До этой фразы тон письма казался вполне деловым, но тут, как свидетельствовали чернильные брызги и кляксы, писавший уже не мог справиться с волнением. «Ради всего святого, – добавил он вкривь и вкось, – разыщите для меня этот старый препарат!»
– Странное письмо, – пробормотал Аттерсон и добавил довольно резко: – А почему оно вскрыто?
– Приказчик у «Мау» человек раздражительный, сэр; он просто швырнул мне его в лицо, едва прочитав, – ответил Пул.
– Это ведь почерк доктора? – спросил нотариус.
– Похоже, что так, – хмуро ответил слуга и вдруг изменившимся тоном добавил: – Да что там говорить о почерке, сэр! Я ведь видел его…
– Видели? – повторил Аттерсон. – Каким же это образом?
– А вот каким. Я поспешно вошел в зал со двора, а он, по-видимому, как раз в это время вышел из кабинета за своим лекарством, потому что дверь была открыта, и он рылся в дальнем углу комнаты. Когда я вошел, он взглянул на меня, вскрикнул и бросился по лестнице в кабинет. Я видел его всего одно мгновение, но у меня волосы встали дыбом. Сэр, если это был доктор Джекил, зачем тогда он нацепил на себя маску? Если это был он, почему он запищал, как крыса, и кинулся прочь от меня? Я слишком долго служил ему, и потом… – Дворецкий вдруг умолк и махнул рукой.
– Все это очень странно, – заметил Аттерсон, – но я, кажется, начинаю понимать, в чем дело. Ваш хозяин, Пул, страдает болезнью, которая мучает и обезображивает больного; вот причина изменения его голоса, вот зачем понадобились маска и уединение, вот причина страстного желания приобрести вещество, с помощью которого бедняга надеется исцелиться. Дай Бог, чтобы он не обманывал сам себя. Вот моя версия; она печальна, Пул, все это страшно само по себе, но избавляет нас от необходимости искать объяснений в сфере сверхъестественного.
– Сэр, – проговорил дворецкий, снова бледнея, – я уверен, что это был не доктор. Мой хозяин… – Тут он оглянулся и продолжал шепотом: – Мой хозяин – высокий, полноватый, хорошо сложенный человек, а этот больше походил на какого-то карлика. – Аттерсон открыл было рот, чтобы возразить, но Пул горячо перебил: – О, сэр! Неужели вы в самом деле думаете, что, прослужив двадцать лет в доме доктора, я не узнаю его хоть днем, хоть ночью? Неужели вы думаете, что я не знаю, до какой планки кабинетной двери достает его макушка, если я каждое утро видел его там? Нет, сэр, фигура в маске была вовсе не доктором Джекилом! Бог знает, что это такое, только не он! И я могу поклясться, что здесь совершено убийство!
– Послушайте, Пул, – начал нотариус, – раз уж вы об этом заявляете официально, я обязан проверить ваши подозрения. Несмотря на то, что я хотел бы пощадить чувства вашего хозяина, несмотря на то, что письмо, скорее всего, доказывает, что он еще жив, я считаю необходимым взломать эту дверь.
– Правильно! – вскричал старик.
– Теперь второй вопрос, – проговорил нотариус. – Кто возьмется это сделать?
– Разумеется, вы и я, сэр, – последовал бесстрашный ответ.
– Превосходно сказано, – кивнул нотариус. – И что бы после этого ни случилось, я считаю своим долгом выяснить, правы ли вы.
– В зале есть топор, – продолжал Пул, – а вы можете взять кухонную кочергу.
Нотариус поднял это грубое, но внушительное орудие, и взмахнул им.
– Знаете ли вы, Пул, – проговорил он, – что мы с вами оба подвергаемся некоторой… э-э… опасности?
– Это так, сэр, – ответил дворецкий.
