Первый был молод, бледен, лоб его блестел от испарины, он молчал и казался полумертвым как душой, так и телом. Господин у камина выглядел здесь самым старшим – на вид ему было лет сорок, и Флоризель подумал, что никогда не встречал человека, более отвратительного и более изнуренного всякими излишествами. От него остались кожа да кости, он был наполовину парализован, а его глаза за невероятно сильными линзами очков казались огромными и деформированными. Не считая принца и президента, этот человек был единственным из присутствующих, сохранявшим полное спокойствие.
Компанию эту мало заботили условности. Одни хвастали гнусными поступками, заставившими их искать смерти, другие слушали их, не находя в этом ничего дурного. Здесь словно существовал молчаливый заговор против нравственности, и человек, переступавший порог странного клуба, пользовался привилегиями обитателя могилы. Они провозглашали тосты в память друг друга и в память уже состоявшихся замечательных самоубийств. Они сопоставляли и развивали различные точки зрения на смерть: кто утверждал, что со смертью настанет мрак и все раз и навсегда закончится, но были и такие, кто надеялся, что в ту же ночь воспарит к звездам и станет беседовать со всяческими умершими прежде знаменитостями.
– Выпьем же за вечную память барона Тренка, образцового самоубийцы! – воскликнул один из присутствующих. – Он вырвался из тесной тюрьмы в еще более тесную, чтобы затем обрести свободу!
– Что касается меня, – говорил другой, – то я ничего другого не желаю – только завязать глаза и заткнуть ватой уши. Вот только на этом свете не существует столь непроницаемой ваты…
Третий рассчитывал познать тайны жизни после смерти, а четвертый утверждал, что никогда не вступил бы в клуб, если б не был доведен до крайности верой в теорию Дарвина.
– Как можно жить с мыслью, – говорил этот замечательный самоубийца, – что ты произошел от обезьяны?
Несмотря ни на что, принц был разочарован и манерами, и содержанием бесед членов клуба.
«Не стоило, – думал он, – все это таких хлопот. Если человек решился покончить с собой – и на здоровье. Но веди себя при этом как джентльмен. Все эти велеречивые штуки и возня совершенно неуместны».
Между тем, полковник Джеральдин в это время предавался самым мрачным размышлениям. И клуб, и его устав все еще оставались для него загадкой, и он тщетно озирался вокруг в поисках того, кто мог бы его несколько успокоить. Наконец его взгляд остановился на пожилом паралитике в очках. Обнаружив, что тот совершенно спокоен, полковник обратился к президенту, озабоченно расхаживавшему по комнате, и попросил представить его господину на диване.
Президент пояснил, что в Клубе самоубийц подобные формальности совершенно излишни, однако представил мистера Хаммерсмита мистеру Мальтусу.
Мистер Мальтус с удивлением взглянул на полковника и затем предложил ему присесть рядом.
– Вы, я вижу, здесь новичок, – сказал он, – и желаете во всем разобраться, не так ли? Тогда вы не ошиблись, обратившись ко мне. Ведь прошло уже два года с тех пор, как я в первый раз переступил порог этого прелестного клуба.
Полковник вздохнул с облегчением. Если мистер Мальтус уже целых два года посещает этот притон, следовательно, принцу, по крайней мере, в первый же вечер, не грозит никакая опасность. С другой стороны, Джеральдин чувствовал себя озадаченным. Уж не мистификация ли вся эта затея!
– Как это может быть? – воскликнул он. – Два года! Я думал… Нет, я вижу, вы шутите, сэр.
– Ничего подобного, – с усмешкой ответил мистер Мальтус. – Но я нахожусь в исключительном положении. Я, в сущности, не самоубийца, а как бы почетный член клуба. Я редко бываю здесь, не чаще двух раз в месяц. Мое болезненное состояние и снисходительность господина президента позволяют мне пользоваться такими льготами, за которые я, впрочем, плачу весьма недешево. Кроме того, мне очень везет.
– Боюсь, – проговорил полковник, – что мне придется просить вас выражаться яснее. Не забывайте, что я совершенно не знаком с уставом и правилами клуба.
– Рядовой член, который, подобно вам, обращается сюда, желая обрести безболезненную кончину, – пояснил паралитик, – приходит сюда каждый вечер до тех пор, пока удача не улыбнется ему. Если у него нет ни гроша за душой, господин президент может предоставить ему скромное жилье и небольшое содержание. Никакой роскоши – иного, конечно, и ждать не приходится ввиду ничтожного вступительного взноса. А разве право пользоваться обществом президента малого стоит? Ведь это поистине блестящий человек!
– В самом деле? – удивился Джеральдин. – Однако у меня сложилось совершенно иное впечатление.
– Ах, вы просто еще не знаете этого человека – сказал мистер Мальтус. – Это удивительная личность! А какой рассказчик! Сколько цинизма! Он знает жизнь до мельчайших тонкостей и, между нами говоря, это самый прожженный негодяй, распутник и плут на свете.
– И он также, – спросил полковник, – подобно вам, прошу прощения, здесь величина постоянная?
