо шептались листья в густых зеленых кронах. Исполинские деревья возвышались, словно колонны древних храмов. Белки неутомимо перелетали с ветки на ветку, с одного дерева на другое.
– Ты бывал когда-нибудь во Франшаре, Жан-Мари? – спросил доктор.
– Нет, никогда.
– Это развалины в ущелье между холмами, там когда-то находились уединенный монастырь и часовня. История сохранила о нем некоторые сведения. Во время войны с англичанами Франшар был разрушен так же, как и Гретц. Предвидя опасность, обитавшие там монахи зарыли драгоценную церковную утварь баснословной стоимости. Говорят, что эти сосуды были из чистейшего золота, украшены драгоценными камнями и тончайшей работы. Надо тебе сказать, что до сих пор этот клад никому еще в руки не дался. В царствование Людовика XIV[76] несколько молодцов принялись за раскопки в развалинах Франшара. Вдруг заступ одного из них ударился обо что-то твердое. Это был сундук, и именно в том месте, где, как полагали, монахи зарыли клад. Молодцы словно дикие звери набросились на него, сорвали крышку – но вместо драгоценных сосудов перед ними предстали церковные облачения, которые от соприкосновения с воздухом тут же рассыпались в прах. Вообрази эту сцену и попытайся проникнуться вот какой мыслью: бесценный клад на протяжении нескольких веков покоится в земле. А ведь это возможность роскошной, праздной, головокружительной жизни, любых излишеств и прихотей для того, кто им завладеет! Но все это скрыто от людских глаз, и над этими фантастическими сокровищами из года в год распускаются деревья. От одного этого можно с ума сойти…
– Но ведь это же деньги, – возразил Жан-Мари, – а от них одно только зло! Вы сами это говорили.
– Ты рассуждаешь, как ребенок, – огрызнулся Депрэ, – и мне неприятно слышать, что ты повторяешь мои слова без всякого смысла, как попугай.
– Во всяком случае, от этого клада нам с вами ни тепло ни холодно, – спокойно заметил мальчик.
В эту минуту они выехали из леса, и колеса снова загремели по мостовой. Доктор и без того был раздражен, а тут еще тряска. Он сидел в повозке, нахмурившись, и угрюмо молчал. Лошадка трусила рысцой.
Но вот, наконец, и Франшар. Привязав лошадь у придорожного трактира, спутники отправились побродить в окрестностях. Ущелье сплошь заросло вереском. Пчелы гудели, собирая мед на его цветах, и этот монотонный звук убаюкивал Жана-Мари: он присел под кустом и задремал; а доктор тем временем расхаживал взад и вперед, собирая травы.
Голова мальчика свесилась на грудь, он уже спал сладким сном, как вдруг его разбудил отчаянный крик. Жан-Мари вскочил на ноги. Крик был странный, пронзительный, в нем звучало невероятное изумление. Мальчик не узнал голос доктора, но поскольку, кроме них двоих, в ущелье никого не было, только Депрэ мог издать этот возглас. Мальчик стал осматриваться и наконец заметил доктора – бледный как полотно, он стоял в нише между руинами двух каменных стен.
– Змея? Вас укусила змея? – воскликнул мальчик, подбегая к нему. Но когда он приблизился, доктор вдруг с неимоверной силой сжал его плечо.
– Я нашел его, – проговорил он, задыхаясь.
– Что? Какое-то редкое растение?
Депрэ залился неестественным смехом, эхо подхватило его и стало перекатывать от скалы к скале.
– Растение? – с презрением повторил он. – Да, растение… А вот здесь, – внезапно добавил он, вынимая из-за спины правую руку, которую до сих пор прятал, – здесь одна из его луковиц!
Жан-Мари увидел какое-то грязное блюдо, сплошь облепленное глиной.
– Да это же тарелка! – удивился он.
– Не тарелка, а карета с четверкой лошадей! Слушай, малыш, – доктор окончательно разгорячился, – когда я очистил от мха эту расселину, глазам моим открылось углубление, и как ты думаешь, что я увидел, заглянув туда? Дом в Париже, жену в бриллиантах, себя – депутатом парламента и тебя – обеспеченным человеком. Словом, я открыл целый мир!
– Да что же такое вы там нашли?
– Франшарский клад!
Не выдержав, доктор швырнул на землю свою соломенную шляпу и заплясал, оглашая окрестности неистовыми криками. Потом он бросился к мальчику, едва не задушил его в объятиях, рухнул на траву – и по всему ущелью разнесся его раскатистый хохот.
Глядя на все это, Жан-Мари сгорал от любопытства. Как только доктор освободил его от своих объятий, он бросился к расщелине, проскользнул в нишу между стенами и начал одну за другой извлекать из углубления всевозможные предметы: облепленные глиной сосуды, подсвечники, блюда и, наконец, тяжелый, запертый на замок ларец.