– Значит, нам следует быть откровенными друг с другом, – продолжал Аттерсон. – Мы оба говорим не совсем то, что думаем. Давайте объяснимся. Вы узнали человека в маске?
– Ну-у, сэр… он мчался так быстро и так вихлялся при этом, что я не могу поклясться, что точно опознал его, – последовал ответ. – Но если вас интересует, был ли это мистер Хайд, я скажу вот что: я предполагаю, что это был именно он. Видите ли, человек в маске был того же роста, что и Хайд, и двигался такой же походкой. Да и кто же другой мог проникнуть в дом через дверь лаборатории? Вы ведь помните, сэр, что в день убийства мистера Кэрью ключ все еще оставался у него. Но и это еще не все. Я не знаю, мистер Аттерсон, видали ли вы когда-нибудь этого самого Хайда…
– Да, – сказал нотариус, – однажды я беседовал с ним.
– Значит, вам известно, как и всем нам, что в этом господине есть что-то странное, такое, что поражает всех и каждого. Я не могу толком этого объяснить, но мне кажется, что при виде Хайда любого человека мороз до костей продирает.
– Действительно, я сам испытал нечто подобное, – заметил Аттерсон.
– Вот я и говорю, сэр, – подтвердил Пул. – Когда же этот, в маске, кинулся обратно в кабинет, словно испуганная обезьяна, я почувствовал, как по моей спине пробежал тот самый ледяной холод. Я знаю, мистер Аттерсон, что это никакое не доказательство, но у каждого есть чутье, и могу поклясться на Библии – это был мистер Хайд.
– Да, – скорбно кивнул нотариус, – я и сам этого опасался… Я верю вам, Пул, мне кажется, что бедняга Гарри убит, а его убийца – уж и не знаю, с какой целью, – поселился в доме своей жертвы. Скоро мы все выясним. Позовите-ка сюда Брэдшоу.
На зов явился лакей; он тоже был бледен и взволнован.
– Крепитесь, Брэдшоу, – сказал нотариус. – Я знаю, сложившееся положение глубоко огорчает и страшит всех вас. Но пришла пора положить этому конец. Пул и я приняли решение взломать дверь в кабинет. Если там все обстоит более или менее благополучно, я возьму на себя ответственность за наше непрошенное вторжение. Если наши подозрения справедливы, и какой-нибудь злодей, забравшийся в дом, попытается спастись через заднюю дверь, вы должны его остановить. Возьмите с собой кухонного мальчика, прихватите пару увесистых дубинок и станьте снаружи у двери лаборатории. У вас есть десять минут, чтобы все это проделать.
Когда Брэдшоу удалился, нотариус взглянул на часы.
– А теперь, – сказал он, – вперед, Пул!
Прихватив увесистую кочергу, нотариус двинулся к лабораторному флигелю.
Луна скрылась за тучами, и во дворе дома стало совершенно темно. Ветер, время от времени задувавший с улицы, заставлял плясать пламя свечи. Наконец они добрались до лаборатории, вошли в темный анатомический театр и стали терпеливо ждать. Где-то в отдалении глухо шумел Лондон, но здесь тишину нарушали только звуки шагов человека, расхаживавшего взад и вперед по кабинету.
– И так целый день, сэр, – прошептал Пул, – и даже большую часть ночи! Только когда из аптеки приносят новые образцы, он ненадолго останавливается. Истинно сказано: нечистая совесть гонит прочь сон и покой. О сэр, каждый из этих шагов свидетельствует о безвинно пролитой крови! Но прислушайтесь повнимательнее и скажите мне, мистер Аттерсон, положа руку на сердце, – разве это походка нашего доктора?
И в самом деле: шаги были странными – легкими, неуверенными, как бы слегка колеблющимися, хотя тот, кто ходил, двигался неторопливо. Они нисколько не напоминали твердую и уверенную поступь Генри Джекила, от которой, бывало, дрожал пол.
Аттерсон сокрушенно вздохнул.