– Ну разумеется, но только совсем в ином роде, чем я, – ответил мистер Мальтус. – Мне милостиво предоставлена отсрочка, но в конце концов я тоже отправлюсь туда, куда отправляются и все остальные. Но наш президент – вне игры. Он тасует и сдает карты и ведет дела клуба. Уверяю вас, дорогой мистер Хаммерсмит, это поистине гениальный человек. Вот уже три года, как он подвизается на своем полезном и, я бы сказал, артистическом поприще и до сих пор не навлек на себя ни тени подозрения. Вы наверняка помните историю, случившуюся полгода назад с человеком, случайно отравившимся в аптеке? Это один из его маленьких шедевров. Просто и совершенно безопасно! Чистая работа!
– Вы меня удивили, – сказал полковник. – Выходит, этот несчастный был одной… – он едва не произнес «из жертв», но вовремя опомнился и продолжал: – Одним из членов клуба? – В ту же минуту ему пришло в голову, что и сам мистер Мальтус вовсе не похож на человека, жаждущего отправиться в небытие, и он добавил: – И все же я ничего не понимаю. Вы сказали, он тасует и сдает карты? С какой же целью? И если вы сами не так уж стремитесь умереть, то зачем тогда приходите сюда?
– Вы и в самом деле ничего еще не понимаете, – живо откликнулся мистер Мальтус. – Дорогой сэр, это клуб сильных ощущений! Его атмосфера кружит голову сильнее самого крепкого вина. Если бы мое подорванное здоровье позволяло мне дольше переносить эти ощущения, я бывал бы здесь гораздо, гораздо чаще. Лишь мое недомогание и привычка к самому строгому режиму удерживают меня от излишеств в этом, скажем прямо, последнем из моих наслаждений. Я испытал все, сэр, – сказал он, слегка коснувшись плеча Джеральдина, – все без исключения. И уверяю вас, все это может показаться грубым и бессмысленным, и уж во всяком случае, не заслуживает хвалы. Люди играют в любовь. А я вам скажу, что любовь вовсе не самая сильная из человеческих страстей. Страх – могущественнейшая из страстей, и тому, кто хочет глубоко ощутить всю прелесть жизни, следует поиграть со страхом. Позавидуйте мне, сэр, – добавил он, – ведь я – величайший трус на свете!
Джеральдин с трудом подавил отвращение к этому жалкому человеку, однако продолжал расспросы:
– Но каким образом, сэр, – спросил он, – вам удается продлевать эти сильные ощущения, и нет ли здесь элемента какой-то случайности?
– Я расскажу вам, каким образом избирается жертва для каждого вечера, – ответил мистер Мальтус, – и не только жертва, но и другой член клуба, которому предстоит стать орудием судьбы и верховным жрецом смерти.
– Боже праведный! – воскликнул полковник. – Значит, здесь убивают друг друга?
– Именно таким образом удается избежать в каждом отдельном случае греха самоубийства, – кивнув, проговорил мистер Мальтус.
– Невероятно! – проговорил полковник, – Выходит, и вы… и я… и даже… даже мой друг Годол… Нас могут выбрать прямо сегодня орудием убийства ближнего и его бессмертной души? Возможно ли это? Неслыханный позор!
Он едва не вскочил от негодования, но поймал пристальный взгляд принца. Флоризель следил за ним из противоположного угла курительной, сурово хмурясь. В то же мгновение Джеральдин опомнился.
– Впрочем, – прибавил он, – все это уже не имеет для меня никакого значения. И если вы утверждаете, что эта игра забавна, я остаюсь в клубе!
Мистер Мальтус явно наслаждался удивлением и ужасом полковника. Он обладал особым тщеславием – тщеславием порока, при котором всякое благородное движение души другого вызывает чувство собственного превосходства; закоснев в разврате, он чувствовал себя недоступным для подобных порывов.
– Теперь, когда ваше изумление остыло, – наконец проговорил он, – вы сможете в полной мере оценить всю прелесть нашего клуба. Здесь сошлись воедино азарт карточной игры, рулетки, дуэли и гладиаторских боев Древнего Рима. Язычники хорошо знали свое дело, я искренне восхищаюсь их изобретательностью, но только христиане могли достичь совершенства в этом отношении. Вы скоро поймете, что любому человеку, вкусившему этой забавы, покажутся пресными все другие ощущения. Игра, которая здесь ведется, проста. Обычная колода карт… Впрочем, вы сами скоро все увидите. Помогите мне подняться, сэр, и позвольте опереться на вашу руку! Я, к сожалению, парализован…
В самом деле, едва Мальтус пустился в подробные пояснения, двери курительной распахнулись, и члены клуба повалили в соседнюю комнату. Она была почти таких же размеров, как и первая, но иначе меблирована. Посередине стоял длинный стол под зеленым сукном, за которым сидел президент и тщательно тасовал колоду карт. Даже опираясь на палку и на руку полковника, мистер Мальтус передвигался с таким трудом, что добрался до стола, когда все уже расселись, за исключением принца, поджидавшего их. Поэтому им втроем пришлось усесться за дальним концом стола прямо напротив президента.
– В колоде пятьдесят две карты, – шепнул мистер Мальтус. – Следите за тузом пик, это символ смерти, а трефовый туз укажет нам исполнителя воли клуба. Счастливые, счастливые молодые люди, – прибавил он, – у вас отменное зрение, и вы можете следить за игрой. Увы, с такого расстояния мне ни за что не отличить двойки от туза. – Сокрушенно качая головой, он нацепил на нос еще одну пару очков. – Буду, по крайней мере, следить за выражением лиц, – пояснил он.