– Вот так штука! – воскликнул мальчуган.
Но когда он оглянулся на доктора, слова замерли у него на губах. Лицо у доктора стало землисто-серым, губы тряслись: какая-то животная алчность овладела им.
– Хватит ребячиться! – сдавленным голосом выкрикнул он. – Мы теряем драгоценное время! Беги скорей к трактиру, бери лошадей и подгони одноколку вон к той скале. Поживее, и смотри – никому ни слова! А я останусь здесь и присмотрю за сокровищами…
Жан-Мари все исполнил в точности. Они перенесли клад в экипаж и спрятали в ящик под сиденьем. Когда эта операция благополучно подошла к концу, к доктору вернулось его обычное добродушие.
– Теперь я готов по обычаю древних развести огонь на жертвеннике, заколоть упитанного тельца и принести в жертву духам этого места. А затем распить бутылку вина, – провозгласил он. – Говорят, в здешнем трактире неплохой эль, Жан-Мари.
– Я думал, что пить эль нездорово. Вы сами говорили, что этот напиток вреден и к тому же очень дорог, – заметил усердный ученик.
– Ладно-ладно! – весело прервал его доктор. – Едем в трактир!
Он оживился и сразу помолодел. Через несколько минут кладоискатели уже были у ограды, окружавшей трактирный садик.
– Привяжи вот тут, у калитки, чтобы не терять повозку из виду.
Управившись с лошадью, оба вошли в сад. Доктор по пути напевал, безжалостно перевирая мотив, и то пускал петуха, то начинал хрипеть басом. Усевшись за столик, он принялся барабанить по нему пальцами, шутил с трактирщиком, и когда наконец подали пенящийся кувшин с элем, доктор наполнил стакан одной пеной и толкнул его через стол к Жану-Мари.
– Пей, малыш, пей до дна!
– Мне что-то не хочется, – пробормотал мальчик, все еще помнивший назидания доктора.
– В чем дело? – изумился Депрэ.
– Я боюсь. Мой желудок…
– Хочешь – пей, не хочешь – не пей, дело твое, – перебил доктор, – только, прошу, не кривляйся! Хуже вот этого напускного педантизма нет ничего на свете…
Это тоже был своего рода урок. Мальчик сидел, задумчиво глядя на стол перед собой, а доктор тем временем осушал один стакан за другим. Поначалу брови его были сурово сдвинуты, но мало-помалу, поддаваясь воздействию хмельного напитка и фантастической удачи, он повеселел, и его речь снова потекла в обычном русле.
– Когда в жизни человека возникают исключительные обстоятельства, можно прибегнуть и к элю, – начал он осторожно, желая приободрить приунывшего мальчика. – Привыкать к нему, разумеется, не следует. Истинный напиток француза, как я уже не раз говорил, – вино, виноградный сок, и я нисколько не осуждаю тебя за то, что ты отказался от эля, тем более что тебе, если хочешь, могут подать глоток вина и сладких пирожков. Что, кувшин уже опустел? Не беда, в дело пойдет и твой стакан!
Покончив с элем, доктор принялся ворчать:
– Но как же медленно ты ешь! Мы должны спешить, – повторял он, поглядывая на часы.
И вот, наконец, они снова уселись в одноколку, и Депрэ, откинувшись на спинку сиденья, объявил, что намерен сперва отправиться в Фонтенбло.
– Почему в Фонтенбло? – удивился Жан-Мари.
– Езжай, куда сказано, – оборвал его доктор.
Экипаж тронулся, и Депрэ тут же начал строить планы:
– Я немедленно телеграфирую Казимиру. Это славный человек, просто прелесть! Он весьма состоятелен и своим богатством обязан только самому себе. Более подходящего человека в данном случае не найти. Он распорядится сокровищами и подыщет нам дом в Париже. Именно по его совету я поместил свой небольшой капитал в турецкие облигации, и когда мы обменяем на эти бумаги нашу добычу, мы будем прямо-таки утопать в золоте… Прощай, волшебный лес! – воскликнул он, торжественно поднимая пухлую руку. – Хотя и приходится расстаться с тобой, но я никогда тебя не забуду. Твое имя на века запечатлено в моем сердце! Ведь я, скажу без ложной гордости, сохранил в сердце дыхание юности. Если бы кому-нибудь другому пришлось, как мне, столько лет кряду прожить в глухой деревушке, он бы покрылся плесенью. Ну а у меня натура сильная, и бедствия только закалили ее. Вновь обретенное богатство и новые обязанности застали меня полным энергии и сил! Скажи, Жан-Мари, может, эта перемена во мне удивляет тебя, кажется непоследовательной? Нет, признайся! Тебе незачем скрывать от меня свои чувства… Ты неприятно поражен, так?