– А больше вы ничего не слышали? – спросил он.
Пул многозначительно кивнул.
– Только однажды, – сказал он. – Там плакали.
– Плакали? В самом деле? – воскликнул нотариус, холодея от ужаса.
– Кто-то плакал в кабинете, словно обиженная женщина или погибшая душа, – ответил дворецкий. – И мне стало так тяжело, что я чуть было сам не разрыдался.
Между тем, десять минут истекли. Пул вытащил топор из-под груды соломы и поставил свечу на ближайший стол. Вместе, задыхаясь от волнения, они приблизились к двери, из-за которой по-прежнему слышались то удаляющиеся, то приближающиеся шаги, странно звучавшие в глубокой тишине.
– Джекил, – выкрикнул Аттерсон, – я хочу тебя видеть! – Он выждал несколько секунд, но ответа не последовало. – Предупреждаю, у нас возникли самые серьезные подозрения; я обязан тебя увидеть, и сделаю это если не с твоего согласия, то силой!
– Аттерсон, – ответил голос, – именем Бога, пощадите!
– Это голос не доктора Джекила, а Эдварда Хайда, – охнул нотариус. – Ломайте дверь, Пул!
Пул взмахнул топором. Все здание вздрогнуло от удара, а обитая сукном дверь подпрыгнула, удерживаемая петлями и замком. В кабинете раздался вопль нечеловеческого ужаса. Топор заработал, словно взбесившись, полетели щепки, дверная рама заходила ходуном. Однако дерево оказалось прочным, а петли были изготовлены превосходным мастером. Лишь после пятого удара замок наконец сдался, и изуродованная дверь рухнула на ковер в кабинете.
Аттерсон и Пул, сами ошеломленные поднятым ими грохотом и внезапно наступившей тишиной, сперва отступили на шаг, а затем заглянули в кабинет. Он был освещен неярким светом лампы; в камине потрескивал огонь; напевал свою песенку чайник. Несколько ящиков стола остались выдвинутыми; на столе лежали аккуратно сложенные бумаги; столик у камина был накрыт к чаю. Не будь здесь стеклянных шкафов с реактивами и инструментами, всякий бы сказал, что это самая мирная комната во всем Лондоне.
Посреди кабинета, скорчившись, лежал человек – его тело подергивалось в последних конвульсиях. Аттерсон и Пул, осторожно ступая, приблизились к нему, перевернули на спину – и перед ними предстало лицо Эдварда Хайда. Он был одет в слишком широкое для него платье доктора Джекила; лицевые мускулы еще вздрагивали, но жизнь уже покинула его. Раздавленный пузырек в руке мертвого и сильный запах горького миндаля, стоявший в воздухе, подсказали Аттерсону, что перед ними самоубийца.
– Мы пришли слишком поздно, – мрачно заметил нотариус. – Теперь не в наших силах осудить или помиловать его. Хайд убил себя, и теперь остается только одно: найти тело вашего хозяина.
Большую часть этого старого здания занимал анатомический театр, то есть лаборатория доктора, и кабинет. Длинный коридор связывал зал лаборатории с дверью в глухой стене, выходившей на улицу, кабинет же сообщался с коридором еще одной лестницей. Кроме того, в этой мрачной постройке имелось несколько темных чуланов и обширный подвал. Аттерсон и Пул внимательно осмотрели все закоулки. В чуланы даже не стоило входить, потому что все они пустовали, а слой скопившейся там пыли давал ясно понять, что туда давным-давно никто не входил. Подвал был завален всевозможным хламом, оставшимся, скорее всего, со времен хирурга, предшественника доктора Джекила. Едва отворив дверь, ведущую туда, Пул и Аттерсон поняли, что искать тут нечего: перед ними висела паутина, которая, очевидно, уже в течение многих лет запечатывала вход в погреб. Нигде не было ни малейших следов Генри Джекила – живого или мертвого.